— О патриотическом воспитании молодёжи накануне праздника Победы, — ответил Зотагин. — Говорят, что каждый из нас должен быть заинтересован в этом самом воспитании.

— Не могу не согласиться. Только… Простите, но я слышу в ваших словах иронию. Вероятно ошибаюсь?

— Да нет, не ошибаетесь, — признал Зотагин. — Написано правильно, тут не поспоришь. Только в жизни, если присмотреться, не так всё гладко получается.

— Простите, как вас по батюшке? А то обезличено разговаривать не совсем удобно.

— Александр Сергеевич.

— Спиридон Фёдорович.

— А как же Авдеич? — удивился Зотагин.

— Это фамилия, — улыбнулся тот. — Многие с отчеством путают. Не вы первый. И что же вы, Александр Сергеевич, считаете неправильным в воспитании нашей молодёжи?

— Патриотическом воспитании, — уточнил Зотагин.

— Да-да, — покивал Авдеич. —Я имел в виду именно это.

— Понимаете, Спиридон Фёдорович, все эти слёты, торжественные собрания и прочие вахты памяти разумеется необходимы, но не как разовые мероприятия к очередному знаменательному событию, — начал Зотагин. — Отчитаются, сколько провели праздничных мероприятий, а дальше что? Опять тишина? А в тихом омуте сами знаете кто завестись может. По большому счёту уже завелись. И глядят они не в будущее, завоёванное их дедами и отцами, как здесь написано, —он похлопал ладонью по лежащей перед ним на столике газете, — а за границу, где якобы и свободы больше, и шмоток всяких завались, и вообще молочные реки меж кисельных берегов текут. Откуда знают, спросите? Да всё оттуда! Знаете, наверное, присказку “Есть обычай на Руси ночью слушать Би-Би-Си”? И ведь слушают! А кроме неё есть ещё «Свобода», «Голос Америки»! Их тоже слушают наперекор всяким глушилкам! И не просто слушают, а прислушиваются к разным голосам, вёдрами льющими грязь на нашу страну. Получается, днём патриоты, а ночью… Хотя тоже патриотами себя наверняка считать станут. Только доведут страну до ручки своим патриотизмом. Добром это, поверьте мне, не закончится. Самое страшное, что партия с этим уже ничего поделать не сможет. Утеряла молодёжь к ней доверие. Потому что у самой партии давно слова с делами расходятся. Как считаете, Спиридон Фёдорович, молодёжь не видит этого? Видит! Прекрасно видит! Потому и политические анекдоты, сочинённые сбежавшими за бугор диссидентами, пересказывает с удовольствием. А молодняк, как мы знаем, имеет привычку взрослеть. Повзрослев, заменит тех, кто сейчас у руля. Леонида Ильича тоже. Ему всего-то два года жизни осталось! — Зотагин не заметил, как в запале проговорился. — Вот эта самая молодёжь повзрослеет и уже сама начнёт сочинять анекдоты. Такие насочинит, что мало никому не покажется!

Зотагин не понимал, что на него нашло. Всё сразу наверное. Копилось исподволь, а тут взяло и выплеснулось. Сорвался. Было от чего. Воочию увидеть такую страну и знать, во что она может превратиться, тут стальные нервы нужны! О Брежневе он, конечно, зря сказал. Хотелось надеяться, что на слова о его скорой кончине внимания не обратят. Зато сам обратил внимание на тишину после своего стихийного выступления. Разговоры приутихли даже в соседних купе. Авдеич снял очки и, подслеповато прищурившись, молча смотрел на Зотагина.

— Ничего себе заявочки! — пришёл в себя коренастый. — Ты сам-то хоть понял, на сколько лет себе здесь сейчас наговорил?

— На провокацию похоже, — заметил интеллигент в водолазке. — Вы не из конторы, случайно?

— Какой ещё конторы? — удивился Зотагин.

— Той самой. Глубокого бурения которая.

— Действительно, Александр Сергеевич, поделитесь кем вы работаете? — спросил Авдеич.

— Водила я, — сказал Зотагин. — Шофёр.

— Неужели правда? — не поверил интеллигент. — И в каком же звании свою машину водите?

— Да ну вас всех! — сказал Зотагин.

— Слава КПСС! Партия наш рулевой! — послышалось с верхней полки.

— Заткнись! — рыкнул на парня коренастый. — Клоун недоделанный!

— А что я такого сказал? Вы разве против? — с наигранным удивлением спросили сверху.

— Сказано, рот закрой! — двинул кулаком по дну верхней полки коренастый.

— Через пять минут санитарная зона! — послышался голос проводницы.

— К Димитровграду подъезжаем, — сказал Авдеич. — Пойду покурю что ли… — он нацепил на нос очки, поднялся и направился в сторону тамбура.

Вместе с ним, бросив на Зотагина опасливо-злой взгляд, вышел коренастый. Интеллигент что-то бормоча, демонстративно отодвинулся от прохода вглубь купе и уткнулся в журнал Авдеича. С верхней полки свесились ноги в широких джинсовых брючинах и серых носках, а потом на пол спрыгнул сам их владелец. Парень лет двадцати с пышной гривой тёмно-русых волос и скобкой усов над верхней губой. Весело поглядывая на Зотагина, достал сверху объёмистую синюю сумку с надписью «Москва 1980» и символом Олимпиады. Нашарил под полкой ботинки, обулся и устроился возле прохода, поглядывая на часы.

— Выходишь что ли? — спросил его вернувшийся с перекура коренастый.

— Ага, — кивнул парень. — Дальше ваш цирк без клоуна поедет.

Мимо их купе в сторону рабочего тамбура прошли две тётки гружёные большими сумками. Заранее спешили на выход. За окном тянулся лес. Деревья зеленели уже совсем по-летнему. Зотагин заметил, что здешние леса не похожи на привычную ему тайгу. Они кажутся более лёгкими, более прозрачными. Тем временем поезд зашёл на мост, перестук колёс стал громче.

— Большой Черемшан, — сказал парень, хотя его никто не спрашивал.

Река оказалась не такой уж широкой, несмотря на название. Поезд проскочил мост меньше, чем за минуту. Сразу за мостом потянулись дачные участки с летними домиками, а потом и сам город. Наконец поезд замедлил ход перед зданием вокзала.

— Всем пока! — парень подцепил пальцем петлю оранжевой с белыми вставками куртки, закинул её себе за плечо, другой рукой подхватил сумку. — Но пасаран! Крепче за баранку держись, товарищ шофёр! — подмигнул он Зотагину.

После Димитровграда Зотагина уже никто не беспокоил. Ему и самому сейчас ни с кем общаться не хотелось. Просто глядел в окно, прихлёбывая под стук колёс чай из очередного стакана, взятого у проводницы. Весенний лес за окном сменялся полями, чернеющими пашней или зеленеющими всходами озимых, а те опять сменялись лесом. На коротких остановках из вагона кто-то выходил, а его место занимал кто-то другой. Зотагину запомнилось щёлкающее название Чердаклы одной из таких остановок. Ехать ему оставалось совсем немного. Честно говоря, он уже подустал от дороги, но через это надо было пройти. Зато теперь у него было представление, как и чем живут здесь люди.

Поезд по лесной зоне обогнул левобережные кварталы Ульяновска и вышел на мост через Волгу. В дальнем купе заплакал ребёнок. Наверное испугался неожиданно громко застучавших колёс вагона.

— Смотри-смотри, а вон пароходик плывёт! Что пароходик говорит? Пароходик говорит: “Ту-ту!” — слышался сквозь детский плач голос матери.

Роль говорящего пароходика исполняла гружёная песком самоходная баржа на середине реки. Волга и впрямь здесь походила на море. Её берега терялись вдали, сливаясь на горизонте с водной гладью и облаками. Мост через Волгу показался Зотагину самым длинным из тех, что ему пришлось увидеть за свою поездку. Фермы мостовых пролётов больше минуты мелькали за окном вагона, прежде чем тот достиг противоположного берега. Теперь поезд шёл в черте города. Пассажиры в вагоне оживились. Самые нетерпеливые потянулись к выходу, создавая толчею возле рабочего тамбура.

— Куда же вы так торопитесь! — ругалась проводница. — Сорок минут тут стоим! Все сойдёте!

Зотагин вышел на перрон. Стоять на твёрдой земле после стольких дней пути было непривычно. Казалось, асфальт под ногами слегка раскачивается, будто пол вагона. Такая вот шутка вестибулярного аппарата. Зотагин постоял, привыкая к новым ощущениям. Мимо него в здание вокзала спешили люди, послышались гудки и стук колёс невидимого с перрона состава. Вечер был погожим, солнечным. Пахло весной и угольным дымком. Зотагин посмотрел на часы. Начало седьмого. Ехать на автовокзал смысла уже не было. На последний автобус он скорее всего опоздал. Оставалось такси, благо командировочные позволяют.