Я отправился дальше в путь, полагая, что свадьба не состоится, хотя некоторые уверяли, что несмотря ни на что девушку сосватают. И в самом деле, навстречу мне из Вуоккиниеми шли свадебные гости.

Из свадебных обычаев: подарки при сватовстве. На свадьбе у невесты просят разрешения войти в дом. Же­них дарит родственникам зеркальца, расчески и тому по­добное. Невеста трижды кланяется жениху [...][143]

В продолжение всей свадьбы жених, чтобы подчеркнуть свое особое положение, сидит в высокой бархатной шап­ке. Невеста плачет перед каждым родственником и перед знакомыми, и те одаривают ее кое-какими подарками, в ос­новном четырьмя — восьмью гривенниками серебра, но, бывает, и копейками. Плач продолжается целый день, пре­вращая свадебное веселье в скорбь о предстоящей разлу­ке. Когда вечером новобрачные ложатся спать, невеста разувает жениха и берет себе деньги, которые тот поло­жил в сапоги уже заранее; она помогает ему также раз­деться.

Договариваются о приданом, если его не определили ранее. Отправляясь из дома невесты, поют по дороге обыч­ные песни. Патьвашка должен позаботиться о том, чтобы не было никакой порчи. В доме жениха их встречают сва­дебными песнями, и пока поют, лицо невесты должно быть скрыто от всех платком, наброшенным на голову. Укры­тая таким образом, она беспрерывно всем низко кланяет­ся. Когда песня кончается, она снимает платок с лица. Жених подводит невесту к своим родителям. Невеста кланяется им в ноги (первое приветствие), жених тоже кла­няется. Едят. Молодые едят после всех в отдельной ком­нате. Пьют чарку за невесту — две рюмки, дарят деньги — по двадцать, сорок н восемьдесят копеек. Всю первую не­делю, а то и дольше молодая должна низко кланяться всякому, кого встретит. Кроме того, каждый вечер ей приходится несколько раз припадать к ногам родителей мужа и просить разбудить ее и мужа, чтобы не спали слишком долго. А утром, одевшись, она опять кланяется и благода­рит их за эту услугу.

Начиная с Кивиярви идут красивые лиственные леса и много ламбушек; за четыре версты отсюда Пахкомиенваара — всего три дома, за пятнадцать верст — дома Айонлахти и Каркуярви. Хозяин Каркуярви родом из Мухос[144] но его почти невозможно отличить от русского карела, разве что по выговору. Отсюда до Чена десять верст, дальше до двора Аканкоски полторы версты, частью по воде, частью по суше. И далее до Вуоккиниеми по суше четыре версты. Из-за дождя мне пришлось остаться ноче­вать в Каркуярви. В Чена я пробыл две ночи. На троицу приехал в Вуоккиниеми, заходил в несколько домов, в трех местах меня угощали чаем, а вином еще чаще.

Игра в баски [бабки]. Каждый укладывает камешки в ряд. Затем отходят от них на определенное расстояние и по очереди бросают в них камнем. Сбитые камешки каж­дый забирает себе. Кто после первого захода не сбивает всех камешков, тот может бросить с противоположной сто­роны, с места, куда долетел его камень — это всегда при­мечали. Ясно, что любой мог проиграть столько камеш­ков, сколько поставил, не больше. [...]

Деревня Вуоккиниеми расположена между озерами Куйтти и Ламмасъярви и летом являет красивый вид. До­вольно высокая гряда разделяет деревню на две части, так что с одной стороны деревни другая не видна. Река Ливойоки с востока образует мысок, на котором стоит всего один дом. За рекой находятся пастбища нескольких домов. Каждый вечер из деревни плывут туда на лодках с подой­никами, доят коров, разжигают дымокур, остаются до ут­ра, снова доят коров и отпускают их пастись, а сами воз­вращаются на день домой.

Вместе с доярками я отправился из деревни, чтобы сле­довать дальше, в Костамуш[145], которая находится в сорока верстах отсюда. До пастбища я шел с людьми, а дальше мне предстояло идти на ночь глядя совсем одному. К пол­ночи я прошел половину пути и остановился у избушки для косцов. Хотя я и устал, но ребяческий страх, что кто-то может преследовать меня с целью ограбления, не по­зволил мне здесь заночевать. Поэтому я прошел дальше, завернул в лес и попытался заснуть на мху. Но из-за ко­маров это оказалось невозможным. От их великого множе­ства вокруг было просто черно, так что с каждым вдохом их можно было набрать полный рот. Я снова отправился в дорогу, прошел около десяти верст и, вконец уставший, решил соснуть. Я нарезал большую груду веток, улегся, укрылся ветками, повязал на голову шейный платок и ре­шил, что теперь-то я защищен от комаров. Но все было напрасно. Они добрались до меня, как ни старался я за­щитить свое убежище. Тут я впервые пожалел о трубке, оставленной на лето в Каяни. Правда, дым костра разо­гнал бы комаров, но тем самым я мог бы обнаружить себя, а этого мне не хотелось. Мой путь проходил в основ­ном через выжженные под пашни земли и лиственные ле­са, оттого и такое несметное количество комаров. Намного охотнее я ночевал бы при самом сильном морозе, чем тер­петь такие муки, равных которым я не испытывал даже зимой в Лапландии, когда спал на голом снегу. Утром я пришел в Костамуш, расположенную на берегу озера с таким же названием. Деревня состояла из десятка до­мов, многие из которых хорошо отстроены, а два — даже богато. Мне сообщили, что в одном из тех домов мужчина болел заразной венерической болезнью, поэтому я остано­вился в другом, у Микитты. На следующий день меня по­звали на чай в другой дом, а потом еще не раз приглаша­ли. Самовар... Руны, сказки, пословицы и т. д. записывал четыре дня. Отсюда по воде добираются до озера Куйтти, Алаярви и в Кемь. [...]

Костамуш. К дочери Микитты сначала сватался млад­ший сын Дмитрея, затем — сын Васке. Дмитрей сказал: «У нас в доме, кроме счетных досок, нет другого хлама». У меня спросили, которому я отдал бы предпочтение. Я из­бежал прямого ответа, но похвалил сына Васке, не пори­цая и сына Дмитрея. «Но он такой сорванец, в поездках всегда чего-нибудь натворит, — сказал отец невесты. — Мальчик лучше непоседа, жеребец — неусмиренный, а из дочерей — тихоня». Не хотели брать плату за еду и постой, говорили: «Не знаю, следует ли брать».

Пятнадцать верст до Контокки шел один по хорошей тропинке. Зашел к Саллинену, один из братьев которого жил в Финляндии, около Торнио. Сам он тоже какое-то время был лютеранином, а ныне опять перешел в право­славие. В свое время он сбежал с военной службы, с персидской границы. Их было двое. За ними была погоня, но они встретили какую-то женщину верхом на лошади, и та отдала им свою лошадь. По дороге зашли в дом, где их надумали убить. Девушка, что сидела за ткацким станком, знаками дала им знать об этом. Когда они вечером, уже впотьмах, оставили дом, хозяин с наемным убийцей встре­тился им во дворе и долго искал их по углам с лучиной в руке. [...]

В Контокки шесть домов. Там переночевал. Оттуда до Луваярви пятнадцать верст. В конце пути переправа с пло­том. К счастью, плот оказался на этой стороне. Зашел к Хоме Сиркейнену. Три брата Сиркейнены жили вместе. Недавно у них был раздел имущества, младший брат от­делился. Старшему, Ивану, было уже за шестьдесят, се­дой. До сих пор дом был незаложенный [?]. Братья дума­ли, что общая сумма составит пять-шесть тысяч рублей, но, когда произвели раздел, оказалось, что всего набра­лось лишь на три тысячи. Тяжело им было делиться. Стар­ший Хома на коленях стоял перед младшим братом: «Возьми меня казаком, жену мою — служанкой». Тот пошел в горницу спросить совета у своей молодой жены, до­чери Тёрхёнена. Та в ответ: «Скорее камень расколется, чем я соглашусь жить вместе».

Пили чай. Проверяли недоимки. Велели принести кви­танции за десять лет. Мирской деревенский староста обе­жал всех. Созвал мужчин в самый разгар сенокоса. Меня провожали двадцать верст до Мийноа. Часть пути я ехал верхом, часть шел пешком. Шляпа из бересты. «Из бересты не шляпа, из старика не поп». В Мийноа я переноче­вал. [...] Пятьдесят верст до Роуккула, в двенадцати вер­стах от деревни дорога сворачивает к мосту у деревни Виксимё, который находится на финской стороне. Большая сосна, на коре которой написано имя ленсмана Каяна. Жи­тели Виксимё вырубают лес под пашни и на русской сто­роне. [...] В Роуккула зашли к Истойнен. Старуха Истойнен присоединилась к нам в Мийноа. Ее младший сын ограбил монаха-старовера на острове в Туоппаярви. Брат заставил его отправить деньги обратно. От дома Истойнен тридцать верст по озеру до Репола, двадцать верст до Омелиа, где мы заночевали. Там сварили чай, но угощали не всех, мне тоже не предложили. Но дали поесть, за что я заплатил. В воскресенье были уже в Репола. Гостинцы от дочери для Тёрхёнен. У попа угощали кофе, маслом и молоком. [...] Чуть было не заменили попа за то, что он не смог обратить староверов в истинную веру. Но за­тем пришел приказ, чтобы он остался на месте. До Кивиярви. тридцать верст, оттуда в Короппи — пятнадцать верст, в Лусмаярви — десять верст по воде. Плыли на лод­ке. Был сильный ветер. [...]