После закрытия школы педагогический коллектив в райцентр переезжать не стал, хоть и звали настоятельно. Обжились в Семкино, обзавелись живностью. И жалко бросить хозяйство, и не продашь, поскольку трудоспособное население, особенно имеющее детей, потянулось в райцентр. Да и возраст уже пенсионный.

Федор Алексеевич на пенсии совсем недолго прожил, полтора года всего. Сразу затосковал по ученикам, урокам, тетрадкам и помер от пустяковой простуды, перешедшей в двустороннее воспаление легких. А до этого никогда ничем не болел.

Ариадна Владимировна тогда много плакала, стала прихварывать. Но дома женщину всегда найдет занятие, отвлекающее от тоски — хозяйство надо тянуть. Светка звала мать переехать в Н, тем более, что снова появился спрос на деревенские дома: горожане покупали под дачи. Можно было продать дом и с доплатой выменять их хрущевскую «двушку» на «трешку». Ариадна Владимировна приехала к дочери, пожила в городе неделю и скорее назад, на природу, к своей козе Фимке, сменившей после смерти мужа корову, к курам, к собаке Коржу и к кошке Маське. А в городе своем, мол, сами живите. И вообще, умные люди дома в деревне покупают, вот и нечего продавать. Будет ребенку на каникулы дача с речкой, парным козьим молоком и прочими прелестями. Пользуйтесь, пока ей здоровье еще позволяет.

Был дождливый день, с грозой, потом дождь капал и капал. То прекращался, то, стоило высунуться во двор, небо начинало плакать вновь. Юрий со Светой, хоть и редко оказывались в деревне, уже научились радоваться дождю, тем более, первому дождю после долгой жары. Хорошо: поливать не надо, в огороде в дождь тоже никто не работает.

Светка умотала к новым подругам, как и она, приехавшим из разных городов с детьми на летний отдых в родительские загородные имения, состоящие из разваливающихся деревенских домиков и нескольких соток под садик и огород. Ванька рано утром, когда родители еще спали, удрал с мальчишками на речку, и плевать ему на дождь. Хорошо, ума хватило дождевик и резиновые сапоги надеть! По крайней мере, дождевика и сапог в сенях не наблюдается. Теща хотела бежать искать ребенка, но Юрий запретил. Нечего над парнем квохтать. Вечером сам с сыном поговорит.

И как удрал тихо: ни дверь, ни половица не скрипнули! Небось не в школу!

Теща возилась на кухне: затеяла печь какой-то особенный пирог. А Юрий, вместо того, чтобы встать в шесть утра, как привык, под уютный шелест дождя проспал аж до девяти. Поднялся не спеша, покурил, попил чаю, поболтал с Ариадной Владимировной о былых временах. Опять покурил на маленькой застекленной веранде, где дождь особенно громко колотил по жестяной крыше. Окурок зашипел в антикварной банке из-под кильки, Юрий прилег на продавленный, пахнущий сыростью диванчик, сосланный из гостиной на веранду. Удобно разместил затылок на диванном валике. Диванчик пах пылью и немного сыростью.

Вроде и не спал совсем, только прилег, а часы с кукушкой в большой комнате, прозванной тещиной гостиной, прокуковали полдень. Юрий слегка озяб. Он свернулся калачиком, охватил руками плечи, но холод усилился. Придется встать. Юрий открыл глаза.

Возле дивана стояла маленькая старушка в черном платье с мелкими белыми цветочками и в белом платке, завязанном по брови. Старушка пристально смотрела на Юрия. Тот подхватился было с дивана, но гостья замахала на него обеими руками.

— Лежи, лежи, притомился, чай!

Юрий все же с диванчика встал, выдвинул гостье стул и предложил чаю. Высунулся в кухню, окликнул тещу, но той что-то не было слышно. Ушла, что ли, куда? А тут гости!

Старушка хихикнула.

— Стул и чай твой мне без надобности. И Ариша мне без надобности. Я к тебе, мил-друг Юрочка, пришла!

Захаров, разложил стоящий в углу складной садовый столик, приволок-таки с кухни чайник и чашки, и блюдо с солеными сухариками. Старушка уселась на придвинутый к столу стул, но на налитый чай даже не взглянула.

— Что мне Ариша? Ариша мне не годится. И Светка твоя не годится. Бабка ее, Ленка, годилась, да не захотела. Комсомолка, вишь ли! Я все плакала да молилась, вот и сжалилась святая Ольга, милость оказала: послала мне тебя. Хоть по крови ты и не родной, а все не чужой человек. Значится, слушай. Дома сейчас нету никого, и до вечера не будет. Делать тебе все равно нечего и сегодня, и завтра: дождь будет. Полезай, голубчик, на чердак. Найди там связки книг и тетрадей старых. Найди тетрадь в синей коленкоровой обложке. Это тебе только, никому не показывай и в город с собой увези. Смотри, не выбрасывай и здесь не оставляй, не пожалеешь! А пока вареньицем к чаю меня угости, хорошее варенье Ариша варит!

Юрий пошел на кухню за вареньем. Ряды банок стояли в старинном буфете, но Юрию показалось неудобным открывать варенье без спросу. На поиски початой банки, понятно, ушло некоторое время, и, вернувшись на веранду, старушку он уже не застал. И чаю не попила, и варенье не попробовала. И зачем приходила-то, непонятно! Тетради какие-то, книги старые!

Но чердак Юрия заинтересовал. Делать-то нечего, детектив Рекса Стаута давно прочитан, телевизор с комнатной антенной рябит так, что смотреть невозможно. Радио сломано давно. И спать не хочется больше, выспался. Может, вправду книжка какая найдется, хоть «Фрегат «Паллада», хоть дореволюционная подшивка «Нивы». Юрий полез на чердак.

Чердак был устроен на совесть. Окошко совсем маленькое, но с двойными рамами, которые по желанию можно открыть и чердак проветрить. Щели все заделаны, скат крыши забит изнутри фанерными щитами, вокруг трубы на полу насыпана куча песка, от пожара. Сухо, немного пахнет пылью, но запаха сырости и мышей нет. И кругом старинные вещи. И утюг на углях, и медная керосиновая лампа со стеклянным абажуром, сквозь густую пыль и паутину проблескивающим зеленью. И кресло необычной конструкции с резными подлокотниками. Чистенькое. Юрий уселся и обнаружил, что это кресло-качалка. Рядом с креслом плетеные из лозы старинная этажерка и столик для рукоделия. Этажерка и столик сломаны, но починить легко. Юрий решил заняться ими в самом скором времени и, если эти вещи теще не нужны, утащить раритеты в городскую квартиру.

Стопки книг и тетрадей, перевязанные бечевками и рассыпавшиеся, лежали на полу рядом с этажеркой, подальше от окна. Книги оказались в основном старыми школьными учебниками и дешевыми изданиями произведений классической литературы 20–40 годов. Старинная тетрадь в синей коленкоровой обложке лежала сверху. Искать не пришлось.

Весь оставшийся день Юрий с увлечением изучал музей старинного быта, сам собой организовавшийся на чердаке, и спустился, только услышав голоса Светки и тещи.

Выслушав рассказ Юрия о дневной гостье, Ариадна Владимировна лишь плечами пожала.

— И ума не приложу, кто это. Не знаю такую женщину. И черного платья в белый цветочек вроде бы нет ни у кого. И белый платок по брови никто не надевает. Бабки наши так носили, а теперь уже никто. Как бы не аферистка какая! Слышь, Света, двери надо затворять!

— Ой, мам, ну чего у нас воровать?! Это, небось, тетя Паша, почтальонша наша, заходила. Видела я ее как-то раз в белом платке.

Не иначе, как на запах блинов, нарисовался Ванька, совершенно мокрый и по уши в глине, за что получил нагоняй. Плотненько поужинав, семейство угомонилось. Светка с Ванькой отправились спать в мансарду, а к Юрию сон что-то не шел. Впрочем, ничего удивительного: сколько днем продрых! Вместо пожелания доброй ночи, настоятельно порекомендовав теще ничего с чердака не выбрасывать, Юрий уединился с тетрадкой на веранде.

Тетрадь была довольно толстой. Фактически это несколько тетрадей, в разное время сшитых вместе суровой ниткой. Примерно половина тетради заполнена угловатым и неразборчивым почерком, другая — «бисерным» — мелкие округлые буквы украшены вычурными хвостиками и завитушками. Очень мешала непривычная старинная орфография, дешевая бумага ломалась и крошилась от времени. Записи выцвели, местами едва просвечивали сквозь пятна плесени и чего-то более зловещего, то ли копоти, то ли крови. Кое-где текст вообще не читался, Юрию с трудом удавалось понимать лишь общий смысл.