Так что она готова насладиться по полной.

— Здесь есть ночная одежда, которая может подойти вам по размеру, — говорит Исса, подлетая к шкафу.

Злата, наверное, даже не дотянется до самой верхней полки без стремянки, потому надеется, что не придется. Или Исса подсобит, может же заставлять чайник левитировать…

Стоп.

Если здесь есть подходящая для нее одежда… похоже, что женская одежда, то… кто здесь жил до нее? Или Сирил зачем-то держит случайную одежду для внезапных гостей? Возможно, Злата просто накручивает себя, в конце концов, у него явно нет недостатка в деньгах, почему бы не иметь лишней одежды.

— Я могу узнать, откуда эта одежда?

Исса хмурится, но, похоже, просто раздумывает или пытается вспомнить. Может, она и не знает, Злата же не спросила, сколько Иссе на самом деле лет. А по феям, судя по рассказу в столовой, возраст и не поймешь.

— Раньше у господина бывала здесь гостья, которая иногда оставалась. Очень давно, когда я еще не родилась.

Давно… Давно по чьим меркам, хотелось бы спросить, но… Неважно. Злата не должна думать о друзьях и подругах Сирила, в конце концов, у всех есть друзья. Хотя бы один или два.

Она продолжает под тихие инструкции Иссы готовиться ко сну. И… одежда — длинная ночная рубашка — действительно ей подходит. Может, чуточку великовата, будто женщина, которая это носила, была выше и фигуристей, но удобно.

Но прежде чем Злата успевает забраться — другого слова здесь не назовешь, это целое поле — в кровать, как замечает мелькнувшую за окном тень.

Тень дракона.

Огромный белый дракон пролетает мимо башен замка, почти сливаясь со светлым камнем его стен, разворачивается, взмывает выше и исчезает из виду. Злата уверена, что это Сирил, никто другой там быть не может.

Вот только Сирилу определенно следует спать, а не летать где-то там.

— У твоего господина еще дела? — спрашивает она у Иссы.

Хотя какие дела могут быть посреди ночи, Сирил же никуда не спешил, пока ужинал с ней, наоборот, расслабился. В ответ только вздох и тихое «не знаю». Хорошо, неважно, не ее дело.

Злата падает на подушки и закрывает глаза. Она подумает обо всем утром.

Замок тихий.

Сирил знает эту тишину больше, чем что-либо еще в мире: мягкое, едва слышное дыхание старых каменных стен, шорох теней в углах и почти не слышный смех фей, но который обычное человеческое ухо не способно уловить.

Это тишина времени.

Он спускается из своей — одной из — комнаты в северной башне по винтовой лестнице. В юности ему нравилось бросаться прямо из окна, превращаясь на ходу, обязательно пугая всех гостей, потому что когда-то здесь часто бывали гости. Сейчас те дни кажутся настолько далекими, будто их никогда не было.

Будто он однажды увидел во сне замок, наряженный в разноцветные огни. Замок, полный шума и смеха, полный людей и не-людей тоже. А потом проснулся в полной тишине, помня лишь отголоски той яркости и веселья.

Комната в северной башне — комната его детства, которую он так и не смог заставить себя изменить: отказаться от старых мягких игрушек, потрепанных, потерявших весь свой цвет; поменять кровать на другую, где он мог бы лечь в полный рост; снять детские рисунки и украшения. А еще спрятать в отдаленном чулане игрушечный домик, лишь отдаленно напоминающий замок, но с кучей фигурок внутри.

Сирил даже не в состоянии вспомнить, чей это был подарок, только знает, как много придумывал историй, оставшихся именно что историями, не больше.

И все истории рано или поздно заканчиваются. Жаль, что его собственная длится намного дольше всех иных.

Он спускается до основных этажей и попадает в привычные лабиринты тихих коридоров, светлых и темных одновременно. Светлых от огней свечей и темных от призраков, наполняющих каждую комнату.

Северное крыло принадлежит Сирилу, почти целиком. Там лишь память о его гостях. Их никогда не было много, ему не хотелось приглашать сюда людей. Словно в этом было что-то одновременно кощунственное и пугающее. Как пригласить на кладбище.

Художественная комната — одно из немногих мест, сохранивших следы Нериссы.

Выдающаяся волшебница своего времени. Так о ней помнят учебники, написанные по всем правилам новой цензуры. Так о ней помнят ее ученики, потому что она была уже достаточно стара и могущественна, чтобы вести себя соответственно.

Сирил помнит взбалмошную девчонку, рисующую пальцами прямо по холсту, безо всяких кистей. Он помнит все ее эксперименты с магией, заканчивающиеся взрывами красок и испорченными коврами.

Прежде чем стать выдающейся, она смогла побыть всем другим.

Его ученицей — он сам не уверен, почему согласился, — его другом, его напарницей.

Его любовью в мгновение между тем, как она отвечала на его чувства, и тем, как ушла, чтобы создать свою семью и свою школу. Сирил никогда не обижался: она хотела большего, чем одиночество на пару с драконом, который все больше отдалялся от мира.

Нерисса подарила ему Иссу — прекрасный каменный цветок, который расцвел, нет, ожил, на пятую годовщину ее смерти. Ее прощальный подарок.

Сирил хотел отказаться — свою фею можно получить лишь раз, — но Нерисса настояла, отказалась принять каменный цветок обратно. И ее невозможно было переспорить, если она что-то решила.

Исса никогда не знала той, которая принесла ее в замок, но Сирил позволил ей знать рисунки и книги. Подарил те же краски и оставил потрепанные временем кисти, потому что не мог забыть этого призрака.

— Не будь таким скучным, — говорила ему Нерисса, крутя в руках очередной артефакт. — Нет ничего плохого в том, чтобы добавить в заклинание немного… блесток. И вольности.

Это был их извечный спор: о том, насколько строгой должна быть магия. Насколько много может позволять себе маг, не разрушая заклинания.

— Поговорим после того, как твой очередной эксперимент взорвется, потому что ты не следуешь даже собственной формуле.

Нерисса ему всегда улыбалась в ответ, даже когда магия взрывалась ей в лицо.

Эта улыбка осталась на одном из холстов, как его единственная попытка нарисовать ее самому, спрятанная от солнца и чужих глаз за куском ткани. Сирил позволяет даже себе взглянуть на нее лишь раз за один год — в день ее смерти. Потому что у него никогда не хватает духу ходить в этот день на кладбище: слишком много посторонних, слишком много цветов.

Слишком много тех, кто знал величайший ум Нериссы, но не видел, как много ошибок она совершила по пути к вершине.

Сирил не заходит в художественную комнату сегодня: до годовщины еще три месяца. Это одна из немногих дат, за которой он хотя бы пытается следить, пока время десятилетиями исчезает в небытии, оставляя его одного.

Он спускается еще ниже, переходит медленно в центральное крыло — место, где он чаще всего бывал с родителями. Между его северным, маминым южным и отцовским восточным. Западное принадлежит всему остальному — оно открыто для гостей.

Родительская спальня — огромная комната, соединяющая два крыла.

Столовая — центр, куда ведут все лестницы, потому что за этим длинным столом они собирались. Завтракали, обедали и ужинали, делясь новостями, идеями и снами.

Сирил открывает дверь столовой и останавливается на пороге. Здесь как всегда пусто. Многие стулья давно заменены на новые, и только на его собственном есть хоть какие-то следы жизни.

Он так и не захотел — или скорее не решился — занять место отца во главе стола. Он принял титул из его рук в день, когда отец ушел — нет, улетел, — чтобы больше никогда не вернуться, но только титул, не место. Отец во главе, мама слева от него, а сам Сирил — справа.

Он так и остался на этом стуле — справа от незримого призрака отца и напротив призрака матери.

— Как дела, мой маленький снежный принц? — приветствовала его мама каждое утро. — Что тебе снилось?

Огни танцевали на кончиках ее пальцев. Она выдыхала разноцветное пламя, ловя его на ладонь, смеялась и запускала вверх пылающих бабочек и птиц.