– Мамочка, миленькая моя, где ты? На кого ты меня покинула? – плакал он в голос и бежал, бежал, бежал, покуда ноги не вынесли его на широкую дорожную колею.

На дороге Тимофей наконец опомнился и перевёл дух. От пережитого испуга у него пересохло во рту, тряслись ноги.

«И что это я так напугался? – урезонивал он сам себя. – Ведь большой уже парень, одиннадцать лет по зиме сравнялось, а рванул от змей как маленький».

Мальчик взглянул на свои пустые руки и понял, что корзину он потерял.

«Ну, всё. За корзину тётка Маня меня живьём съест», – убито подумал Тимка, и это окончательно укрепило его в мысли больше не возвращаться в родное село.

Он с сомнением потрогал оторванную подошву на сапоге, поддёрнул сбившиеся от сумасшедшего бега штаны и решительно двинулся по незнакомой дороге. Идти пришлось долго. Дорога то сужалась, то расширялась, то становилась ровной, как полотно, то снова превращалась в тропку, еле заметную среди весенней грязи. Один раз Тимошка заметил надетый на берёзовый сук чей-то старый лапоть и обрадовался ему, как родному. Стало чуть спокойнее: видать, и здесь людишки бродят. Но тут же вспомнил о медведице-людоедке. Может, это она наозоровала? Человека растерзала, а лапоть на дерево закинула…

Чем дальше от дома уводила лесная дорога, тем упорнее лезли в голову разные мысли – одна страшнее другой.

«Интересно, куда я приду? – гадал Тимофей. – Вдруг попаду в логово к разбойникам? Вон мужики по осени обсуждали, что в этих местах какие-то варнаки орудуют, обозы с купцами грабят».

Как назло, навстречу не попадалось ни одного человека и спросить, куда ведёт неизвестная дорога, было не у кого.

«Хорошо бы оказаться в самом Санкт-Петербурге, – мечтал мальчик, – да попасться на глаза самой царице или даже царю. Уж они бы меня в обиду не дали. Наверняка определили бы в школу, я ведь страсть как учиться люблю».

Тимка припомнил, что царя зовут так же, как звали его покойного батюшку – Николай. Только отец был просто Николай Петров, а царя называют «Его Императорское Величество Николай Второй».

Голова кружилась от голода, а конца пути всё не было видно.

«Небось, и ночевать в лесу придётся», – прикинул мальчик, и в ту же секунду вдалеке раздался паровозный гудок. Это придало Тимке новые силы.

Казалось, что за лесом пыхтело и ворочалось крупное чудовище с тремя головами: «чух-чух-чух».

«Там чугунка, – понял Тимофей, – она меня в столицу выведет».

Хотя паровоза Тимка никогда не видел, но зато не раз слышал от отца, что в их волостной город Гатчину проложена из Санкт-Петербурга железная дорога, по которой ездит по чугунным рельсам паровая машина – паровоз.

– Знатная вещь, – нахваливал новшество батя, – вырастешь, Тимка, в ум войдёшь, покатаю тебя по чугунке. Не пожалею денег на билет. Вон, лавочник с сыном три раза в Гатчину ездили, а мельник свою дочку даже в Санкт-Петербург возил. И я не хуже, не сомневайся.

Вскоре дорога подошла к реденькому подлеску, и на открывшейся насыпи Тимофей увидел уложенные поперек пути брёвна, по которым была проложена тонкая колея. Он вскарабкался вверх по насыпи, опустился на коленки и опасливо потрогал пальцем блестящий рельс.

«Не понимаю, как это по нему можно ехать и не упасть. Телега бы нипочём не проехала, враз бы на бок завалилась, – подивился паренёк. – И выдумал же кто-то этакое чудо!»

Он почувствовал под рукой колебания и по поднявшейся с деревьев стае птиц понял, что скоро здесь пройдёт поезд.

«Спрячусь от греха подальше», – решил Тимка и кубарем скатился вниз в кусты ивняка.

Ох, и жуткой же машиной оказался этот паровоз! Из кустов было хорошо видно, как, дымя огромной трубой, по рельсам двигалось настоящее страшилище с огромными колёсами и круглой будкой наверху. Паровоз тащил за собой несколько хорошеньких голубых вагончиков, из окошек которых выглядывали нарядные дамы и господа. Из окна самого последнего вагончика высунулся мальчик в матросском костюмчике и приветливо помахал Тимке рукой.

«Ишь, рассмотрел меня, глазастый», – Тимофей выбрался из своего укрытия и побрёл по шпалам вслед удаляющемуся поезду.

Если от двух поездов Тимка шарахался, как конек-стригунок от первой упряжи, то потом попривык и стал присматривать, куда бы прицепиться, чтоб проехаться с ветерком, тем паче, что ноги-то не казённые. Наиболее подходящим для этого местом показалась ему приделанная к последнему вагону небольшая лесенка. Когда очередной поезд, обдав паренька струёй пара, неспешно проплывал мимо, он дождался последнего вагона, изловчился и вскочил на приклёпанные сзади покачивающиеся ступени.

Ехать на настоящем поезде, пусть даже и на весу, было так захватывающе, что Тимофей забыл обо всём на свете: и о выжигающем нутро голоде, и о злющей тётке Мане, и о пережитом недавно испуге, и даже о своей горькой сиротской доле.

В первые минуты ему хотелось во всё горло кричать от радости, но, поразмыслив, он благоразумно решил промолчать. И правильно сделал, потому что у него над головой хлопнула дверь, и на площадку заднего вагона вышли два человека.

– Видал, Колян, господинчика в третьем вагоне? Саквояж у него знатный, похоже, что сшит из крокодиловой кожи. Да и сам одет не бедно – пенсне в золотой оправе. Как думаешь, возьмём на гоп-стоп? – спросил один.

– А что ж, – отвечал ломкий юношеский голос, – это нам завсегда с большим удовольствием. Тем более что ты, Максимыч, дело знаешь, ещё никогда не бывал с пустыми руками – без добычи.

– Да не забудь у него ещё и часы срезать, – назидательно напомнил старший и сплюнул вниз, прямо Тимке на голову.

Парнишка вздрогнул и сжался в комочек.

«Разбойники», – догадался он и нахмурился.

Родители всегда учили своего Тимку жить честно, а батюшка в церкви говорил, что воровство и разбой – это смертный грех.

Пусть плюют сколько угодно, он всё равно себя не выдаст и обязательно предупредит мужчину в третьем вагоне, что его хотят ограбить. Тимофей хорошо знал, что слово «гоп-стоп» обозначает кражу, потому что среди его деревенских друзей в ходу были байки про знаменитого сыщика Путилина, направо и налево вступавшего в схватки с ворами и душегубцами, а Лёвка – сынишка одного дачника – показывал про него целую книжку с картинками.

Вскоре лес по сторонам дороги поредел, кое-где стали встречаться домишки, прижимавшиеся к обочинам дорог. Замелькали подводы, гружённые дровами, крестьянские телеги, и, наконец, поезд дал длинный гудок. Приближалась станция.

По замедлившемуся ходу поезда Тимоша сообразил, что близится конец пути. Это было как нельзя кстати – вцепившиеся в лесенку пальцы совсем одеревенели, а портки, подвязанные тонкой пеньковой верёвочкой, то и дело норовили свалиться вниз.

– Это что за пострелёнок! Я тебя ужо в полицию сдам! – услышал Тимофей истошный крик мужика в чёрной форме, торопливо соскочил с лесенки и юркнул за плавно остановившийся вагон. Краем глаза он увидел крупные буквы на верху дома, которые сложились в слово «ГАТЧИНА».

Куда бежать? Где искать третий вагон и господина, на которого охотятся два бандита?

«Барин должен быть в пенсне и с саквояжем», – вспомнил Тимошка и тут же его увидел. Мужчина неторопливо шёл по перрону, держа в руке красивый чемоданчик, который называется «саквояж». Такой же был у заезжавшего в их деревню господина из города. На носу у него поблескивало небольшое пенсне, из-под которого рассеянно поглядывали добрые светлые глаза.

– Дяденька-барин, берегись! – отчаянно выкрикнул мальчик и тут же почувствовал сильный толчок в спину.

Наступила глубокая темнота…

…Время от времени Тимошка открывал глаза и видел над головой венок из белых цветов. Потом глаза сами собой закрывались, и цветы пропадали. Его телу было тепло, мягко и уютно. Только голова сильно болела. В очередной раз выйдя из забытья, он расслышал чьи-то тихие голоса.

«Наверное, я уже умер, – подумал он, – неужто так говорят ангелы?»