– Севу? – живо отреагировала бабка. – Хороший мальчишка, душевный. Под стать тебе. Всегда странников привечает. Один раз даже своё бланманже мне передал. Я с детства бланманже уважаю.

Она мечтательно улыбнулась, вспоминая лакомое блюдо, и спросила:

– А тебе князюшка на что?

– Друг это мой. Хочу ему письмо написать.

– Дру-у-уг, – протянула старуха и решительно пристукнула каблучками стоптанных сапожков. – Друг – это святое. Коли так, то помогу тебе. Пиши послание. Так и быть, отнесу его к Езерским и в самые княжичевы ручки передам.

Тимошка с уважением посмотрел на вездесущую бабулю и расстроенно подумал, что у него здесь нет ни бумаги, ни пера с чернилами. Старушка поняла его мысли:

– Ты вот что, касатик, отписывай весточку и приходи сюда, на лавочку. Я частенько здесь обретаюсь.

– Спасибо тебе, бабушка, – поклонился Тимошка и хотел поинтересоваться, как скоро она передаст Всеволоду его письмо, но старуха его уже не слушала. Она деловито отобрала у него платок, громко высморкалась в него и затолкала в сумочку.

– Запомни: меня зовут Досифея Никандровна.

Бабуля на прощанье кивнула так, что птица на её шляпке, как живая, затрепыхала крыльями, потом спрыгнула со скамейки и живо юркнула в мокрые от мороси кусты.

– Досифея Никандровна! Не перепутай! – донесся да Тимошки её задорный тоненький голосок.

Мальчик вышел вслед за новой знакомой на больничную дорожку, но она была уже пуста. На душе у него стало спокойно и ясно, словно Досифея Никандровна вытерла все его мятежные мысли своим большим носовым платком. Особенно радовало то, что можно передать поклон князю Езерскому.

«Хорошо, что всё устроилось таким образом, – успокоенно думал Тимошка об исповеди своего больного по пути домой. – Главное, что Максимыч успел повиниться перед смертью.

А ведь не приведи меня судьба в эту больницу, так и помер бы человек без прощения».

Мальчик тихонько перекрестился, поминая новопреставленного, засмотрелся на разносчика газет и чуть не столкнулся с дворником Иваном Лукиным.

– Тю, никак Тимка собственной персоной, – поприветствовал его односельчанин. – А вам почтальон письмо принёс. Видать, от твоего папашеньки с холерной эпидемии, потому как от конверта карболкой разит так, что дух перехватывает.

Письмо от дяди Пети! Тимошка прямо подпрыгнул от радости. Зря Досифея Никандров-на слёзы напророчила. Какая тут печаль, если долгожданная весточка голубем прилетела. Он припустил домой во все лопатки, не замечая, как из-под его башмаков фонтаном разлетаются грязноватые брызги петербургских луж, до колен обляпывая свежепостиранные брюки.

– Нина Павловна! Нина Павловна! Правда, что нам от дяди Пети письмо пришло? – выкрикнул он, с лёта перемахнув порог квартиры.

– Правда, Тима, – тускло отозвался непривычно тихий голос хозяйки, и он услышал, что Нина Павловна плачет.

Тимошка почувствовал, как у него пересохло во рту и ноги стали ватными.

– Письмо про дядю Петю? – ожидая ответа, он смятенно посмотрел на Нину Павловну.

Она кивнула, не выпуская из рук продолговатого конверта с коричневой маркой:

– Да. Не хотела тебе говорить, да шила в мешке не утаишь. Беда у нас. Пётр Сергеевич заболел холерой.

От такого известия у Тимошки земля ушла из-под ног: дядя Петя сейчас болен, лежит в бреду, не пивши, не евши, а он, Тимошка, ничем не может ему помочь. А вдруг дядя Петя уже умер? От такой ужасной мысли у Тимки даже голова закружилась. Нет! Этого не может случиться! Господь не допустит, чтобы он стал сиротой ещё раз и снова из-за этой проклятой холеры! Дядя Петя должен обязательно поправиться, ну что ему стоит, ведь он доктор.

Мальчик почувствовал, как сзади его мягко обняли чьи-то ласковые руки, и понял, что его жалеет Танюша, которая сквозь пелену своего безмолвия смогла ощутить его отчаяние.

– Юрий Львович сегодня будет телефонировать в канцелярию генерал-губернатора и постарается узнать все подробности, – пообещала Нина Павловна, – нам надо немного подождать.

Легко сказать «подождать»! Часы ожидания, казалось, никогда не закончатся. Сначала Тимошка без дела слонялся из комнаты в комнату, изредка поглядывая на притихшую Зиночку. Потом попросил кухарку Нюшу поручить ему почистить картошку и долго скоблил тупым ножом свежие лохматые клубешки нового урожая. Каждой картофелине он придумывал своё имя и с каждой разговаривал о своей беде.

– Понимаешь, Катя, – шептал он крутобокому розовому клубню, – холера – это очень плохая болезнь, но фельдшер Яков Силыч мне рассказывал, что её уже умеют лечить.

Картофелина Катя внимательно слушала его, посверкивая чисто вымытыми боками, но не возражала. А картофелина Дуся капризничала и ни за что не хотела чиститься, поэтому Тимошке пришлось взять более острый нож. Когда он выковыривал глазки из картофелины Муси, раздался телефонный звонок. Тимошка молнией выскочил в прихожую, где стоял телефонный аппарат, и схватил телефонную трубку, хотя делать это детям категорически воспрещалось.

– Алё, Нина? – раздался в трубке голос Юрия Львовича.

– Нет, это я, Тимошка, – чуть не плача от волнения, проговорил мальчик и оглянулся на Нину Павловну.

Она дала ему знак рукой: «разговаривай», и он, поощрённый её разрешением, уже более уверенным голосом спросил:

– Юрий Львович, что с дядей Петей?

А потом не удержался и предательски шмыгнул носом.

– Жив, – коротко ответил Юрий Львович, – это всё, что пока удалось узнать.

Тимошка отдал трубку Нине Павловне и, обессиленный, словно из него все косточки вынули, побрёл в свою комнату. Ну как же так? Как дядя Петя мог заболеть? Он же сильный, отменного здоровья! Он сам объяснял, что врачи редко болеют.

Тимошка сел за письменный стол и обхватил руками голову, но напряжение не отпускало его. Он медленно открыл крышку хрустальной чернильницы, обмакнул тонкое пёрышко длинной костяной ручки и стал писать, стараясь выводить буквы как можно ровнее:

Он наклонил голову, ещё раз перечитал своё коротенькое послание и решительной рукой добавил к своей фамилии ещё одно слово: «Петров – Мокеев».

Пусть дядя Петя поймёт, как он его почитает. Что бы ни случилось, он, Тимошка, всегда будет ему верным и любящим сыном.

После письма для Петра Сергеевича на душе у Тимошки чуть посветлело, и он решил написать послание ещё и князю Езерскому, раз смешная бабулька Досифея Никандровна взялась переправить его адресату. Он немного подумал, как правильнее начать, переложил лист бумаги поудобнее и написал:

Тимошка тщательно промокнул письмо тяжёлым пресс-папье, украшенным медной шишечкой, и удовлетворённо свернул оба письма.

«Бабка Досифея сказала, что её всегда можно найти в больничном дворе, – припомнил он, – значит, завтра, в крайнем случае послезавтра, князь Сева получит это письмо. А если будет в настроении, то отпишет ответную записочку».