Монахи сели в лодку, и гребцы налегли на весла, пото­му что от паруса не было никакой пользы: буря, свиреп­ствовавшая несколько дней, к ночи улеглась. Даже дождь перестал, так что погода была самая подходящая. Я тоже сел на весла. Монахи не противились и все сорок верст, вплоть до самого Валаама, не мешали мне развивать мус­кулатуру рук.

Верст пятнадцать мы гребли проливами Сортавальского архипелага и только после этого вышли на открытый про­стор, а там до самого Валаама не было ни одного острова, ни одной скалы. На последнем из островов упомянутого архипелага есть причал, возле которого по распоряжению Валаамского монастыря построена избушка, где можно остановиться и отдохнуть. Монахи поклонились этому ме­сту и перекрестились. Итак, осталось еще двадцать пять верст пути. На озере нам встретилась лодка, идущая из Валаама. В ней сидели два монаха, они ехали в Импилахти приглашать гостей на празднование Петрова дня. Встре­ча с нами обрадовала их.

Хотя Валаам не был виден, кормчий, опытный и хоро­шо знавший озеро, отлично справился со своим делом, и мы наконец прибыли на место. Поскольку я раньше не бывал в монастыре, то неудивительно, что с большим любопытством смотрел на приближающийся остров. Прежде чем пристать к главному причалу, мы миновали небольшой островок справа от нас. На островке возвыша­лась церковь, относящаяся к монастырю, и монахи в знак особого почитания усердно клали поклоны в ее сторону и крестились. Это был небольшой скит, а не монастырь, как я решил было сначала. Немного погодя мы прибыли к монастырскому берегу, вдоль которого проехали до при­стани. Я долго смотрел на посеребренные купола многочис­ленных монастырских церквей. На берегу было несколько довольно больших лодок и солидный парусник. Позже

я узнал, что парусник еще больших размеров отплыл в Петербург за гостями, приглашенными на празднование Петрова дня. Берег у подножия монастыря обрывистый и заметно выступает над озерной гладью. Похоже, раньше вода в Ладоге была на несколько саженей выше, чем те­перь, и доходила до верхнего выступа на прибрежной ска­ле. Мы въехали в лодочную гавань, вышли на берег и по ступенькам поднялись в монастырь. Около десяти часов мы были в монастыре. Монахи, с которыми я приехал, по­советовали мне нанести визит келарю, потому что сам настоятель монастыря был нездоров. Келарь принял меня хорошо и сказал по-русски: «Добро пожаловать». Это-то я понял, хотя вообще с русским языком у меня были за­труднения. Затем он попросил монаха проводить меня в отведенную мне комнату.

В это время в монастыре как раз бывает завтрак, к ко­торому и мне пришлось присоединиться несмотря на то, что я горел желанием посмотреть все вокруг. Но, похоже, здесь считается делом чести позаботиться о том, чтобы все гости присутствовали на трапезе, потому что меня с боль­шой настойчивостью, почти насильно привели к столу. По обе стороны просторной трапезной стояли скудно накры­тые столы. Направо за столом собрались монахи, а за ле­вый стол сели остальная братия и трудники. За этим же столом разместились и присутствующие здесь гости. О начале завтрака возвестили ударами в колокол, нахо­дящийся тут же, в него звонили также, подавая знак при­слуге, когда требовалось принести новое блюдо. С начала трапезы некий начетчик встал за особый амвон, установ­ленный посреди комнаты между двумя столами, и начал читать молитву, насколько я мог понять, выдержки из биб­лии на церковнославянском языке, и это продолжалось в течение всего завтрака. На столе были круглые деревян­ные тарелки, а на них по ломтю мягкого хлеба в полдюй­ма толщиной. На столе не было ни ножей, ни вилок, но у каждого была деревянная ложка. Сразу после ударов в колокол прислуживающие внесли деревянные миски и поставили с таким расчетом, что на каждые четыре че­ловека приходилась одна миска. Столующиеся перекрести­лись и принялись за еду. Один из них посыпал еду солью и перемешал ее своим ножом. Видимо, здесь так принято, потому что солили все блюда. Вскоре опять позвонили в колокол и принесли другое кушанье, и так повторялось, пока не было съедено пять перемен, после чего завтрак, длившийся примерно полчаса, кончился. При появлении каждого нового кушанья или питья едоки крестились. Питье чем-то напоминало наш квас, его принесли на стол в больших жестяных сосудах. Такая чаша, поставленная перед каждым шестым человеком, была единственной ме­таллической посудой на столе, если не считать ковшей при этих чашах, из которых мы и пили, потому что стаканов вообще не было. Трудно описать все предложенные нам блюда. Пища на монастырском столе была приготовлена из самых разнообразных продуктов, измельченных и мелко порубленных. Тут были использованы свекла, пастернак, огурцы, редис, горчица, шпинат, редька — все, что поспело на огороде в это время года. По-видимому, их различные сочетания и составляли весь ассортимент кушаний. В иные была добавлена рыба, порубленная так мелко, что иначе как по вкусу нельзя было и определить, что это такое. Л в конце завтрака принесли крупяную кашу, сваренную на воде с добавлением подсолнечного масла. Ели ее ничем не запивая. Молоко в монастыре не потребляют, вероятно так же обстоит дело и с вином. Не было на столе и масла. Примерно таким был монастырский завтрак. Более под­робный пересказ был бы для меня затруднительным, поэто­му не буду даже пытаться перечислить, из каких блюд со­стоял обед, скажу только, что он почти не отличался от завтрака.

После завтрака в монастыре обычно отдыхают несколь­ко часов. Один из монастырских братьев проводил меня в мою комнату, сказав при этом, что теперь я могу при­лечь, и добавил, что здесь такой порядок, а там кто как пожелает. Мне, естественно, не спалось, неутоленное жела­ние осмотреть монастырь начисто отогнало сон. Итак, я вышел и начал снаружи осматривать монастырь и рас­положенные в притворе и воротах изображения святых. С внешней стороны монастырская стена образует громад­ный четырехугольник, внутри которого имеется строение, повторяющее форму внешней стены. В центре этого вну­треннего строения расположен довольно большой мона­стырский двор, а между внешним и внутренним строения­ми остается широкая улица. Шесть церквей, а также покои настоятеля монастыря находятся во внутренней группе зданий. А во внешней группе — кельи монахов и комнаты для гостей. Постройки эти, как говорили, не очень старые, утверждали даже, что им не более пятидесяти лет.

Затем я отправился на монастырское кладбище и там среди прочих увидел могилу шведского короля Магнуса[29]. Я попытался разобрать надпись на деревянной плите, но не смог, так как надпись была сделана на церковнославян­ском языке. Но я хорошо различил две даты, первая из ко­торых, очевидно, означала время прибытия короля на Валаам, вторая — год его смерти. Если мне не изменяет память, первая дата была 1330, а последнюю не могу при­помнить. Я познакомился с одним послушником, который понимал по-фински, и попросил его объяснить мне над­гробную надпись. «Это всем знакомая история про то, как шведский король Магнус несколько столетий тому назад задумал завоевать, а может, и вовсе уничтожить наш мона­стырь, — начал он. — С большим флотом отплыл он из Сор­тавалы, уверенный, что легко завоюет монастырь». «Ну и как, завоевал?» — спросил я, заметив, что монах не так скоро дойдет до сути дела. «Ни он и никто другой никогда не завоюет Валаамский монастырь. А что касается короля, то в монастыре уже знали о его замыслах высадиться на берег. И все как один стали молиться и просить бога све­сти на нет дерзкие планы короля. Тогда колокола били не смолкая дни и ночи. Скорбь и ужас охватили людей, но все уповали на бога, и это придавало им силы. Молитвы их были услышаны. Поднялась страшная буря. Весь королев­ский флот пошел ко дну, сам король чудом спасся, ухва­тившись за доску, и его выбросило волнами на берег Валаама. Здесь он пришел в монастырь и поведал о своей судьбе. После этого он принял православную веру, стал по­слушником, монахом и по истечении ряда десятилетий умер в сане священника. Высокое густое дерево отбрасывает тень на его могилу. Деревянная плита на могиле вряд ли старше пятнадцати — двадцати лет, так как она в хорошем состоянии, и буквы, написанные кистью, совсем не стер­лись». Когда монах кончил свой рассказ, я спросил, счи­тают ли они, что и теперь надежно защищены от неприя­теля. Последовал ответ, что бог не покинет тех, кто так усердно служит ему и днем и ночью. К этому мне нечего было добавить, поэтому, оставив в покое и короля Магну­са, и монаха, я продолжил осмотр реликвий, которых здесь было великое множество.