— Артподготовка, — шипит Жуков. — Отвратительно точная. Передовая рота несёт потери до пятнадцати процентов. Атака. Без танков и без особого нажима. Рота отстреливается, немцы отходят. На огневые точки снова обрушивается артиллерия. Обычно пулемётные расчёты в этот момент выходят из строя. Плюс ещё десять-пятнадцать процентов потерь.

Жуков с шумом несколько секунд дышит, унимая злость.

— На третий или четвёртый раз, когда от роты остаётся уже половина, в атаку пускают пару-тройку танков. Пехота хоронится за ними, действующих пулемётов у остатков роты нет, зато их поливают из танков.

— Дальше?

— Дальше — всё! Никто не отступил, приказ выполнен, но рота уничтожена, рубеж обороны потерян.

— И всё это происходит от самой границы, — скучающим тоном то ли спрашиваю, то ли утверждаю.

— По-разному бывает, — бурчит медленно остывающий от вспышки гнева Жуков.

Ну да, по-разному. Иногда тебя окружают или весело и азартно бомбят танковую колонну с воздуха. Авиацию для прикрытия те вызвать не могут, — радиосвязь аховая, — и зенитного прикрытия у них нет. Одно хорошо, — думаю про себя, — он здорово переживает за свои неудачи.

— Вот мне интересно, Георгий Константиныч, — для взятого мной тона очень подошла бы чистка ногтей, например. Слегка ухмыляюсь при этой мысли.

— Ты сам-то понял, что мне рассказал? — любуюсь его растерянностью, которую пытается спрятать. — А рассказал ты следующее: немцы ведут себя исключительно по шаблону, абсолютно предсказуемо. Предсказуемость, дорогой мой, — поднимаю вверх палец назидательно, — это верный путь к поражению. Представь, что немцы знают, на каком участке ты планируешь наступление. Всё! Твоё наступление, считай, сорвано, потому что о нём противнику известно.

О! Кажись, на бронебойном генеральском лице отображается работа мысли. Умеет или пытается думать? Не всё потеряно?

— Итак. Немцы дают тебе изрядную льготу. Месяц за месяцем. Абсолютная предсказуемость их действий это сильная фора, которую они великодушно тебе дарят. Но месяц за месяцем ты с бараньим упрямством отказываешься от предлагаемого преимущества, уповая исключительно на мужество и стойкость рядовых красноармейцев.

И-э-э-х! Щас бы ногти пилочкой подровнять, как раз в жилу. Но не та эпоха, не та. Не поймут. Где-то в глубине сознания хихикает Арсеньевич.

— Я открою тебе охренительную тайну, Георгий Константиныч. Мужество и храбрость красноармейца не имеют никакого значения, если он уже мёртв.

Ему могло бы показаться, что я издеваюсь, если бы не холод в моих глазах, маскирующий бешенство.

— За все месяцы немецкой шаблонной тактике ты не смог противопоставить ничего…

— Да что тут противопоставишь? — Жуков пытается взбрыкнуть.

— Вот это, — киваю на папочку с директивой. — Там всё написано… дай бог памяти… приложение №6. Описание стандартных действий вермахта и люфтваффе. И способы противодействия.

— И вы эту директиву не изучали, — Жуков напрягается, потому в голосе моём появляются прокурорские нотки. — По бумаге видно. Листы чистые, не захватанные, не истрёпанные, не измятые. На них и муха не еблась. Получили директиву, возможно, полистали и… спрятали в шкаф. А между тем там, — тычу пальцем в бумаги, — полнейший и подробный ответ на твой полный безнадёжной тоски вопрос «Что тут противопоставишь?».

— Ладно, — встаю с кресла, такого удобного, — корми меня обедом. Потом заправишь дивизию топливом на полную, восстановишь им боекомплект и отправишь обратно, по месту прописки…

Всё-таки он жуткий куркуль. Во мне крестьянская жилка гаснет, особенно быстро из-за подселенца, а в нём — бушует. Наверное, из-за этого он в истории Арсеньевича не смог удержаться, чтобы не нахапать в оккупированной Германии столько, что у Сталина глаза на лоб полезли. Жуков от него огрёб тогда люлей. Баб тоже грёб под себя. То ли от трёх, то ли четырёх детей имел, а сколько там помимо было, никто не пересчитывал.

— Трофейные танки мог бы и оставить, — бурчит Жуков, глядя на заползающий по аппарели очередной Т-IV. Дивизия грузится поодаль от города. Подальше от чужих глаз. В небе курсирует четвёрка ишачков, готовая отразить возможный авианалёт. Не мои самолёты, Жукова.

— Трофеи принадлежат тому, кто их взял, — отвечаю наставительно. — К тому же неисправные танки тебе отдают. Ремонтируй и ставь в строй. Как раз свою инженерно-ремонтную службу поставишь. А то привык на дармовщинку всё получать…

Стоящий рядом полковник Морозов Павел Иванович, комдив-131, слегка отворачивается, чтобы спрятать ухмылку. Он и без помощи фронта сумел перегнать танки на место погрузки. Запаса собственного топлива в танках хватило. Даже плескалось ещё на донышке баков.

— Топливо где, Георгий Константиныч? — жучара Жуков пытается сделать вид, что совсем забыл.

— Дмитрий Григорич, у меня все бензовозы в разгоне…

— Видел цистерны у тебя на путях. Гони сюда пяток, прицепим к составу до кучи, — всё равно выжму.

— Так там авиабензин, — юлит Жуков.

— Гони пять цистерн бензина, — я с тебя, блядский высер, не слезу, — Отправлю в авиачасти, а взамен отдам Рокоссовскому солярку. Боеприпасы где?

— Везут боеприпасы… — бурчит Жуков и подзывает своего интенданта.

— Чтобы через полчаса боеприпасы были здесь, — бросаю в его сторону, не глядя.

Подгоняют через полчаса цистерны, ещё через десять минут, — уж не стал пенять за небольшое опоздунство, — подъезжают крытые грузовики. Танкисты весело кидают ящики на платформы. Кто-то, видать самые поиздержавшиеся, тут же их вскрывают и забрасывают снаряды и цинки с патронами в бронированные машины.

Отвожу Жукова в сторону. Его подчиннным не надо видеть, как их командующего грубо полоскают.

— Если через месяц ситуацию не выправишь, отправлю тебя в резерв Генштаба с понижением в звании на две ступени. Кстати, крепись, одно понижение в звании ты уже заработал. Жди соответствующего приказа.

— Нельзя с меня звезду срывать, — бурчит пока ещё генерал армии, — авторитет упадёт.

— А не только с тебя снимем. Со всего твоего штаба и командармов, — тон мой безмятежен и скучающ.

— Авторитет командования по всему фронту упадёт.

— Заслуженно упадёт. Вот и будете его восстанавливать. И ещё. Увеличенных поставок тебе больше не будет. Все твои заявки будут проходить через меня. Поэтому в ближайшее время танков, самолётов и пушек не жди. Захватывай трофейное, ремонтируй своё…

— И не жалуйся на судьбу, — смотрю предостерегающе. — За твои достижения тебя было бы законно к стенке поставить. Но тебе дают возможность исправиться и подсказывают как.

Когда эшелон, гуднув на прощание, трогается, за ним подходит следующий. Для переброски одних только танков дивизии требуется больше сотни платформ. Это пять эшелонов. Но все эти эшелоны есть. Те же самые, что привезли войска сюда.

Уезжаем на аэродром, где меня ждёт мой ТБ. Его тоже заправили, хотя топлива мне хватило бы. Прощаемся с генералом армии, пока генералом армии.

— Сильно не переживай, Георгий Константиныч, — смягчаю жёсткий душ, что устроил ему. — Я всё-таки держу тебя за одного из самых талантливых генералов. Твой жёстко авторитарный стиль руководства мне не очень по нраву, но недостатком это не считаю. Генералу быть грозным не помешает. Исправляй положение. Это не дело, что ты всё время отступаешь.

— Дмитрий Григорич, пришли мне свою команду связистов, что радиостанции на самолётах в порядок приводят, — просит Жуков. — И диверсантов, а? Быстрее ж будет?

— Никого присылать не буду, — отвечаю сразу, но задумываюсь. — Сам найдёшь людей и пришлёшь ко мне на стажировку. И вот ещё что. Высылай в распоряжение Рокоссовского корпус. Желательно механизированный. Но тут такое дело…

Объясняю тонкости. Как таковых механизированных корпусов предвоенного образца у нас давно нет. Есть моторизованные корпуса. Пара моторизованных дивизий и части пехотной поддержки, сведённые в стрелковую дивизию. В моторизованных дивизиях кроме танкового полка есть пехотная бригада и прочие части. В наступательных операциях они идут десантом на танках.