Маша покивала.

- Значит, случай с Чейзом пока уникальный...

- Да, - ответил Директор, - поэтому я очень удивился вашей удаче, Мария Сергеевна. Поэтому я хочу сделать ещё одно исследование.

Он сделал какую-то манипуляцию под своим обширным столом, и в комнату кто-то вошёл, а затем кто-то вежливо, но крепко стиснул локти Маши с обеих сторон.

Маша дёрнулась, но бесполезно: два дюжих охранника стояли как скалы. Маше хватило бы для задержания и половины такого молодца.

"Ещё одно исследование!" - промелькнула мысль в её голове и ударила изнутри головы прямо в лоб, - "Шостакович!"

"Да, я уже понял, Маша". - ответил Шостакович.

- Комдайк, неси зонд.

Комдайк никуда не пошёл, он высунул зонд - небольшой прибор с четырьмя присосками на чёрных витых кабелях, - и подошёл к Маше.

- Отойди от меня с этой штукой, - инстинктивно прошипела Маша, но Комдайк не обратил на это внимания.

- Мария Сергеевна, не обессудьте: мы все в одной лодке, я имею право проверить весь персонал базы.

- Я не персонал базы!

- Но вы здесь, а я - ваш руководитель. Поэтому потерпите пару минут.

"Маша, нет смысла сопротивляться. Лучше прояви лояльность, она тебе ещё понадобится", - прошептал Шостакович.

Маша сжала губы и позволила надеть на себя датчики.

Техник несколько секунд производил некоторые манипуляции с прибором, а затем на его лице расцвела улыбка. Он отсоединил датчики, без слов подошёл к Квинту и показал ему дисплей прибора.

Квинт тоже улыбнулся.

- Мария Сергеевна, как же так - Вы же агент БИМПа, который призван находить и возвращать под контроль беглецов. А Вы, стало быть, укрывали его. Но я, тем не менее, Вас понимаю, Мария Сергеевна, - Квинт был слаще мёда, - ведь так хочется поговорить с умным человеком, подружиться с ним - как можно выдать друга? А?

Маше не знала, что ей надо сказать, и просто молчала. Её заливала краска стыда, смешанного с раздражением.

- Так кто же у нас там сидит, а, уважаемая? - Квинт подошёл и почти втолкнул своё лицо в лицо Маши.

Молчать и юлить не было смысла.

- Шостакович Дмитрий Дмитриевич... Великий, гениальный русский композитор... - прошептала она.

Но слух у Директора был неплохой.

- Бедный Дмитрий Дмитриевич, - вздохнул Квинт, - как часто гениальность соседствует с душевной болезнью... Но не беспокойтесь, Мария Сергеевна, он не причинит вам вреда. Раз уж я не могу сейчас достать его из вашей головы и посадить в лечебницу, мне придётся обезопасить вас от него. Берестов?

- Да, Директор, - негромко ответил правый охранник, что держал Машу.

- Сейчас отведите Марию Сергеевну в бокс для душевнобольных номер 2 в медицинском отсеке - помните, где буйного больного пристёгивают к кушетке, а со всех сторон оббито мягкими матрасами? Мария Сергеевна - очень важный сотрудник, и мы не имеем права допустить возможность того, чтобы в моменты её слабости Шостакович перевёл управление на себя и причинил ей вред. Мария Сергеевна пробудет там, пока не будет найден способ безопасно отделить её от сбежавшего больного и поместить его обратно на лечение. Исполняйте.

А затем обратился к Маше:

- И не беспокойтесь, Мария Сергеевна, относительно вашего постоянного тела в вашем офисе - о нём позаботятся.

Машу вели по коридору, затем спускали вниз на лифте. Она не сопротивлялась. С Шостаковичей говорить было не о чем. В её голове стояла и не уходила одна мысль: "Хоть бы он не захотел сделать ещё одно исследование... Хоть бы он не захотел сделать ещё одно исследование... Хоть бы он не захотел сделать ещё одно исследование..."

Через полчаса Маша в сменном носителе лежала, привязанная за руки и ноги, на неуютной кушетке и в безысходности смотрела на белый больничный потолок.

Мария Сергеевна Бастарчук, агентесса Бюро иммиграции Млечного Пути, лежала привязанная на кушетке для буйнопомешанных четыре дня.

Через полдня после её заключения она захотела в туалет и громко, ни к кому не обращаясь, попросила сопроводить её в уборную.

- За Вами уберут, - получила она ответ мужским голосом откуда-то из-за двери.

Маша не поняла, что это значит. Она снова несколько раз попросилась у тюремщика в туалет, но тот только молчал, а в последний раз снова ответил:

- За Вами уберут. Таков регламент. Если Вы снова будете пытаться нарушать процедурный регламент, я дам вам успокоительного.

Успокоительного Маша не хотела, ругаться она тоже не хотела. Поэтому, когда через два часа её мочевой пузырь чуть не лопался, она, убеждая себя, что это сменный носитель и непреодолимой силы обстоятельства, сходила под себя.

Через несколько часов в изоляторе стоял такой запах, будто сегодня ночью там переночевала ватага бомжей. Только она собралась отключиться от реальности - это даже сном назвать было сложно, - как её кушетка дрогнула, и механизм, скрытый где-то в глубине пола, стал медленно её поворачивать.

Маша оказалась почти в вертикальном положении, и в камеру вошел её охранник - один из тех, что вёл её сюда, но не русский. У него в руках был шланг.

И когда тёплый поток из этого шланга сильным напором стал хлестать её по груди, но ногам, по лицу, выбивая всё то, что могло натечь из неё за последние сутки - Маша поняла, что означает "за Вами уберут".

Когда она, дрожащая после очищения шлангом, попросила пить, в этом ей не отказали и принесли два стакана - с жидкой питательной массой и с водой. Маша поела и попила через трубочки, что охранник сунул ей в рот, и сила немного вернулась к ней.

Опять потянулось мучительное ожидание чего-то неизвестного.

"Что, молчишь, Дима? Нечего мне сейчас тебе рассказать".

"Молчу, Маша. Но я не бездельничаю. Я пишу свою Шестнадцатую симфонию".

"Как же ты, без инструмента-то?"

"Мы, композиторы, очень хорошо знаем всю внутреннюю механику звука, Маша. Инструмент желателен, но не обязателен. Были бы у меня руки - я бы мог записывать партитуры написанных частей. Но рук у меня нет - поэтому я запоминаю".

"Дай бог, чтобы твоя Шестнадцатая увидела свет".

"Она увидит, Маша, не беспокойся. И о себе, и о нас не беспокойся. Ари и Рене что-нибудь придумают".

"Лучше уж я что-нибудь придумала бы..." - сказала Маша сама себе и, наконец, почувствовала. что может спокойно уснуть.

На исходе чётвертого дня, после нескольких очищающих омовений и почти внутривенных кормлений, без всякого предупреждения к Маше пришёл Квинт. Постоял, глядя на ее побелевшие губы и побледневшее лицо, ставшее вдруг скуластым и просвечивающим, и поцокал языком.

- Неважно выглядите, Мария Сергеевна. Есть жалобы на обращение?

Маша молча смотрела в потолок.

- К сожалению, это необходимое зло. Мы не можем позволить, чтобы...

- Что Вы хотите? - негромким голосом проговорила Маша, продолжая игнорировать Директора взглядом.

- Чтобы Вам был причинён вред, - невозмутимо договорил тот, - Я, возможно, подскажу Вам выход из этой нелепой ситуации. Возможно. Возможно... Я несколько дней думаю об этом, и не знаю, то ли схожу с ума, то ли мечтаю о несбыточном... Я, знаете ли, далёк от мистики. Если некоторые забывшие себя иммигранты на этой планете могут себе позволить себе отдаться этим сказкам для взрослых, то я не могу - я вырос в галактическом сообществе, где наука уже переплюнула мистику по эффективности создания чудес. Но всё-таки, возможно...

Он помолчал вместе с Машей.

- Но я всё же рискну. Это... - Ему явно сложно давалось выговорить что-то, что полностью противоречило его личному здравому смыслу, - это Леттуа Гири.

В глазах Маши сверкнуло, а тело изогнулось в сладкой истоме, будто неведомой природы ток прошёл по ней.

- А-ах, - выдохнула она, не в силах сдержать удовольствие внутри.

- Да, я знаю, девочка... Это твоя Голгофа, твоя ахиллесова пята, твой шприц с дрянью...