Ванька-Сыч, наведший Силу на эту хату, клялся, что в ней никого не бывает: ночью свет не горит, и шевеленья никакого нет. Наверное, хозяева за бугор свалили. А барахлишко оставили, иначе зачем такие запоры!? Через окно — шуму будет много, А сейфовый замок? Да и… с ним! Спасибо гражданам начальничкам, готовившим его к честной жизни в слесарной школе на малолетке! А на бабку насрать: что она вспомнит, та бабка, у нее мозги небось давно от склероза отсохли. Да ежели дело сделать тихо, замок открыть, а потом обратно закрыть, никто и не чухнется и месяц, и два. Решено: сегодня, как только начнет смеркаться. Соседи ложатся с петухами. Да и видно будет, когда на первом этаже погаснет свет.
Леха поднялся, нашарил в карманах деньги, пересчитал, довольно ухмыльнулся и развязной походкой отправился к ближайшему ларьку за очередной бутылкой пива. Обматерил ларечника за то, что бутылка не из холодильника, сковырнул пробку об обитый жестью прилавок и, с удовольствием потягивая любимый напиток, отправился домой.
Леха с матерью жил в точно такой же панельной «хрущобе», в «однушке», выделенной фабрикой матери-одиночке. Дома окна выходили на северную сторону, так что в квартире летом, когда отключали батареи, ничего не просыхало, а на стенах совмещенного санузла из-за постоянно протекающих труб навечно поселилась плесень, но нет худа без добра: в это лето дома можно было отдохнуть от жары.
Мать уже пришлепала со своей швейной фабрики и гремела посудой на кухне. Услышав, как хлопнула входная дверь, привычно заблажила, что вот у других дети как дети, а Леха у нее непутевый, не учится, не работает, так хоть бы матери помог. Пока она на фабрике надрывается, тарелку за собой бы помыл, ведро помойное вынес. Видел бы покойный отец-афганец… Леха, не разуваясь, прошел на кухню, сунул в холодильник недопитое пиво, поднял с кастрюли крышку, заглянул и поморщился. Оглядел материн грязноватый халат с оторванной с мясом пуговицей, стоптанные тапки на три размера больше, чем надо, перевел взгляд на ее худое лицо с вечно опущенными вниз углами рта и морщинами вокруг глаз, на растрепавшиеся сероватые волосы. Прикид ей, что ли, какой справить, и была бы еще ничего, глядишь, и мужика себе какого нашла бы. Ну, вот может обломится чего на той хате, тогда… Мать наливая ему в тарелку варево из кастрюли, гнула свое:
— Лешенька, у нас на фабрике и сторож требуется, и грузчик. Или вот на шофера поди, выучись. Что ж так-то, без дела, болтаться. Помог бы матери!
Леха уселся за стол, подтянул тарелку к себе, отломил ломоть хлеба и буркнул:
— Вот еще, горбатиться целый день за три деревянных. Да у меня на пиво больше уходит. Да и трех рублей что-то не видно: тебе разве за май заплатили? А сегодня ты чего дома?
— Так нет сегодня работы, Лешенька. Говорят, на лето всех в отпуск без сохранения…
— Ну, вот, а все гонишь: «грузчик, сторож» — Леха с хлюпаньем втянул в рот ложку серой бурды, именуемой матерью супом. — Не дрейфь, маманя, прорвемся. Мне кореш место смотрящего на рынке обещал, и тебя туда пристрою, тогда заживем.
Мать бурой тряпкой протерла табурет, налила супу и себе, пристроилась рядом.
— А смотрящий, это чего? Бандит, небось? Рэкетир?
— Ну, ты и скажешь, мать! Бандит! За порядком на рынке следить надо? Надо! Вот смотрящий и следит.
— Милиции, что ли, мало, следить-то?
— Не, милиция — это другое, она не за тем следит.
Леха доел суп, вытер тарелку хлебом, затем потянул вдруг ожившим носом и насупился: от матери ощутимо попахивало спиртным.
— Ты чего это нагрузилась с утра пораньше? Я тебе чего давеча говорил?
Мать скукожилась:
— Да мы, Лешенька, рюмочку всего, с Нюсей, с горя: она только с больничного пришла, поиздержалась, лекарства, то, се… В долгах вся, а тут работы нет, и вали опять в отпуск. Мы и посидели у нее всего ничего.
Леха с шумом отодвинул стул.
— Сколь тебе толковать, не водись с Нюськой. Пьяница она, и ты туда же. Как же, больничный, поиздержалась! Кирнуть всегда повод найдет! Вот тетя Валя, Лидкина мать, приличная баба, учительша, с ней бы скорешилась, а то выбрала себе подзаборную…
Мать фыркнула:
— Ну какая Нюся подзаборная? Городишь невесть чего. Жизня просто такая беспросветная, хочется расслабиться, отдохнуть маленько. И крестная она тебе, Нюся-то. А Валька гордая очень, много о себе воображает, ходит — на нас и не глядит.
— Смотри, мать, я сказал. Чтоб Нюськи тут не было. И сама к ней ни ногой.
Сила бросил в пакет плавки, полотенце подстелить, и направился к выходу. Надувшаяся было мать крикнула вслед:
— Когда ты будешь-то? А Лидка тебе не пара! Така же гордая, как и мать! Педучилище заканчивает, подумаешь!
Леха ничего ей не ответил, хлопнул дверью, позвонил в квартиру напротив и сказал открывшей ему худой белобрысой девчонке:
— Давай, Лид, хорош зубрить, рванули на карьер, искупаемся.
Из комнаты раздался недовольный женский голос:
— Кто там, Лида?
Девчонка ответила сахарным голоском:
— Это, мамочка, тетя Нина, соль просит, я сейчас ей отсыплю, а ты отдыхай.
Она пробежала в комнату и почти сразу вернулась с таким же пакетом, как и у Лехи. Крикнула:
— Мам, я в библиотеку, из энциклопедии надо выписки сделать, к пяти вернусь или к шести.
На карьере было полно знакомых ребят, ступить некуда, не то что лечь позагорать. Но Леха все-таки нашел хорошее местечко, от воды подальше, зато почище, и возле какого-то куста. Ива не ива, ракита не ракита, а тень дает. И можно с Лидкой пообниматься, не очень видно. А то хоть и все свои, но наверняка найдется какая-нибудь сволочь, которая заложит их Лидкиной матери. Знает же его с детства, с Лидкой в детский сад вместе ходили, и в школу, всегда тетя Валя его принимала, а теперь вот стал нехорош. Можно подумать, Лидка где себе принца найдет. В училище ее одни девки, да и заканчивает она училище. В школе и в детском саду одни бабы работают. Ему-то плевать на тетю Валю, но Лидку жалко, мать ее пополам перепилит. Может, правда, курсы шоферские окончить, с Лидкой расписаться? Жить только где? Вроде, автобаза общежитие дает, можно там. Узнать надо.
Лидка, уютно устроившаяся под боком, вдруг обняла его и сказала:
— Мама говорит, чтоб я инженера какого себе искала или иностранца.
Сила приподнялся на локте и слегка сжал ее тонкую шейку.
— Ну, ищи, а ежели найдешь — убью.
Лидка замерла от сладкого ужаса.
— Кого убьешь?
— Его точно убью, а тебя — подумаю еще.
— Леш, а если у нас ребеночек будет?
Леха лениво повернулся на спину, зажмурился на солнце и проворчал:
— Ну, если будет, тогда поженимся. А мамане твоей скажи, чтоб не возбухала. Вам давно дома мужик нужен.
Сейфовый замок открылся легко, и Сила по быстрому, пока любопытные соседи не проснулись и не прильнули к дверным глазкам, вскочил в квартиру и включил фонарик. На славу изготовленная стальная дверь и не скрипнула, а изнутри на ней оказался мощный засов. Квартира была запущенной: стены на кухне и в совмещенном санузле, куда почему-то Леха заглянул вначале, до половины выкрашены сине-зеленой масляной краской, с потолков свисали не люстры, а просто электрические лампы на проводах, без абажуров. Сантехника покрыта потеками ржавчины. На кухне теснились старая двухконфорочная плита, ободранный стол, стул и совершенно новый раскладной диван «Малютка». В крошечном отключенном холодильнике «Морозко» стояли бутылка водки и бутылка красненького.
Леха прошел в комнату. Комната была такая же запущенная, с выцветшими обоями, и… совершенно пустая. Лишь посередине, прямо на полу, стоял небольшой бокал из светлого металла с голубыми непрозрачными камешками на боках. Пол почему-то выпачкан мелом. Сила поднял бокал и повертел в руках. Приземистый, на низкой ножке. На боках что-то нарисовано, листья странные и буквы непонятные, стертые, еле видно. Мельхиоровый, что ли? И погнутый какой-то, камешки поцарапанные… Может, все же серебро? И Леха кинул добычу в принесенную с собой объемистую сумку.
