Квартиру Юрий вычислил сразу, не сверяя адрес с записями. Да и мудрено было ошибиться. В доме она была такая одна. С грязными окнами, зарешеченными снаружи и наглухо задрапированными тяжелыми черными шторами изнутри. Звонок на двери отсутствовал. Вернее, когда-то он был, но было это давно. На месте звонка остался треснувший деревянный кружок и настороженно выглядывающий из трещины единственный синий проводочек. Юрий хмыкнул. Ничего себе, придумал: «настороженно выглядывающий»! Скоро он взаправду, как и пророчил друг Женька, примется кропать какие-нибудь многотомные «Будни убойного отдела»! В свободное время. Когда Носорог его из отделения выпрет.

Захаров внимательно осмотрел тяжелую бронированную дверь, замочную скважину. Следов взлома не видно. Постучал. Подождал, прислушался. Никакого шевеления. Постучал еще раз. Тишина. Тогда Юра позвонил в квартиру напротив. За тонкой, даже не обитой утеплителем, а потому полностью звукопроницаемой дверью зашаркали, щелкнул выключатель, дверной глазок осветился и тут же потемнел, загороженный бдительным глазом. Захаров поднес к глазку раскрытое удостоверение. Хлипкая дверь приотворилась на длину цепочки, в щелку выглянул бледно-голубой глаз, обрамленный сморщенными красноватыми веками без ресниц, и предъявленное удостоверение еще раз подверглось тщательной экспертизе. Дверь снова захлопнулась. Юрий скривился, представив, как бабка звонит в отделение и выясняет у Носорога, имеется ли у них такой оперуполномоченный Захаров, и что ему от нее надо. Но то ли недоверчивость пожилой гражданки так далеко не шла, то ли, что в Н не редкость, телефона у нее не было вовсе. Цепочка загремела, и дверь широко распахнулась.

Юрия встретила худая бойкая старушка в заношенном байковом халате поверх шерстяного свитера, с аккуратными заплатками на локтях. Из халата трогательно высовывались сморщенные тоненькие ручки и ножки, упакованные в чулки, толстые вязаные носки и обрезанные валенки. Кроме теплого халата и свитера, бабушка завернулась еще в толстую вязаную шаль.

— Это летом, в жару она так кутается! А как же зимой!? — подумал Захаров.

Но спину бабуся держала прямо, поблекшие голубые глаза смотрели решительно, а синеватые сморщенные губы были твердо сжаты.

Захаров вымучил приветливую улыбку.

— Здравствуйте, оперуполномоченный Захаров, прибыл по вашему заявлению…

Старушка еще плотнее поджала губы и слегка насупилась. Заворчала:

— По заявлению прибыли… Вы б еще через год зашебуршились! Распустили бандюков! Жить страшно стало!

Юрий вздохнул и сказал:

— Да уж, имеется недоработочка. Но мы, как это, в общем, силы приложим, и вообще… А куда можно пройти? Не на пороге же разговаривать!

Бабка оглядела Захарова с сомнением, но, видимо, осмотром осталась довольна и посторонилась, пропуская Юрия в квартиру. Захаров, как правило, пожилым людям нравился. Они прошли в чистенькую кухоньку, тесную, но уютную, с цветастыми полотенечками, прихваточками, геранью и столетником на подоконнике и расписным под хохлому электросамоваром семидесятых годов на почетном месте, на середине стола, на вязаной кружевной салфеточке. Стены украшали приколотые канцелярскими кнопками крышки от конфетных коробок, открытки с цветами и многочисленные цветные и черно-белые фотографии. Старушка важно указала Захарову на табуретку, покрытую вязаной из остатков шерстяных ниток накидкой.

— Чаю?

Захаров с сожалением отказался.

— Спасибо, после, если можно, вначале следствие. Расскажите, пожалуйста, что вы знаете об ограблении соседней квартиры и об ее прежних хозяевах, Зельдовичах. По возможности все, что помните.

Глазки бабушки засверкали.

— Я ж его, бандюка этого, как вас видала! Сидел тут, во дворе на лавочке, пивом накачивался, а глазами — зырк, зырк в разные стороны! Высматривал, видать, когда кого дома не бывает! Страшный такой, рожа — не дай Бог во сне увидеть! Майка с черепом, трусы — все черное. Ноги голые, руки голые, волосатый весь, тьфу! И не стыдно же молодым! Девчонки тоже полуголые ходят, живот, титьки — все наружу! Срамота! Этот ворюга еще меня обматерил. Если б участковый был дельный, давно б такого молодчика на заметку взял. И то: будний день, а молодой парень в чужом дворе с пивом прохлаждается! Почему не на работе?

— Теперь у нас свобода, — вяло возразил Захаров.

Зря он это сказал. Бабка взъярилась.

— Вот и беда-то, что воли много взяли! Вот при Сталине…

Захаров вздохнул. При Сталине бабусе было, скорее всего, лет десять, что она там может помнить?! Он привычно отключился, благо, опыт был, большой, разнообразный, печальный опыт… Он вернулся к реальности, услышав фамилию «Зельдович». Вслушался: ну, конечно, старушка костерила проклятых изменщиков Родины, которые, нет бы радоваться русским березкам и гордиться принадлежностью к великой державе, так нет! Удрали в свой поганый Израиль! Нет, чтобы помочь Родине в трудное время ударным трудом, отблагодарить за счастливое детство…

Захаров решил, что бабкин патриотизм к делу не пришьешь, внушительно откашлялся и встрял:

— Гражданка Поливанова?! Дарья Андреевна?!

Бабка прервала свою тираду и раздраженно уставилась на Захарова.

— Правильно, я Поливанова Дарья Андревна. Так и в заявлении указала. Я не анонимщица какая, а ветеран труда, сорок лет на производстве проработала, — мне бояться нечего.

Захаров торопливо, пока говорливая Дарья Андреевна не начала высказываться еще на какую-нибудь наболевшую тему, заявил:

— За это вам отдельная благодарность от органов безопасности. Но хотелось бы уточнить детали, важные для следствия.

Старушка, пренебрегая отказом Захарова от чая, налила в самовар воды из фильтра-кувшина и достала из навесного шкафчика в мелких розочках две большие чашки с изображениями собачек. Налила из заварочного чайничка по чайной ложке заварки. Захаров машинально рассмотрел картинку на чашке. Ему досталась чашка с портретом симпатичного пуделька. Старушка, проследив за взглядом следователя, расплылась в улыбке:

— Любите животных?

Захаров неопределенно хмыкнул и пригубил напиток. Прозрачная бледно-желтая жидкость сильно отдавала веником. До животных ли тут?! С людьми бы разобраться! Хотя Ванька давно просит собаку…

Дарья Андреевна продолжала:

— Я обожаю животных! Они такие ласковые и преданные! Не то, что люди! Мы с покойным Иваном Дмитриевичем всегда держали собаку и кошку. Жаль, я старая уже, случись что со мной — бедное животное на улицу выгонят!

Захаров снова издал неопределенный звук. Свидетельница всыпала в свою чашку ложек пять сахара, размешала, отпила глоток и блаженно зажмурилась.

— Павел Артемьич не велит мне много сахару ложить, а я люблю. Раньше-то сахару в обрез было. Мамочка моя много не давала, копила для лета, на варенье. А потом сахар и вовсе по талонам начали отпускать. Пенсия у меня небольшая, но уж на сахар хватает. Вот и лакомлюсь. А Павел Артемьич все меня бранит.

Юрий слабо заинтересовался.

— А кто такой Павел Артемьевич?

— Как, неужели не знаете?! Ну, да, вы молодой, здоровый, вам, даст Бог, еще не скоро понадобится! А для нас, старых и больных, Павел Артемьич благодетель, каждый день Бога за него молю.

Юрий приподнял брови. В добрых благодетелей отчего-то слабо верилось. Какая-то новая афера с отнятием денег у старушек? Ну-ка, ну-ка!

— Как же он помогает? Денег дает, или что?

Пенсионерка оскорблено поджала губы.

— Вот вы милицейский начальник, грамотный стало быть, а не знаете, что не в деньгах счастье!

Юрий про себя хихикнул и спросил с серьезным видом:

— А в чем же счастье, если не в деньгах? Наверное, в их количестве?

Старушка ткнула в него пальцем с такой экспрессией, что Захаров от неожиданности аж подпрыгнул.

— Не шутите над таким! В здоровье счастье, неуж не ясно?! Да вы молодой, не понимаете сейчас, а как состаритесь, так поймете! Павел Артемьич здоровье людям возвращает!

— Значит, Павел Артемьевич врач? Хирург? Или геронтолог?