Это не Антонио. Это мужской голос, который я не узнаю.

― Синьорина Лучия Петруччи?

― Да? ― Я бросаю взгляд на экран. Номер тоже не знаком.

― Меня зовут Рокко Каччола. Я возглавляю фондохранилище в Уффици. Вы подавали заявление на работу здесь?

― Да? ― спрашиваю я и тут же хочу надавать себе по щекам. Уффици во Флоренции ― пожалуй, лучший музей в стране, а я отвечаю, как идиотка. ― То есть, да, конечно, подавала.

― Это было в августе прошлого года. ― Синьор Каччиола как будто подавляет смех. ― Ваше резюме показалось мне интересным, но у нас уже был кандидат на эту должность. Сейчас у меня появилась вакансия, на которую, я думаю, вы идеально подойдете.

Далее он описывает работу, и она действительно идеальна. Если бы мне нужно было описать работу своей мечты, то это была бы работа, которую Рокко Каччиола предлагает мне.

― Мне это очень интересно, ― говорю я, когда он заканчивает. ― Каковы дальнейшие шаги?

― Вам нужно будет подать официальную заявку. Вы можете сделать это на нашем сайте. И, пожалуйста, сделайте это на этой неделе, Лучия. В комитете по найму три человека, и я один из них. Если двое других согласятся, что вы подходите на эту должность, мы пригласим вас во Флоренцию на собеседование. Если все пройдет хорошо, в марте вы будете работать в Уффици.

Март.

Осталось всего три месяца.

Мы заканчиваем разговор, и я вешаю трубку. Я смотрю на экран перед собой, погрузившись в размышления. Флоренция находится всего в паре часов езды от Венеции, но если я соглашусь на эту работу, мне придется распрощаться с еженедельными ужинами с Валентиной и Анжеликой. Я не смогу заезжать к ним, когда захочу, только по выходным.

А Антонио? Как же он?

Это всегда было временно, говорю я себе. Ты же знала это. Твой контракт в Palazzo Ducale был заключен на четыре месяца. Именно столько ты собиралась пробыть в Венеции. Вот почему ты не купила никакой мебели. Почему ты до сих пор спишь на надувном матрасе.

Вот только Венеция все больше напоминает мне мой дом.

И я не уверена, что хочу уезжать.

Написав Валентине и убедившись, что она не против компании, я отправляюсь к ней.

― Почему ты не сказала мне, что у тебя мигрень? ― спрашиваю я, как только она открывает дверь.

― И тебе привет, ― сухо отвечает она. ― Заходи. Хочешь что-нибудь выпить? Я только что приготовила себе чашку чая.

У Валентины всегда самый лучший чай.

― Да, пожалуйста.

Я вхожу в ее квартиру, снимаю обувь и вешаю куртку.

― Кто рассказал тебе о моих мигренях? ― спрашивает она, наливая мне в чашку что-то, пахнущее ванилью и карамелью. Ням. ― Антонио?

Я киваю, и в ее глазах пляшут смешинки.

― Расскажи мне больше, ― говорит она певучим голосом. ― Расскажи мне об очень интимном ужине, который вы устроили в одном из самых красивых ресторанов города.

Я устраиваюсь на ее диване и подтягиваю под себя ноги.

― Ты меняешь тему.

― У меня мигрени, ― отвечает она. ― Они начались у меня еще во время беременности и продолжаются с тех пор. Я ходила к невропатологу и сдала все анализы. Никто не может найти ничего плохого. Это просто одна из мелких неприятностей жизни, вот и все. И я не сказала тебе, потому что знала, что ты сойдешь с ума. ― Она пристально смотрит на меня. ― Как сейчас.

По-моему, это не похоже на одну из мелких жизненных неприятностей. Это звучит как большая проблема. Но у меня нет никакого представления о том, что делать, когда люди болеют. Как справедливо заметила Валентина, я склонна паниковать и слишком остро реагировать.

― Антонио сказал, что Анжелика была с Данте. Почему я должна была узнать о том, что он ее дядя, от кого-то другого?

На ее лице мелькает удивление.

― Я думала, ты знаешь. Я не сказала тебе? Прости, Лучия. ― Она отпивает чай. ― Да, она все еще там. Что бы я о нем ни думала, он ее очень любит.

Мои глаза прищуриваются.

― Что ты имеешь в виду под этой фразой― «что бы ты о нем ни думала»? ― Выражение ее лица становится нечитаемым, и понимание настигает меня в мгновение ока. ― Боже мой. Он тебе нравится, да?

Она избегает моего взгляда.

― Нет. Просто Анжелике полезно знать свою семью.

Ого. Поговорим о сложных отношениях. Здесь много концов, и все они запутаны. Валентина состояла в отношениях с братом Данте, Роберто. Он избивал ее. За что Данте убил его, но Валентина об этом не знает. Она явно находится в состоянии внутреннего конфликта. Если она узнает, что сделал Данте, изменит ли это ее отношение к нему?

Валентина ― моя подруга. Я люблю ее как сестру, но я не собираюсь рассказывать ей о том, что узнала. Антонио поделился со мной тайной, и я не чувствую себя вправе предавать его доверие. И, насколько я знаю, это может сделать ситуацию хуже, а не лучше.

Я молча пью свой чай.

― Итак, ― говорит Валентина после долгой паузы. ― Ты и Антонио. Вы теперь вместе?

― Я не знаю.

Она наклоняет голову и смотрит на меня изучающим взглядом.

― Ну, это уже лучше, чем «абсолютно нет». Почему такая неопределенность? Он дает тебе неоднозначные сигналы?

Я качаю головой.

― Нет, он предельно ясен в своих намерениях. И его прямота освежает больше, чем я думала. С Антонио мне никогда не приходится сомневаться в том, что он заинтересован. Когда он смотрит на меня, я полностью и безраздельно владею его вниманием, и это пьянящее, затягивающее чувство. Дело во мне. Я просто не знаю… ― Я замолкаю, пока обдумываю, как объяснить ей. ― Его жизнь опасна. С ним всегда вооруженные охранники. Теперь и у меня есть охрана. ― Я развожу руки в беспомощном жесте. ― Я даже не понимаю его мир. Это слишком для меня.

Валентина фыркает.

― Ты полна дерьма, ты знаешь это? Каждый раз, когда ты крадешь картину, ты подвергаешь себя опасности. И люди, у которых ты крадешь. Неужели ты думаешь, что они сдадут тебя в полицию, если поймают? Конечно, нет. Ты знаешь это, и ты готова идти на такой риск. Потому что то, что ты делаешь, важно для тебя.

― Что ты хочешь сказать?

― Я говорю, что бизнес Антонио очень важен. Он вырос на улицах, Лучия. Никто не знает темную, грязную изнанку этого города так, как он. И поэтому он очень старается сделать город лучше. ― Она бросает на меня пристальный взгляд. ― Как и ты, он подвергает себя опасности, потому что это того стоит.

― Ты говоришь о нем как о крестоносце, ― ворчу я. Я хочу сохранить свои иллюзии и притвориться, что мы с Антонио совсем не похожи. Но Валентина не дура, и в ее словах есть доля правды. ― Давай поговорим о чем-нибудь другом. Например, о картине, которую я собираюсь украсть.

Улыбка подрагивает в уголках ее рта.

― Тициан тебя больше не интересует?

Тициан висит на стене моей спальни, но я не сказала об этом Валентине. Она никогда не перестанет дразнить меня, если узнает.

― Это ты сказала мне не воровать в Венеции.

― А ты будто меня послушала, ― иронично отвечает она.

― Гм. В общем, я рассматривала возможные варианты. Как насчет Гэвина Пауэлла?

― Это тот британский засранец, живущий в Венгрии?

― Он самый. ― Засранец ― это мягко сказано. Гэвин Пауэлл ― сторонник идеи доминирования мужчин. В своем подкасте он проповедует идеи о том, что женщины по природе своей должны подчиняться мужчинам, пропагандирует отношение к жене как к мусору и бросается другими расистскими фразами. Он живет в изгнании в Венгрии, потому что его разыскивают по обвинению в изнасиловании в Великобритании.

Возможно, для моих целей важнее то, что он владеет украденной картиной Якопо Бассано. Картина была украдена три года назад из музея в Турине в результате дерзкого ограбления. Пауэлл финансировал ограбление, а это значит, что если я украду его Бассано, он не сможет заявить о краже. Если только он не хочет, чтобы Интерпол задал ему несколько неудобных вопросов.

― Удовлетворительная мишень, ― со смаком говорит Валентина. ― Я подумала, что ты можешь выбрать его, поэтому я собрала на него досье. Она открывает ящик стола и протягивает мне USB-носитель. ― Держи. Все, что ты хотела знать о Гэвине Пауэлле, и даже больше. Будь готова принять душ, когда прочтешь все гнусные подробности; я знаю, я так и сделала.