Народ Сууртаннас отличался исключительной доброже­лательностью и гостеприимством. Меня угощали здесь до­вольно вкусной крупяной похлебкой, в которую добавляют овощи и молоко, а также испеченной в печи крутой яични­цей, молоком, хлебом и стряпней. Кроме того, предлагали столько поляники, земляники, морошки и черники, что имей я еще один рот и живот, и тогда бы не смог все съесть. Меня удивлял их отказ брать плату за ягоды. Единственно, когда дети несли ягоды прямо ко мне, я пла­тил им, и то потому, что зримые монеты были детям по­нятнее, чем абстрактная благодарность. Хозяева также и думать не хотели ни о какой плате за еду и прожива­ние, и мне нелегко было уговорить этих добрых людей взять хотя бы по шестьдесят копеек за сутки, тогда как в Финляндии и в России мне нередко приходилось по тре­бованию хозяев платить вдвое больше за еду, которая бы­ла вдвое хуже той, чем меня угощали у вепсов. Мне часто припоминаются слова последнего возницы, сказанные о вепсах: «Простой народ». Насколько лучше эта просто­та, чем то умение жить, при котором без оплаты не вы­просишь огня для трубки! [...]

Этот мирный народ, вернее его мужская часть, в поне­дельник 1 августа отмечала праздник в кабаке ближайшей деревни и пила там горькую до позднего вечера. Солнце уже село, и я готовился лечь спать, как вдруг услышал шум с улицы. Я выскочил на крыльцо и увидел двух схва­тившихся врукопашную героев. Во время кратких переды­шек они спорили по-русски, затем следовало несколько чи­сто вепсских затрещин. Женщины и дети столпились у окон и на крыльце, и с любопытством следили за дерущимися — «мужская удаль женщинам люба». Лишь одна из них пла­кала, должно быть, жена задиры с окровавленной щекой.

Во время драки в Сууртаннас и после нее я начал раз­мышлять о кабаках, больших и малых, о ярмарках и о дру­гих питейных местах. Ох как все они способствуют рас­пространению того зла, которое извергается из неисчер­паемого винного источника! Мысленно я перенесся в Кая­ни к аптекарю Малмгрэну. Однажды я спросил у него, почему он больше не торгует вином, ведь у него на это было тройное право — аптекаря, торговца и мещанина. Он ответил: «Первые два года моего пребывания здесь я тор­говал вином и выручал от этого несколько сот рублей в год, но случилось мне однажды в воскресный вечер уви­деть нескольких пьяных мужчин, оравших на улице. В ту пору в Каяни кроме меня никто не торговал вином, по­этому мне пришлось признаться себе, что я являюсь един­ственным распространителем этого зла. Я покаялся в грехах и тут же принял решение больше не торговать вином, сколь бы выгодно ни было это занятие. И остался верен своему решению». Подобные примеры, когда люди посту­паются своей выгодой ради блага других, очень редки в жизни, если встретишь что-нибудь подобное, проехав де­сятки миль, можно считать, что тебе повезло. К сожале­нию, всюду встречаются в изобилии противоположные примеры. Я знаю одного богатого крестьянина, живущего неподалеку от Каяни, который рассчитал работника после первого года лишь потому, что тот за год не пропил свой заработок. Нанимая его, он знал, что батрак не пьет, но тем не менее спаивал его, как это он делал и раньше с такими людьми, подчиняя их своей воле. Делалось это так: для начала он время от времени угощал работника чашечкой кофе, затем переходил к чашке кофе, смешан­ного с ромом и сахаром, потом с вином и наконец давал чистое вино. Даже если работник отказывался пить сиву­ху, это не имело большого значения — главное, он уже тратил свои деньги на кофейные пунши, тем самым осво­бождая хозяина от уплаты ему в конце года всего зара­ботка. Если попадался падкий до вина работник, хозяин спаивал ему даже часть заработка следующего года, и ра­ботник становился своего рода рабом хозяина и вина. Я знавал также немало так называемых «благородных» людей, которые, презрев моральные и светские законы, преуспели в грязной профессии кабатчиков, и таких, ко­торые, обговорив заранее прибыль, передоверяли это дело своим слугам и прочим прислужникам. Знал я также так называемых барынь, которые, с четвертью в одной руке и с бутылкой в другой, продавали вино у себя дома, в то время как муж по долгу службы проповедовал в церкви против вина и прочих зол. Однако пора кончать, добавлю лишь, что если с помощью закона и указов возможно было бы добиться прекращения такого зла, как продажа креп­ких напитков и распитие вина, то образованные люди должны были бы нести за это большую ответственность, чем необразованный народ, ведь и преступление первых большее. Правда, один из наших основных принципов, ка­жется, гласит, что закон должен быть одинаковым для всех; и хотя я уважаю подобный принцип, все же считаю, что он не отменяет другого закона, который провозглаша­ет: «Кому много дано, с того много и спросится». И хотя людской закон и основан на том, что за одинаковое пре­ступление и наказание должно быть одинаковым, это не удается осуществить на деле, потому что суровее и много раз суровее будет наказан тот, у кого в возмещение штра­фа в десять рублей продадут последнюю корову или овцу, чем тот, который, живя в полном достатке, считает эту же десятку ничтожно малой суммой. [...]

(Продолжение)

Вытегра, 4 августа 1842 г.

[...] Начиная от Исаева я видел местами убого отстро­енные помещичьи усадьбы, к которым приписаны крепост­ные крестьяне. Как только появились эти усадьбы, сразу заметно стало, что достаток жителей уменьшился, уже не было той чистоты и опрятности, которая встречалась до сих пор. Я полагал, что вепсская деревня Исаево является исключением среди чистых русских деревень, но позже за­метил, что и после Исаево встречались подобные поселе­ния. Казалось бы, господские дома должны служить для народа примером, но зачастую было как раз наоборот. В волости Куркиёки губернии Вийпури я спросил однажды у одного умного и более или менее состоятельного крестья­нина, почему он живет как скотина и не следит за чисто­той. Он сказал, что не смеет, так как если он построит себе дом получше и если его хозяйство не будет нести на себе признаков нищеты, то управляющий имением Пупутти найдет способ содрать с него дополнительный оброк и ввергнет в такую нищету, что он за счастье сочтет ны­нешнее свое положение. Может ли это быть причиной меньшей чистоплотности здешних крепостных крестьян или ее следует искать в другом, например в предполагаемом смешении вепсов со здешними русскими жителями?

Станция Полкова находится на берегу большого Коль­ского озера (Куолаярви). Не доезжая до него, я переехал через реку Кема (Кемиёки), которая, говорят, берет на­чало из озера Кема (Кемиярви). Эти, как и многие дру­гие названия, достались в наследство от живших когда-то в этих краях вепсов или карел. На двух последних отрез­ках пути дорога шла то по одной, то по другой стороне Мариинского канала, соединяющего Онежское озеро и Финский залив с озером Белое и внутренними реками России. Движение по каналу оживленное — куда ни гля­нешь, везде вереницы палубных судов и парусников. Для меня же, поскольку я ранее не видел подобного канала со шлюзами и прочими устройствами, здесь было много ин­тересного. Не могу сказать, сколько здесь шлюзов, но, су­дя по множеству гор и возвышенностей на местности, я сделал вывод, что их весьма большое количество. Рядом со шлюзами близко друг от друга находились окрашенные в желтый цвет добротные дома управляющих и прочих чиновников. Возле некоторых домов красовались сады.

Большая часть города Вытегра расположена на восточ­ном берегу реки Вытегра, которая протекает с юго-запад­ной стороны города, затем делает поворот под прямым углом и течет на северо-запад. Чуть выше изгиба ее рас­кинулся длинный узкий остров, делящий реку на два от­ветвления: одно, что поуже, с юго-восточной части остро­ва, другое, пошире, с северо-западной стороны. На первом расположен последний со стороны Онеги шлюз, на вто­ром — мощная плотина и мост через реку. Нижнюю часть острова украшают красивые березовые насаждения, а ко­роткую дорожку от шлюза к плотине — прелестная бере­зовая аллея. На расстоянии в несколько сот шагов от из­гиба ниже по течению через реку перекинут мост с воро­тами, который при прохождении судов можно поднять с помощью барабана. Ниже моста — узкий остров, еще более длинный, чем первый, с его юго-западного берега тоже перекинут мост на противоположный берег. Вряд ли есть необходимость говорить, что город Вытегра располо­жен на очень красивом месте. Он окружен со всех сторон небольшими возвышенностями, полями, покосами, зелены­ми лиственными лесами; по городу, кроме Вытегры, про­текает впадающая в нее речушка. В городе много камен­ных домов, как частных, так и общественных, и к тому же много весьма приличных деревянных домов. По коли­честву домов, лавочек и по оживленному движению в лет­нее время можно судить, что в будущем город станет еще значительнее, сейчас в нем насчитывается лишь двести со­рок шесть домов, а жителей — две тысячи четыреста семь­десят. В городе несколько больших площадей, попросту пастбищ, по обочинам улиц проложены плохонькие дере­вянные мостовые, они неровные и неустойчивые. У изгиба реки, на левом берегу, стоит лишь несколько домов, среди них — больница. Во всех городах, начиная с Колы, есть такие маленькие общественные больницы с уездными вра­чами. Там очень мало коек, да и те часто пустуют. Боль­ница в Вытегре была самой большой из них, в ней име­лось около двадцати коек, размещенных в трех комнатах. Но больных было не больше четырех. Для содержания больницы при враче имеются помощники — один либо два фельдшера — с низким годовым жалованьем. [...]