Возможно, стирание из базы номеров самых опасных заключённых - тех, что слабо поддавались внушению, а также сильных миссионеров, - было ошибкой: их теперь не найти. С другой стороны, их не найдёт никто другой. Хотя однажды эта выскочка нашла Лиса... Пусть теперь ищет всех этих заключённых, может, кого-то и найдёт. А после этого загадочно пропадёт и она с дружками. Она слишком опасна, хоть и наивна как пень.

"Интересное мнение".

Майрус Квинт встрепенулся от собственной мысли. Конечно, его мнение интересное - оно логично обосновано и соответствует окружающей действительности. Оно просто прекрасно.

"Сильные люди нужны, чтобы делегировать им обязанности".

Квинт вскочил из кресла. А вот эта мысль была совершенным безумием! Делегировать обязанности... врагу... Чтобы завтра тебя похоронили без почестей и в грязи...

"Эта ситуация совсем расшатала мой разум", - подумал Директор. Он вышел в личную ванную комнату, соседствующую с его кабинетом, и подставил голову под струю холодной воды. Вода ли помогла, или стресс начал сдавать позиции, но странные мысли в голове больше не появлялись.

Директор прошёл в кабинет и, пытаясь отвлечься, принялся за работу: акты о довольствии, приказы о перемещении персонала, просьбы об отгулах и премиях... Текучка заполнила его внимание, и оно более не возвращалось к голосам изнутри.

Так продолжалось до вечера. Квинт поужинал, ещё немного поработал в личное время, но так и не доделал того, что хотел. Он попросту хотел спать. Однако сразу спать ложиться он не любил: вечернее, свободное от работы и лишних глаз время он проводил за чтением, просмотром фильмов, слушанием музыки и иной столь же не требующей постоянного надзора деятельности. Квинт затребовал у обслуживающего персонала ужин и отослал всех домой. Ужин он уминал уже в постели за телевизором - спальня его находилась здесь же, рядом с рабочим кабинетом. Через час он уже спал.

Автоматы отключили свет и телевизор, распылили в воздухе тонкий цветочный запах с тонизирующим эффектом и поставили будильник на обычное время.

Однако через два часа, в полной темноте капсулы Директора его тело дёрнулось, потом дёрнулось ещё раз. Голова продолжала спать.

Правая рука поднялась, передвинулась, будто подвешенная на верёвочках, и аккуратно, ладонью, легла на лицо. Пальцы на руке зашевелись, будто чужие, заскребли по лицу и, наконец, достигли своей цели: указательный палец зацепил правое веко и приоткрыл его.

Веко не закрылось: за ним смотрел в пустоту неподвижный, ничего не выражающий глаз Директора.

Правая рука дёрнулась обратно, к её движениям присоединилась левая рука: обе они оперлись ладонями о перину и попытались, подобно домкратам, приподнять туловище. С первого раза это не получилось, и тогда неведомый кукловод решил сделать иначе, он перевалил туловище набок, скинул обе ноги с кровати ипопытался поднять туловище снова. Голова свесилась на плечах, словно у дохлого цыплёнка, но теперь туловище сидело.

Пару минут кукловод думал, а затем просто дал телу стечь с кровати: видно, понял, что попытки заставить непослушное тело встать - высший пилотаж, ему не доступный даже после нескольких часов ночного обучения.

Тело с одним открытым глазом неуклюже, задевая раскляченными ногами стулья, поползло в сторону рабочего стола. Взгромоздившись на кресло перед столешницей и поддерживая голову одной рукой, тело взяло другой рукой ручку из настольного прибора и зажало её в кулак.

После нескольких минут мучений ручка была взяла так, чтобы ею можно было что-то написать. Левая рука, оставив голову, шлёпнулась на стопку листов бумаги, лежащую в металлической корзинке на столе и стянула из неё один лист. Затем рука принялась корябать по бумаге что-то, напоминающее буквы. Буквы выглядели, будто их рисовал ребёнок с синдромом Дауна, но рука упорно продолжала корябать строку за строкой.

Наконец, рука остановилась. Левая рука стала неуклюже рыскать в ящиках стола, пока не нашла конверт. Ещё полчаса прошло, пока правая рука как можно более аккуратно старалась вывести на нём адрес.

Наконец, долгая мучительная работа была завершена. Правая рука разжалась, выпустив ручку, засунула бумагу в конверт и кинула в корзинку для исходящей корреспонденции.

Неведомый кукловод аккуратно как мог стащил тело на пол, и оно поползло, забавно елозя ногами и руками, обратно в постель, где и упокоилось в глубоком сне до самого утра.

Утром, ещё до будильника, в рабочий кабинет Директора пришла администратор. Поджав губы, осмотрела учинённый им бардак, положила ручку на место, поправила стулья, закрыла ящики и обратила внимание на письмо в корзине исходящей корреспонденции. Адрес, написанный корявыми пьяными буквами, ей ни о чём не говорил: Россия, Санкт-Петербург, Лесной проспект, 39-7. Администратор снова поджала губы. Она не любила пьянства ни в каком проявлении. Но кто она такая - если Директор хочет не просыхая писать письма в какую-то там Россию, пусть пишет и приобретает репутацию, которую заслужит.

Она взяла письмо и отнесла его в почтовую службу. А Майрус Квинт проснулся с утра разбитый, невыспавшийся и подавленный. Но что было тому причиной - осталось для него тайной. Одно хорошо - странные мысли более не появлялись в его голове.

В каждой комнате квартиры было по кровати, и наговорившиеся до позднего вечера Маша и Карлос (а также Рене и Дима) решили не идти на ночь в офисы БИМПа и домой, а переночевать здесь. По старому, ещё дисковому телефону, что стоял в квартире на столике с белой салфеткой, Маша позвонила Гектору и предупредила, что задержится.

Утром пора было уходить, но самый главный вопрос за болтовнёй Маша и Рене пока не обсудили.

- Мы должны найти Аристотеля и понять, что делать дальше. Рене, вы можете подсказать что-нибудь умное?

- Он говорит, - ответил Карлос, - что с моей помощью должен собрать некоторые данные, чтобы выдвинуть затем разумные идеи. Он предлагает встретиться здесь или созвониться через денёк-другой.

- Пусть будет так, - кивнула Маша, а нам с Димой желательно бы посетить Эрмитаж для поддержания легенды.

Они обменялись телефонами, дали свои телефоны Николаю (его отчества так никто и сподобился узнать) и поехали в Эрмитаж. Шостакович как всегда удивлялся всему вокруг - новым поездам метро, огромным торговым центрам, что выросли на каждой площади, новым маркам автомобилей, рекламе, которая была для него в новинку. Маша же терпеливо и с удовольствием объясняла ему новинки технического прогресса - ей доставляло необъяснимое удовольствие рассказывать про свой мир этакому пещерному человеку Шостаковичу, хотя тот отстоял от этого времени всего лишь на полвека.

"А как это двери сами открываются перед нами?"

"Там стоят фотоэлементы, они замечают, что световой поток изменился, то есть подошёл кто-то, а затем дают команду моторам открыть или закрыть дверь".

"Какие красивые светофоры... Эти красные и зелёные человечки такие милые!" "О, как много всего в магазинах! И ты говоришь, что можешь с помощью своего телефона купить любой товар из любой точки мира? А что ещё может твой телефон? Калькулятор, карта, отделение банка, магнитофон, фотоаппарат, видеокамера, книга, всемирная энциклопедия... И телефон? Это точно телефон?"

Единственное, на что не любила отвечать Маша, так это на вопросы Шостаковича о политике. Смена политического курса страны до сих пор волновала его, но Маша честно признавалась и ему, и себе, что на эксперта по политике не тянет. Шостакович тоже уяснил себе, что коммунистический строй закончился, начался опять капитализм, однако никто на улицах не умирает от голода, а обессилевших детей не оттаскивают от станков после четырнадцатичасового рабочего дня, и на этом и успокоился. Сказал только:

"Знаешь... Ты удивительная девушка, Мария Сергеевна. Я сижу у тебя в голове не первый день, слышу все твои мысли - а ты, похоже, и не пытаешься что-то от меня скрыть. Другие бы уже с ума сошли, что их собственные мысли в их носителе - их храме, их святыне - невозможно скрыть. Люди бы с ума посходили, только дай им понять, что их мыслительная деятельность стала предметом рассмотрения! А ты и в ус не дуешь - просто думаешь свои мысли и всё.