– У неё сейчас возраст сложный, – возразила Нина Павловна, – она перерастёт, вот увидишь. Я верю, что у неё добрая и чуткая душа, как у Тимофея.
Она полуобняла Тимошку и поцеловала его в макушку:
– Даже не представляю, как ты догадался этаким манером объясняться с Танечкой. Ведь мы сколько ни бились, стараясь до неё достучаться, но так и не нашли возможности сказать так, чтобы она услышала.
Тимошка зарделся от похвалы:
– Я увидел, как дядя Петя разговаривает по телефону, – смущённо ответил он. – Вот я и подумал, а что, если попробовать сделать из Таниных пальцев трубку на манер телефонной и говорить в неё. Вдруг Таня что-то почувствует?
– Просто, как всё гениальное, – потрясённо сказал Юрий Львович и тоже взял Танину руку.
– Папа, папа, я твой папа, – несколько раз повторил он и с волнением посмотрел на дочь.
Она неуверенно кивнула, и Юрий Львович порывисто обнял Танюшу.
– Понимаешь, Тимошка, мы возили Таню к английскому психиатру, обращались к самым лучшим педагогам, чтоб научить её общаться с окружающими, но никому из них не удалось достичь хотя бы минимального результата. А ты так легко и непринуждённо принёс в наш дом такую радость, такую радость… Глаза мужчины предательски заблестели, и он поспешно отвернулся, чтобы не выдать своей слабости. Тимошка посмотрел на брошенные на пол Юрием Львовичем газеты и подумал, что, возможно, из них он узнает новости об эпидемии холеры – те, о которых не хочет ему сообщать Нина Павловна.
– Можно я возьму почитать газеты? – спросил он у хозяина. – Конечно, читай на здоровье, – кивнул Юрий Львович, не отрываясь от дочери. – Хочешь, бери их себе в комнату, а мы тут с Танюшей ещё побудем. Тимошка живо подхватил растрёпанную пачку и побежал к себе. На письменном столе он ещё раз полюбовался томиком Брема – подарком Всеволода, погладил рукой его кожаный переплёт и, разложив газеты вокруг себя, принялся читать новости. Первым в его руки попался «Московский листок». Мальчик быстро просмотрел мелкие газетные строчки и остановился на странном заголовке: «Каков будет конец света». От таких потрясающих известий Тимошка даже поёжился и, торопясь, зашевелил губами, стараясь не пропустить ни одного слова:
Профессор Чикагского университета Мариенбург сообщает, что очень скоро нужно ожидать конца света. Он открыл, что наша земля «вышла из своей орбиты» и что по своему неровному движению она напоминает выпившего человека.
Как говорит знаменитый ученый, такое неправильное движение породит самые большие пертурбации, лето с каждым годом будет становиться все жарче и жарче, а зима – все холоднее. Спустя пятнадцать или двадцать лет, согласно его вычислению, все человечество или изжарится, или замерзнет.
По арифметике у Тимки всегда был самый высший балл, поэтому он быстро подсчитал, что конца света надо ожидать в 1923 году. Ну, через двадцать лет это ещё не скоро, решил он, к тому времени царь обязательно что-нибудь придумает. Ведь наверняка министры доложат ему, что конец света не за горами. Эта мысль успокоила мальчика, и он взял в руки газетный лист «Новостей дня».
Самый жирный текст на странице гласил следующее:
Смерть от электричества. В Одессе, на углу Софиевской и Торговой ул., на глазах многочисленных прохожих, ударом электрического тока от проволоки убит наповал рабочий «Акционерного общества одесского телефона» Иван Юргилевич.
«Я и не знал, что ток может убить», – удивился Тимошка, с опаской посмотрев на настольную лампу под зелёным абажуром, и на всякий случай выключил её от греха подальше.
Без света читать стало труднее, поэтому нужную заметку он разглядел не сразу. Она располагалась в самом низу листа газеты, которая так и называлась «Русский листок». Чёрным по белому там было написано:
Об эпидемии холеры в Поволжье нам телеграфируют следующие подробности: на сегодняшний день число заболевших достигает нескольких тысяч человек, около трёхсот из них умерли или находятся при смерти. Уездная медицина не в силах предотвратить распространение заразы. Вся надежда на столичных врачей.
«Вот оно то, о чём промолчала Нина Павловна, – понял Тимошка, – не захотела меня расстраивать». Желание читать пропало. Мальчик собрал газеты в стопку, ещё раз коснулся пальцами драгоценной книги от князя Всеволода и начал писать письмо доктору Мокееву:
Дорогой названный батюшка, дядя Петя!
Кланяется тебе Тимошка Петров, а ещё
Нина Павловна, Юрий Львович и Таня…
Он немного подумал, опустил перо в чернила и, с сомнением поджав губы, дописал:
… и Зина.
Таня начала мне улыбаться и кивать головой! Она меня понимает.
Кирька пошёл на поправку. А ещё у меня есть свой больной. У него нет ног.
Он снова глубоко задумался и решительно приписал:
Береги себя, дорогой батюшка, храни тебя Бог.
Навеки твой Тимошка.
И для верности добавил:
Жду ответа, как соловей лета.
22
Пошла уже вторая неделя, как Тимошка поселился в доме Арефьевых, а писем от Петра Сергеевича больше не приходило, хотя паренёк исправно караулил у окна приход почтальона и внимательно пересматривал всю корреспонденцию, лежащую в прихожей на тоненьком серебряном подносе с резной каёмкой.
Танечка с каждым днём всё лучше и лучше общалась с окружающими, подготовка к гимназии шла полным ходом, Кирькины ноги, покусанные лисой, уже вполне зажили, и он целыми днями весело носился по больничному двору, распугивая наглых голубей. Даже капризуля Зиночка начала посматривать на Тимошку поблагосклоннее и уже не фыркала при его появлении, словно рассерженная кошка.
Всё бы хорошо, только Тимкин личный больной никак не мог выжить. Неделю за неделей проводил он между жизнью и смертью, приходя в себя лишь на те короткие мгновения, когда Тимошка старательно обтирал его тело слабым раствором уксуса, выпрошенного у кухарки. В больницу Тимошка ходил теперь исправно, как на работу. Сразу после занятий с Алексеем Модестовичем он наскоро перекусывал, отпрашивался у Нины Павловны и вприпрыжку бежал по знакомым улицам, сожалея лишь о том, что путь не лежит мимо особняка князей Езерских.
«Хоть одним глазком посмотреть бы на Севу да поклониться ему за подарок, – мечтал Тимошка. – Как он там, бедняжка, один на один со своим злобным гувернёром-англичанином?»
Все прошедшие дни в Петербурге стояла неимоверная жара, а сегодня, на счастье, небо затянуло пузатыми тучами, и на уставший от непривычной суши город потрусил мелкий частый дождик. Когда Тимошка добежал до больницы, на нём ни одной сухой нитки не осталось.
«Ну да мне не привыкать, не сахарный, не растаю», – подумал он, отряхивая с русого чубчика тёплые дождевые капельки.
– Похоже, сегодня твой больной отдаст Богу душу, – сказала пробегавшая мимо него сестра милосердия Елизавета, которую он выделял из всех других сестёр за доброту и приветливость, – всю ночь в жару метался.
– Жалко его, – Тимошка с опаской переступил порог палаты и подошёл к низкой кровати с шевелящимся на ней человеческим обрубком, ожидая увидеть на лице несчастного какую-то особую смертную печать, но, к его удивлению, больной выглядел бодро и смотрел по сторонам вполне осмысленно.
– Где я? – спросил он еле слышным голосом, больше похожим на стон.
Тимошка обрадовался: вдруг да ошиблась сестрица, и его больной с этого дня начнёт крепнуть час от часу.
– Ты, дяденька, в больнице, – он поправил мужчине одеяло и примостился на загодя поставленную табуретку, – у тебя ноги поездом отрезаны. Но ты не бойся, ты обязательно поправишься. А я тебе подсоблю и ухаживать за тобой буду.
Мужчина отвёл взгляд от Тимки и тяжело сглотнул:
– Помру я, – он помолчал, а потом хрипло добавил: – Да и поделом мне, за грехи свои погибаю.
