– А во что кукла была одета?

– А какие у неё были волосы, глаза?

– А куда она девалась?

– Значит, в старину жили лучше? Разве так бывает?

– Бывает, значит… Война!

Мы проклинали войну и соображали:

– Ав нашем Кучуке никто не хочет войны, правда?

– Думаю, правда.

Мрачная действительность скрашивалась речкой Кучук, в прозрачной воде которой мы так любили хлюпаться! На её песчаном берегу лепили из мокрого песка мячи, куклы, домики. Иногда сооружались настоящие песчаные крепости, на вершине которых втыкалась веточка лозы, символизировавшая дым из трубы.

Полуголодное детство – характерная особенность тех лет. Наша деревня исключением не была. Однажды нас с сестрой уговорили сходить во двор Сондрика поиграть с его детьми в жмурки. Дети побежали в сарай прятаться и обнаружили там большие деревянные чаны. Шура Логинов и Коля Маллалаев заглянули внутрь и застонали:

– А-а-а! Белый хлеб в воде!

Опрокинулись по пояс и начали торопливо его вылавливать.

– Вкусно? – интересовался кто-то.

– Ну да! От – живут!.. Мы голодные, а они белый хлеб свиньям скармливают!

– Тихо, услышат, – протянул нам Коля ладошку с хлебом.

Размокший, он оказался безвкусным. Обнаружив «кормушку», подбежали другие дети.

В чанах почти ничего не оставалось, когда в дверях сарая появилась младшая дочь Сондрика:

– Вы чо делаете? А ну марш отсюда! – дети, не реагируя, продолжали жевать. – Вы чо – оглохли? Кому говорю?!

Ребятишки, что были повыше, торопливо вылавливали остававшиеся куски.

– Не-ет! Не слушаются! Щас мамке скажу – она вам задаст! – и убежала.

С клюкой выбежала высокая жилистая Сондричиха.

– Я усих запомню! Усих матырей у тюрьму отправлю! – ничего страшнее придумать нельзя было и, закрывая лица, дети кинулись врассыпную. – Запомынай, Галю! Хватай их! Ышь, усэ зъилы! И чим мэни… зараз свынэй кормыть?

В страхе мы убежали и спрятались в своём сарае. Вечером рассказали обо всём маме.

– Будем надеяться, что обойдётся. Больше к ним не ходите. Играйте в другом месте, – успокоила она, улыбаясь.

Картошка и жмых, меню большинства, считались деликатесом. Картошка к весне, как правило, заканчивалась, и люди шли на старые поля рыть из-под земли мёрзлую картошку. Она была сладкой, невкусной, но, самое главное, её было мало.

Фруктов дети не видели. Единственная ягода, которая нам с Изой иногда перепадала, была лесная клубника и маленькие ягодки зелёного крыжовника – возле домика росло три кустика. Бабушка Лиза запрещала лакомиться этой незрелой зелёнью, и тогда она доставалась ребятишкам с соседних улиц. Чтобы опередить их, мы вставали пораньше и, прячась от няни, срывали эти кислые горошины, что казались необычайно вкусными, но нас вылавливали, и мы получали «нагоняй».

Через дорогу находилась горная полянка. Кругом ещё снег, а горка уже чиста, и из-под земли выбиваются символы стойкости и надежды – гордые букеты белых и голубых подснежников. Им сроки подошли, и, сочно-махровые, они прорезАли толщу белоснежного покрывала, восхищая жизнелюбием и красотой. Взрослые ими любовались, дети срывали, но помалу – помногу не разрешалось.

Полянка превращалась в место встреч и игр, на ней собиралась ребятня и молодёжь не только близлежащих улиц, но и всего колхоза. Между старшими зарождалась, бывало, любовь. Горку любили, ею гордились, как гордятся достопримечательностью:

– Ав нашем колхозе горка, она к солнцу близко!

– Ав нашем – дубрава! – парировала ребятня из «Карла Маркса».

«Ворошиловцы» молчали – хвастать-щеголять было им нечем.

За огородом начиналось поле – настоящая, целинная степь.

В степи пасут коров – мы собираем там сухой коровяк. Падаем на свежую, сочную траву и наблюдаем небо. Наверху, будто специально, кто-то искусно вырисовал причудливые горы, реки, озёра – настоящие картины! Срисовывай – да и только! Наблюдаем облака и философствуем:

– Там, наверное, рай – туда улетает душа.

– А ад под землёй – там темно.

– Как думаешь, куда попадём мы?

– Не знаю.

– А мама, тётя, бабушка?

– Думаю, в рай. Они честно живут – не воруют, много работают.

– Бог бывает несправедливым. Взять хоть Сондриков… Так тяжело, как мы, они не работают, а у них всё есть. И всё им легко! И хлеб белый едят!

Это время удивительной гармонии возраста и природы! Хохоча, перекатываемся по зелёному ковру и перестаём, когда начинает кружиться голова. Наши наблюдения переключаются на табун, что лениво и равнодушно движется по целине, так же лениво покрикивают пастухи. Гоняемся за миражами… На зелёных лугах собираем букеты полевых цветов и ковыль. Ковыльные букеты, сухие, распушённые, украшают зимой комнату.

На тележке из досок в один ряд сооружаем из толстых, прочных коровьих лепёшек оградку в наш детский рост, внутрь аккуратно складываем мелкие лепёшки, выпиваем по бутылке молока, которой рано утром снабжают нас, и уезжаем.

По расчётам мамы и няни, мы должны вернуться до большой жары, но, как все 7-летние дети, не управляемся: начинаем работу лишь, когда набалуемся. Тележка оказывается иной раз очень тяжёлой и с трудом двигается по целине. Берёмся за одно колесо, затем за другое и выбираемся на место поровнее.

Вот, наконец, и грунтовая дорога! На обратном пути у неё скат. Повисая брюшиной на перекладине, по очереди парим на ней, растопырив, как птицы, руки, и легко управляем воздушным телом, чтобы не опрокинуть груз. Домой возвращаемся счастливо уставшие.

Иногда с бабкой Василихой, низенькой, худенькой и юркой соседкой, отправляемся корчевать пни бывшего берёзового колка[6]. Она показывает, как это делается.

Берём топор и пилу, и рано утром её и наша тележка катят по деревенской улице. Большие пни нам не под силу, корчуем тонкие длинные корни. Наблюдать, как отлипает земля, любоваться узорчатой паутиной и неповторимым кружевом стремящихся вдаль нитей, что ищут, чем бы напитать дерево, – такое волшебство! У пня жила толщает. Чтобы оторвать её, подсовываем деревяшку попрочнее и, как на батуте, прыгаем; если корень не отламывается, отпиливаем.

Бабка Василиха уезжает с тележкой, нагруженной толстыми пнями, а у нас нет и полтележки. Вскоре она, к нашей чёрной зависти, появляется снова. К вечеру привозим что-то вроде мелких жердинок, съедаем лепёшки из смеси отрубей и картошки, выпиваем молоко и засыпаем. Вставать утром рано – пытка, просим разрешить выспаться, дать передышку. Мама с няней непреклонны:

– Пока сухо и нет дождей, надо поработать, постараться запастись хотя бы этими дровами. Кроме вас, помочь некому – не замерзать же зимой!

Однажды, засыпая, надумали не уступить бабке Василихе и привезти дров столько же. Наставили вертикально тонкие корневые жердинки, соорудили подобие высокой бабкиной тележки и решили: не уедем, пока не наберём сооружение. Гордые собою, мы возвращались в сумерках. Мать подоила корову и уже волновалась… Бабка Василиха сидела на нашем подворье и первая заметила нас:

– Наконец-то! Вон они, Элла, едут! Я, было, тож начала уже волноваться.

Мама вышла из сарая, увидела наш груз и ахнула: впряжённые в телегу, мы с трудом его тянули.

– Ставьте тележку, разгружать будете завтра.

– Молодцы, девчатки, обскакали бабку Василиху!

От кизяков много золы и мало тепла. Экономно расходуют тот хворост, которым удаётся запастись для растопки.

В сентябре – первый раз в первый класс. Желая нас подготовить, бабушка Лиза раздобыла после новогодних праздников 1944 года старый букварь и попросила Лилю Цвингер:

– Помоги девчонкам, позанимайся с ними.

Мне интересно – я легко запоминаю буквы и успешно складываю слоги. Маше Цвингер, старшей сестре Лили, вздумалось проверить, чему она нас научила.

– Ма-ма мы-ла ра-му, – прочла я, старательно растягивая слоги.