Карелии рассказывал, как заклинатель вылечил его. У него долго болели глаза; было ли у него бельмо или какая-то другая болезнь, теперь не припомню. Естественно, что ему хотелось сохранить зрение, уже настолько ослабевшее, что он не мог читать. Он обращался к врачам в Куопио, которые нимало не обнадеживали его, а, наоборот, утверждали, что со временем он потеряет и остатки зрения. Услышав такое суровое заключение, он отправился в Савонлинна за советом к тамошнему врачу, но тот лишь подтвердил мнение врачей из Куопио. С мрачными мыслями он вернулся домой, где обратился к знахарю, который уверил, что вылечит его за одну ночь. Он подумал: «Раз уж мне суждено ослепнуть, то не все ли равно, на неделю раньше или позже». И согласился. Вечером перед сном знахарь приложил к его глазам какие-то предварительно заговоренные примочки, велел больному лежать с закрытыми глазами, ни в коем случае не открывать их примерно до трех часов утра. Знахарь уверял, что если больной хоть ненадолго приоткроет глаза, он тут же ослепнет и его уже не вылечит никто. Больной дает твердое обещание исполнить все, как велено, и, крепко закрыв глаза, с волнением ждет утра. Наконец в условленное время появляется знахарь и, бормоча заклинания, направляется к больному. Затем он снимает повязку, промывает веки и велит больному открыть глаза. Самое примечательное, что человек сразу же стал хорошо видеть и по сей день не жалуется на зрение. Никто так и не узнал, из чего была сделана та кашица для припарки глаз. Известно только, что от нее исходил ужасно неприятный запах. Я мог бы привести немало подобных примеров исцеления, которые создают широкую известность заклинателю и привлекают к нему страждущих.
Есть еще и третья причина возникновения всевозможных рассказов о знахарях. Дело в том, что они сами их сочиняют и рассказывают людям, чтобы привлечь к себе внимание. Возможно, так же обстояло дело с рассказом Маккойнена об исцелении. Свидетели этого исцеления находятся далеко в Ваасе, сам заклинатель живет в Карелии, не так-то легко все узнать и проверить.
Однако вернемся к Маккойнену. Выслушав множество его рассказов и со своей стороны поведав ему кое-что в том же духе, я попросил его прочесть мне несколько заклинаний. Он ответил уклончиво, что почти все позабыл, ио когда я обратился к нему еще раз и прочитал ранее записанные мною руны — согласился. [...] Он начал было читать руны, но остановился и сказал, что для освежения памяти ему надо бы пропустить рюмочку, ибо без этого ему ничего не вспомнить. Я купил для него вина у молодой хозяйки и тем самым испортил все дело. Старец под действием вина стал более разговорчивым, но речь его, невнятная от природы, сделалась совсем невразумительной. Мне было трудно различать отдельные слова, а если и удавалось, нетерпеливый старик не делал передышки, и я не мог записывать. Едва я успевал записать несколько строк, как он перескакивал на другое, так что ничего цельного не получилось. Единственное, что я записал, это кое-какие мифологические имена и названия мест.
Я было собрался в дорогу, но узнал, что сегодня вечером сюда должен прийти портной этого прихода Киннунен. Такие люди обычно знают песни и руны, ибо, работая в разных домах, имеют больше возможностей сочинять либо выучивать их, чем другие. Я слышал, что Киннунен кое-что знает, и решил остаться ночевать. Киннунен и в самом деле пришел и без утайки рассказал мне все, что знал. Жаль только, что знал он не так уж много. Киннунену больше нравилось рассказывать сказки, и он пообещал развлекать меня хоть три дня подряд. Но мне не хотелось три дня угощать его вином, а я заметил, что для него это обязательное вознаграждение за труды. Поэтому уже на следующее утро я собрался уходить, но зарядил дождь и задержал меня почти до самого вечера. Итак, я целый день и, признаюсь, с удовольствием слушал сказки Киннунена. Правда, сами сказки не всегда представляли интерес, но их недостатки полностью возмещались умением рассказчика занятно их рассказывать. Интонациями и жестами Киннунен дополнял свой рассказ не хуже иного актера, природные его способности помогали живо и образно представить то, о чем он говорил. [...]
18 нюня я пришел в дом священника в Китээ, где пробыл двое суток у Стениуса, замещавшего настоятеля церкви. В деревне Яма, у Пентти Хирвонена, по утверждению ряда крестьян, грамотного и поэтому сумевшего записать множество стихов, я не смог побывать, так как деревня находилась где-то в стороне от избранного мною пути. Вместо этого я отправился к Олли Халттунену в Рупповаара, что поближе. Там я встретил двоюродного брата Халттунена, у которого был лучший в деревне двор. Он приветливо принял меня, пригласил в дом и обещал послать за Олли. Вскоре пришел и Олли, которого все здесь называли «майстери»[16], видимо потому, что у него был довольно разборчивый почерк. Я поинтересовался, много ли стихов он знает, на что он ответил, что много, и после этого знаком вызвал хозяина во двор. Там они, видимо, посовещались, можно ли мне довериться. Дело в том, что финские рунопевцы до сих пор боятся, что их могут привлечь к ответственности за стихи такого рода[17]. Это я наблюдал повсеместно. Исподволь и незаметно они пытаются убедить себя, что это не так. Когда, например, я привожу из ранее собранных мною заговоров какое-нибудь сильное заклинание против нечистой силы, у меня нередко спрашивают, где я его записал. Догадываясь, куда клонит собеседник, я обычно отвечаю, что забыл имя человека, который мне дал эти заклинания.
Вскоре Олли вернулся в избу и начал было сказывать свои руны, но с ним повторилась та же история, что и со многими другими, — он никак не мог начать. Я счел не лишним оросить его память вином, и на этот раз мне повезло больше, чем с Маккойненом. Позже хозяин показал мне свою библиотеку, довольно хорошую для крестьянина. Помимо множества духовных книг, здесь были книги «Болезни животных» Ганандера[18] и несколько книжек Ютейни[19].
21 июня я отправился в Потоскаваара, где, по моим сведениям, жил рунопевец Юхана Каттилус. Пройдя с четверть мили, я оказался на длинном и узком мысу, вдающемся в озеро Китээ. Здесь стояло несколько домов. Мне предстояло разыскать человека, который перевез бы меня на лодке через залив, по ту сторону которого, в некотором отдалении от берега, на пригорке находилась Потоскаваара. На том берегу со мной приключилось несчастье: когда я, прислонив ружье к дереву, помогал гребцу вытаскивать на берег лодку, ружье упало на камень и вся дробь высыпалась из него. Я подосадовал, но делать было нечего, и по совету попутчика направился к деревне. Хотя мне было известно, что до дома Каттилуса не более четверти мили, я, не найдя тропинки, пропетлял более полумили. Наконец у одного дома на лужайке я увидел девушек за стиркой белья. Я спросил, не Каттилуса ли это дом, но они ответили, что нет, и посоветовали мне зайти в дом и узнать, как пройти к Каттилусу. В доме был мужчина, он показал мне тропинку, по которой я и добрался до нужного места.
Хозяйка радушно приняла меня, и поскольку время было обеденное, собрала мне поесть, так что и просить не пришлось. Старший сын, Юхана, был на рыбалке, но после полудня вернулся домой. Он без отговорок познакомил меня с рунами, вернее, с песнями, которые знал. Прошлой зимой Юхана болел и от нечего делать без чьей-либо помощи выучился довольно разборчиво писать. Теперь он пишет относительно хорошо и, что весьма редко среди крестьян, пишет грамотно, руководствуясь языком библии. Хозяйская дочь, сестра Юханы, так увлеклась чтением сборника рун Топелиуса[20] и некоторых других моих книг, взятых в дорогу, что чуть не забыла о свадьбе, на которую собиралась вечером. Я хотел в тот же день отправиться дальше, но остался, соблазненный возможностью побывать на свадьбе у соседского парня. Его избранница была из близлежащей деревни, куда за день до этого отправились прибывшие на свадьбу гости. Я же решил побывать только в доме жениха. Весь следующий день я провел у Каттилуса, а вечером мы с Юханом Каттилусом отправились за полчетверти мили отсюда в дом, где проходила свадьба. Хотя я был незваным гостем, но хозяева очень хорошо приняли меня и особенно обрадовались моей флейте. Пока мы ждали молодых, я записал у собравшихся мужчин несколько рун.
