– Ма-амочка! – проныл Радовит. – Такое всё вкусное, а я больше ни кусочка съесть не могу!
– Не жадничай, Радушка, оставь другим тоже поесть, – механически отозвалась Севель.
Мальчик сморщился, но послушно – хоть и с явным сожалением – подвинул тарелку с булочками кухарке.
– Кушайте, пожалуйста.
Та умилилась до того, что прослезилась.
– Уж будь уверен, мой маленький, на обед я тебе ещё лучших булочек припасу и к супу – самых больших клёцок!
С детьми здесь оказалось проще – мальчики мигом нашли подход к сердцам графских прислужниц за исключением лишь некоторых, самых неприступных. Но и те заметно сдавали, глядя, как Славента ковыляет по коврам, держась за стены, или слушая, как Радовит со всей учтивостью задаёт вопросы, зачем нужны вон те вазы и почему эти картины красные, а вон те – синие.
К вечеру первого же дня в особняк привезли Ованеса. Этот держался намного сдержаннее и с подозрением, но и с таким достоинством, что понравился едва ли не больше, чем младшие братья. Даже сам граф пришёл на него посмотреть, осведомился, в какой школе тот учится и в каких науках преуспел, потом спросил, что тот думает о своём долге. Ованес взглянул на его светлость задумчиво и ответил, что свой долг он видит в том, чтоб защищать мать и братьев, а больших обязанностей на себя брать не решается, потому что не потянет. Пока.
Граф запрокинул голову и расхохотался – с удовольствием и облегчением.
– От кого ты его родила, женщина? Впрочем, неважно. Мне он нравится. Где, говоришь, учится? Этого для него мало. Будет учиться в школе Восхождения Семи, а потом, если сложится, пойдёт в Высшее военное и станет офицером. Отличная карьера, моя дорогая. – Он поймал Севель за плечо, а потом взял за подбородок и сжал, так что она ощутила щеками свои зубы. – Мне ты родишь не худшего. Этого я от тебя и жду. Как только забеременеешь, женюсь – и тогда молись, чтоб получился мальчик такой же крепкой души, как и твой бастард…
Этой же ночью он позвал Севель в спальню. Её готовили так тщательно, словно мариновали бифштекс для гурмана, а дела оказалось на три минуты. Граф быстро оторвался от женщины и, устало глядя на неё, велел уходить. Она ушла с облегчением.
Покатились дни, похожие и лицом, и наполнением. Севель нечем было заняться. Она немного шила, но девать сшитое было некуда, и скоро она бросила делать кошелёчки, начала шить платья на себя. Но и в тех было мало толку – она никуда не выходила. Одежду и обувь ей приносили, сыновей тоже одевали, и толку в её усилиях было так мало, что пропадало желание работать. Она начала читать – вот у этого было больше смысла, потому что графская библиотека была просто поразительно огромна и обильна.
Больше ей не к чему было себя приложить. Нумерий приезжал в особняк каждое воскресенье, но видеться хотел только со своими сыновьями, ни Севель, ни Ованеса к себе не звал. Она предлагала старшему сыну помощь с уроками, но тот отказывался и старательно корпел над тетрадками сам. А кроме того, усердно читал книги, взятые в той же графской библиотеке, и часто сидел в комнате у Хенема, особенно когда тот болел: приходил к нему с подносом чая, расспрашивал о прежних временах. Дворецкий привязался к мальчику, как к родному, даже добился, чтоб граф действительно отправил его в школу Восхождения – престижное учебное заведение, куда без рекомендации кого-нибудь из признанной аристократии не брали никого, хоть какие деньги предлагай. Но и образование давали отличное – уже через полгода Ованес стал рассуждать о вещах, которых Севель не понимала даже приблизительно.
А ещё там обучали основам магии. Сын говорил о ней так восторженно и подробно, что мать совершенно успокоилась – если ребёнок увлёкся хоть чем-то полезным, значит, дай-то бог, в жизни уже не заблудится. Она предлагала ему помочь с книгами или другими пособиями, но не могла купить ничего такого, чего не нашлось бы в особняке и чего Ованес не мог получить и так.
К осени в ту же школу пошёл Радовит. Им граф не интересовался совершенно, как и Славентой (зато Ованесу на День рождения императора подарил дорогой альбом для занятий магической практикой), но обучение оплатил и рекомендацию дал. Он не торопил Севель, не задавал ей вопросов, лишь изредка выслушивал наблюдавшего её врача и звал себе аккуратно два раза в неделю, изредка – чаще. Врачи обследовали женщину постоянно, и очень скоро она начала бояться – а что будет, если беременность так и не наступит?
Ещё больше она боялась спрашивать об этом. Севель затравленно смотрела на графиню, когда та приходила поприсутствовать на осмотре и поговорить с врачом. В конце концов высокородная дама сама не выдержала.
– Если тебя что-то беспокоит, ты уже можешь спросить. Смотришь так, словно тебе пообещали сотню гадюк в постель за первое же слово. Врач давно объяснил мне, что будущая мать должна быть спокойна, иначе матерью она не станет. Он мне всё объяснил. И я поняла, почему дуры так легко беременеют, а умные дамы с пониманием и чутьём к жизни не могут понести. Увы, умные женщины очень хорошо понимают, на каком тонком волоске висит их благополучие. – Она помолчала, разглядывая Севель. – Но тебе-то бояться нечего. Чем ты рискуешь, девочка?
– Я…
– Ну говори уже, у меня нет времени на твои заикания!
– Я просто боюсь, госпожа, что сделает его светлость… что будет, если ребёнок не получится.
Женщина усмехнулась, но глаза у неё остались холодными.
– Я думаю, мой сын даст тебе фору лет в десять самое меньшее. Ему очень нужен сын, видишь ли. Под угрозой судьба рода, потому что если у моего сына не родится наследник, титул перейдёт к его троюродному брату, а он не самый лучший кандидат на эту роль… Но тебе ни к чему знать об этих сложностях. Мой сын хочет наследника и за это готов дать тебе намного больше, чем ты когда-либо могла мечтать… Ты ведь не убиваешься, я полагаю, по твоему бывшему мужу? Он, мне кажется, не средоточие женских мечтаний.
– Он уже бывший?
– Да, развод был оформлен сразу, как только это удалось сделать. Наш закон содержит оговорку насчёт ребёнка, рождённого спустя триста дней после расторжения брака, а моему сыну очень важен юридический статус законности для своего наследника. – Она нахмурилась и взглянула на притихшую Севель немного мягче. Она старалась изо всех сил, но именно сейчас Севель почувствовала, насколько непоколебимо-твёрдой является её душа. Если ей потребуется, она сотрёт в порошок половину мира, и то лишь потому, что для второй половины наверняка отыщется другая женщина с таким же могучим духом, которая сумеет ей противостоять. – Тебе не стоит занимать себя мыслями об этом. Это моя забота. Моя и моего сына. Тебе нужно лишь приглядывать за своими детьми и отдыхать. Отдых тебе не помешает, ты слишком бледна. Отдыхай, ешь, наслаждайся. Если захочешь выехать в город, сообщи Хенему, он подберёт для тебя охрану. Ты не в тюрьме и можешь развлекаться, но нужна осторожность. Ты поняла?
– Да, госпожа, спасибо.
– Мой сын уже удивлялся, почему ты тратишь так мало денег. Да и те идут на образование твоих сыновей. – Она позволила себе усмехнуться. – Ты права, нет ничего важнее образования для твоих сыновей. Ты права. Но и на себя кое-что можешь выделить. Скажем, две сотни в месяц. Что скажешь? На покупки.
– Вы слишком добры, госпожа.
– Нет. Я всего лишь хочу, чтоб ты наконец успокоилась и исполнила то, ради чего ты здесь.
Графиня всё-таки не удержалась от лёгкого, но грозного намёка. Однако он уже не взволновал Севель. Та вдруг испытала отчаяние, которое перебрало через край. Слишком много страхов, поселившихся в одном сознании, сперва сожрав надежды и веру, радости и лёгкость, оборачивались против себе подобных и пожирали сами себя. И тогда по итогу в слабой душе не оставалось ровным счётом ничего, одна звенящая пустота, а сильный дух высекал из пустоты искру мужества и наполнялся ею.
Севель вдруг обрела душевное равновесие на кромке отчаяния. Какое ей, в конце концов, дело до чаяний этого графа? Он хочет наследника – а ей-то что за печаль? Она делает всё, что реально зависит от неё – даёт ему пользоваться своим телом. И если мужчина не способен сотворить ребёнка в её чреве, хотя это отлично удалось двоим до него, причём один сделал это с первого раза, то кто виноват? Разве она? Она и так дала миру больше, чем могла бы любая другая женщина – троих здоровых и умненьких сыновей. Она может лишь расслабиться и с улыбкой наблюдать за усилиями этого аристократа.
