- Н-да, не срослось, - пожалел следователя Бочкин, - и у меня выходит, опять тупик. Но с чего вдруг Россомахину, которому впору интересоваться работами Репина и Тициана вдруг понадобилось выяснять о последних днях творчества Бурхасона? Да еще у Марго. Ведь у нее спрашивая, который час, рискуешь нарваться на нечто неожиданное?!

- Не знаю, - просто ответил ему следователь, - может быть, твоей клиентке просто показалось, что он интересовался. Ей вообще в каждом преступлении тень своего портрета мерещится. Да и что взять с дамочки, которая мнит себя пупом Земли! А может быть, этот Россомахин хотел завязать с ней разговор. Ну, ты же меня как мужик мужика понимаешь. Допустим, понравилась тебе женщина. Ты к ней подкатываешь, то да се… пытаешься нащупать тему, которая ее интересует, чтобы поговорить по душам. Случайно выясняешь, что она чего-то там разыскивает. Разумеется, ты начнешь всячески проявлять интерес. Ведь могло такое с Россомахиным случиться!

- В, общем-то, да… - не слишком уверенно заключил Петр, - Хотя чтобы стать поклонником Марго нужно родиться идиотом. Но ты знаешь что… У меня из головы та карикатура на нее не идет. Помнишь, мы нашли ее в столе Бурхасона.

- И чего в ней такого особенного?

- Надпись. Художник написал сначала одно название галереи «Аль-арт», потом зачеркнул его и написал «Арт-Премьер», а затем снова написал «Аль-Арт». Знаешь, на что это похоже?

- На раздумья человека…

- Точно. Словно Бурхасон никак не мог решить в какую галерею продать портрет. Или, если исходить из здравого смысла, он никак не мог решить, что сказать Марго. Допустим, он собирался вывезти ее портрет за рубеж. И не хотел говорить, куда именно. А для этого он придумал версию про галерею.

- Зачем? – удивился Кутепов.

На это Петр лишь плечами пожал:

- Черт его знает. Но я тебе больше скажу. Я ведь просмотрел его деловые тетради, в которые он дебиты с кредитами записывал. Так вот, в последний месяц он столько назанимал, что спасти его от неминуемого финансового краха могло только чудо. Никакими дополнительными займами у третьих лиц не вырваться, понимаешь. Но Бурхасон так нагло брал в долг, словно точно знал, что сможет рассчитаться. И Россомахин тоже сестре сообщил, мол, переедет в Альпы и подарит ей квартиру в центре Москвы. То есть оба они рассчитывали на скорое поступление огромных денежных средств в свои карманы. С чего бы, а?

- С чего? – не понял следователь.

Тут Петр развел руками и тихо изрек:

- Шут их поймет…

Федор Петрович считал себя человеком творческим. В принципе, так оно и было. Иначе как объяснить его успех в издательском бизнесе. Он начал свое дело с нуля. Если опустить его трудовой путь от корректора до главного редактора научно-публицистического отдела в издательстве «Молодая гвардия», то к началу девяностых – времени всеобщего и хаотичного накопления капиталов, у него кроме огромного желания вырваться из стен опостылевшего кабинета ничего не было. Сначала он принялся издавать газетенку, в которой печатал всякие небылицы о женщинах с пятью сосками, летающих тарелках и говорящих чайниках. Скромное печатное издание имело бешеный успех, особенно у дачников, которые часами тряслись в электричках, где лирикой Пушкина, как известно, не насладишься. Через год Федор Петрович выпускал уже три различные газетенки, которые разделил по интересам: одна исключительно про людей с уродствами, другая про необъяснимые явления, третья про сад и огород. Дачники приняли творческие порывы издателя на «ура» и принесли ему первый приличный капитал. Он вложил его с умом – выпустил еще ряд подобных газетенок: для грибников, рыбаков и цветоводов. В общем, пока одни скупали друг у друга ваучеры и всеми правдами и неправдами стремились подобраться поближе к нефтяным скважинам, Федор Петрович упрямо трудился на раздольной ниве досужего чтива. Теперь он владел огромным издательством, которое выпускало всякого рода журналы и газеты. В основном все для тех же дачников и их жен. И поскольку дачников в нашей стране куда больше, чем нефтяных скважин, Федор Петрович процветал. Так что творческим человеком он мог себя считать по праву. Все-таки придумать, как заработать деньги, не воруя и не держась за нефтяной вентиль, может только творческий человек.

Однако эта творческая жилка иногда изгибалась и толкала его на довольно странные поступки. Федор Петрович по натуре был женским обожателем. Не в том смысле, что таскался за каждой юбкой, он просто любил и живо интересовался слабым полом. Особенно его привлекали те, кто находился в преклонном возрасте или дамы с нелегкой судьбой. И ничего странного в том не было, поскольку в основном для них он и работал. Однако, оказавшись с такой женщиной в непосредственной близости, он стремился сократить это расстояние до минимального, и уже через каких-то полчаса ловил себя на мысли, что влюблен до смерти в какую-нибудь бабу Варю или Степаниду Николаевну, которая всю жизнь провела за доильным аппаратом или в курятнике. Обычно такой любви предшествовала изрядная доза алкоголя. Вот и теперь, расстроенный и рассерженный на свою расфуфыренную супругу, которую в трезвом состоянии он еще терпел, а в пьяном так просто ненавидел, Федор Петрович брел, пошатываясь, вдоль забора, огораживающего его особняк.

«Зачем, - сокрушался про себя он, - Зачем эту прекрасную русскую женщину Ольгу Сергеевну выдернули из ее родной среды, где она существовала так гармонично и была столь прекрасна, и поселили в убогой бездуховности Рублевских особняков. Где ей приходится растить помидоры под косыми взглядами снохи, которая ни черта не понимает в истинной красоте, не говоря уже о том, что не знает ничего кроме адресов модных магазинов и косметических салонов».

Он вспомнил свою мать, проживающую в Калуге, которую он наотрез отказывается перевозить в Москву и никогда не помогает ей материально, несмотря на то что та вечно жалуется на нехватку пенсионных денег. Зачем портить истинную красоту провинциального быта материализмом?! Нет, настоящие русские женщины красивы своей бедностью, горькой участью, тоской в глазах и тягой к его журналам. И эту красоту он ломать не в праве. Иначе ни природа, ни история его не простят.

Так, туманно философствуя, он добрался до своей калитки, пьяно удивился, что она открыта. Наверное, он не запер ее, когда уходил. А зачем? Охрана поселка работает превосходно, кроме того, его дом оборудован собственной эксклюзивной системой, обеспечивающей безопасность лучше взвода охранников. Дверь дома тоже оказалась открытой. Но это нисколько не смутило хозяина. Во-первых, он был жутко пьян, а, во-вторых, его мысли были заняты более важными раздумьями. Когда он переступил порог, он думал о том, чем женщины отличаются от мужчин. Нет, не о том, о чем думают все мужчины, когда их головы посещает этот вопрос. Федора Петровича сейчас интересовали вовсе не загорелые тела в бикини. Он размышлял о внутреннем мире женщины, и о том, есть ли способ заглянуть в женскую душу.

И вот тут его творческая жилка причудливо изогнулась, дав сбой во всем организме. Он вдруг решил совершить такое, на что в трезвом виде вряд ли был способен.

«Это прекрасная идея! – воодушевляясь, подбодрил он себя, - И то, что мои мозги сейчас на 90% состоят из водки, лишь усилит эффект!».

Он так увлекся новой идеей, что, забыв включить свет, стремглав бросился вверх по лестнице в свою спальню.

Услыхав посторонний шум в доме, Марго застыла, забыв выключить фонарик. В спальне Полуниных что-то ворошилось и падало, топало и вздыхало. Сначала она подумала, что в дом проник вор, и теперь орудует в спальне в надежде отыскать там драгоценности Светланы.

«Вот идиот! – обругала она неизвестного злоумышленника, - Ведь всем известно, что драгоценности хранят в библиотеке. В сейфе. Теперь так принято!»

Тем временем локальный ураган в спальне продолжался. Марго уже успела устать бояться, выключила фонарик и тихо ждала окончания всего этого. Спустя минут десять Марго, наконец, осознала, что в дом вернулся хозяин. Судя по его всхлипываниям, сопению и явному неровному топоту, она определила, что он мертвецки пьян. Однако он пренебрег общими правилами, согласно которым если люди в таком состоянии заходят в спальню, то тут же падают на кровать, где коротают время до следующего утра, ничком уткнувшись в подушку. Полунин не собирался спать. Наоборот, с каждой минутой его активность возрастала. Он даже начал что-то напевать. Потом и вовсе включил свет.