Тимошка ещё немного посидел с Кирькой, рассказал, как ему жилось в докторском доме, и про лотерею-аллегри не забыл. Промолчал только про свой выигрыш. Ни к чему дразнить Кирьку, им с тёткой Маней да вечно пьяным отцом и так несладко живётся.

На улице Тимка опустился на уже знакомую ему лавочку рядом с Яковом Силычем.

– Дядя Яков, ты ведь тоже доктор?

– Можно и так сказать. Не дотянул я маленько до доктора. Из деревенских я, самоучкой при госпитале выучился на фельдшера. А фельдшер, брат, это первый человек после доктора.

Тимошка с уважением посмотрел на пожилого мужчину.

– Дядя Яков, расскажи мне про холеру.

Мужчина задумался.

– Про холеру? Про эту напасть можно много всего вспомнить. Сейчас-то доктора лучше научились помогать больным, а вот когда я мальчонкой был, то в России и холерные бунты случались. Про самый страшный бунт мне моя бабка рассказывала. Стряслось это при царе Николае Первом. Лето в тот год было жаркое, и, может быть, какая-нибудь падаль в воду попала, а люди ту воду попили. И пошла гулять по Петербургу смертушка с косой. Что ни день – полон город покойников. Царь учредил холерные бараки и распорядился туда заболевших свозить, а народишко по серости своей принялся роптать. Мол, врачи там больных не лекарством, а отравой поят. Долго ли надо человеку виноватых искать, когда ему горе глаза застит. Вот горожане и принялись бунтовать. В одну больницу ворвались, врачей из окон повыкидывали да пошли в другую, около Сенной площади.

Тимошка охнул и сжал руку фельдшера:

– Дядя Яша, а Петра Сергеевича из окна не выбросят?

– Не выбросят, – уверенно сказал собеседник, – теперь народ грамотный стал. Хотя, конечно, всякое бывает. Доложили, значит, вельможи царю про это безобразие. А император Николай Первый горяч был, мигом вскочил на коня и помчался прямиком на Сенную площадь.

Тимка охнул:

– Неужели не побоялся!

– Ясно, не побоялся! – Яков Силыч назидательно поднял указательный палец вверх. – Царь ведь! Это тебе не фунт изюма. Вот прискакал самодержец к бунтовщикам, встал посредине площади, топнул ногой да и приказывает: «Принесите мне из самого холерного барака склянку с лекарством». Поднесли ему полный стакан микстуры. Он её одним махом выпил, корочкой хлебца занюхал и велел народу по домам расходиться. Так бунт и закончился, а холера вскоре на убыль пошла. Да… – рассказчик хлопнул себя ладонью по коленке, – в точности так оно и было.

Когда проедешь мимо Исаакиевского собора, то взгляни на памятник императору Николаю Первому – скульптор на его постаменте тот случай изобразил.

Тимошка так заслушался, что не заметил, как к нему подошла Нина Павловна. Она поздоровалась с Яковом Силычем и взяла Тимошку за руку:

– Надеюсь, у Кирьяна всё хорошо?

– Превосходно, не тревожьтесь, – ответил за мальчика старый фельдшер, – сейчас больному спать пора, вы лучше завтра приходите.

«Надо обязательно посмотреть на этот памятник, – подумал Тимошка, устраиваясь в коляске рядом с Зиночкой, – как только дядя Петя вернётся, сразу попрошу его сводить меня на Исаакиевскую площадь».

Всю дорогу он думал, какая трудная у врача работа, ведь приходится не только лечить, но и учить больных, которые иногда совсем не хотят ни лечиться, ни учиться. Но он, Тимошка, всё равно будет лекарем, чего бы это ему ни стоило. А змею он себе и так добудет.

На карусели Тимошке, ой, как понравилось. Сначала он немножко стеснялся – всё-таки большой уже, а на соседних лошадках почти совсем малыши расселись. Но, когда заиграла музыка и карусель со скрипом завертелась, Тимка забыл обо всём на свете. Каждый раз, когда его лошадка проплывала мимо Нины Павловны, та махала ему рукой, а стоящая рядом Зиночка еле заметно показывала кончик языка и морщила нос.

– Вот если бы и у нас в селе была карусель, – размечтался Тимошка, – а то всего-то забав – качели да катание на санках с горы зимой. Этой осенью, как не стало мамы с папой, кататься и вовсе не пришлось. Тётка забрала у него единственные валенки и отдала Катьке, а Тимка просидел всю зимушку в холодной клети, перебирая негнущимися от холода пальцами подгнившую картошку на корм скоту. Сколько же он её перебрал? Наверное, целый воз.

Карусель остановилась, и Нина Павловна, постоянно раскланиваясь со встречными дамами, повела детей к выходу.

– Давайте прогуляемся пешком, – предложила она, когда их маленькая компания вышла за красивые чугунные ворота. – День великолепный, а дом наш совсем близко. Вон там, за цирком господина Чинизелли, – она показала Тимошке на круглую коричневую крышу, занимавшую чуть ли не половину улицы.

– Фи, мама, – сморщила носик Зиночка, – мимо этого противного цирка и проходить страшно. Того и гляди какой-нибудь тигр на волю вырвется.

– Не говори глупостей, – строго оборвала её Нина Павловна и взяла детей за руки, – днём все животные под замком. Я слышала, что их выводят гулять ночью и под надёжной охраной. Дворник Иван рассказывал Маше, что видел, как вдоль цирка в сумерках гуляет укротитель зверей с гигантской змеёй-питоном на груди.

Про цирк Тимошка уже слышал. Отец рассказывал ему, что в столичном цирке выступает непобедимый силач Иван Поддубный, одной рукой поднимающий десять человек! Оказывается, что кроме родного, русского богатыря Поддубного, в цирке есть заморские тигры и змеи! Тимка подумал, что хорошо было бы познакомиться с храбрым укротителем змей и спросить, как он смог заполучить настоящего питона? Вдруг это та самая змея, с которой он обязан прожить всю жизнь…

Из двери булочной потянуло восхитительным запахом свежей выпечки.

«Поставщик двора Его Императорского Величества» – прочитал Тимошка на отсвечивающем глянцем зеркальном стекле. Он с интересом уставился на толстого представительного пекаря в ослепительно-белом фартуке: неужели он носит булки самому царю и царице? Булочник подмигнул Тимке, поклонился Нине Павловне и расплылся в широкой улыбке:

– Заглядывайте к нам, барыня, не забывайте.

«Как тут забудешь, когда за день такой аппетит разгулялся, – вздохнул про себя Тимошка, – вырасту, куплю дяде Пете и тёте Симе самый большой крендель».

– Хи-хи, паренёк, подари и мне кусок, – раздался сзади тоненький голосок.

Тимошка обернулся и успел заметить, как в сумрачную арку проходного двора метнулась растрёпанная юркая тень.

– Чур меня, – перекрестился он украдкой, – не иначе как привиделось.

У ворот дома Арефьевых величаво возвышался над прохожими старший дворник Иван Лукин. Он снисходительно наблюдал, как крестьяне разгружают телегу с дровами, и время от времени зычно покрикивал на них, давая понять, кто здесь главный: «Пошевеливайтесь, лапотники, чай не у себя в деревне. В стольный город прибыли, это вам не хухры-мухры».

– Доброго здоровьица вашему семейству, – степенно поклонился он Нине Павловне и как давнему знакомому пожал руку Тимошке. – Землячок это мой, барыня, односельчанин, – пояснил он свои действия. – Вы уж отпустите его ко мне повечерять да чайку попить.

– Пообедаем, и отпущу, – пообещала Нина Павловна.

Тимошка козликом взбежал на второй этаж и нетерпеливо застыл около двери: «Как там Танечка? Наверное, ей было скучно одной?»

В темноте квартиры не было слышно ни шороха, и Тимошка отпрянул от неожиданности, когда из дверного проёма появилась горничная.

Нина Павловна стянула кружевные перчатки и вопросительно посмотрела на Машу:

– Как Танюша?

Девушка развела руки в стороны и укоризненно покачала головой:

– Сегодня наша барышня не в духе. До сих пор ничего не ела.

– Я её сама покормлю, – Нина Павловна поспешно отколола от пышной причёски изящную шляпку и прошла в комнаты.

Тимошка скользнул взглядом по враз ставшему недовольным лицу Зиночки и поспешил за хозяйкой:

– Нина Павловна, можно я вам помогу?

– Помоги. Но как только я подам знак, немедленно уходи. Танюша может сконфузиться.