– Нет. Просто потому, что вы хотите оставить след в истории и положить начало новой эре. Но если действовать так, как вы сказали – осторожно, медленно, естественно – вашей жизни не хватит осуществить задуманное до конца. Вы не знаете, подхватит ли ваша преемница начатое, или, может быть, наоборот загубит. Вы этого уже не сможете увидеть. Но если вдруг и продолжит, осуществит даже не она, а какая-то из её наследниц. Никто не запомнит, что именно вы это начали. Никто и не узнает даже. Это несправедливо. Вам наверняка не хотелось бы рисковать просто так. Риск стоит того, если поколения спустя вас будут вспоминать как ту единственную и первую в истории.

Рудена ответила далеко не сразу.

– Вот зачем ты мне это говоришь? Пытаешься соблазнить меня славой людской?

– Пытаюсь понять, чего вы хотите.

– То есть, хочешь мне польстить?

– Нет, госпожа, и не думала даже. Но власть – это ваша жизнь. Вы сами такую избрали. Власть ведь нужна не сама по себе, а для чего-то. И я уверена, что вы уже решили для себя, зачем она вам нужна. Неужели справедливо, если за свои усилия вы не получите никакой благодарности, и даже славы не получите?

– Я и так не получу благодарности. Ты ведь сама сказала – за мои попытки помочь женщинам именно женщины будут меня ненавидеть.

– Кто-то будет ненавидеть, госпожа, а кто-то благословлять. Так же и бывает всегда. Каждому не угодишь. Можно угодить тем, кто сейчас в силах, но вы ведь совсем не этого хотите.

– Да уж, не этого… – Герцогиня вздохнула и приподнялась на постели. – Может быть, ты права. Моя преемница, конечно же, не захочет играть в эти игры, даже если окажется на них способна. Таких ненормальных, как я, в семье Обийе может уже и не появиться. Вероятность очень мала. И да – если у меня не родится дочь, может быть, власть после меня получит мой дегенерат-кузен.

– Он не дегенерат, госпожа. Просто ретроград.

– Он дурак. Разбирается в магии, но о жизни представления такие, что младшая школьница от смеха бы живот порвала. Если герцогство окажется в его руках, земли спасёт только чудо или крепкая рука управляющего. Ей-богу, разумнее будет его убить, чтоб тогда уж Азиттию взял кто-нибудь из отдалённой родни. Среди них есть умелые хозяйственники, которые всяко поумнее его будут. Тупой болван… – И, поёжившись, потянула на себя одеяло. – Принеси мне ночной напиток и позови Лаллу. Пусть ночует со мной. А сама отправляйся к Араме.

– Госпожа?.. Я не понимаю.

– Сурийна уже прислала мне письма. Она не медлила. Значит, за главную соперницу возьмётся немедленно. Нетерпеливая. Тем проще. Убедись, что Араме не причинят вреда этой ночью. Уже завтра, когда дворец отойдёт после бала, позаботиться о её безопасности будет проще.

– Поняла. Не волнуйтесь, ваша светлость. Я всё сделаю.

С момента рождения Славенты прошёл почти год, но бурление всё не успокаивалось. Севель вынужденно вела жизнь затворницы в большом семейном доме своего мужа. Её никуда не выпускали одну, даже просто за ограду, да и с Аникой и другими жёнами Нумерия она выходила куда-то всего раз пять, и каждый раз этот выход сопровождался такой масштабной подготовкой и назойливым вниманием прессы, что Севель не просила о том, чтоб выходить чаще. Скорее наоборот – отнекивалась от того, что было или могло быть.

Дом Нумерия уже давно охраняла полиция – после одного инцидента, когда в дом ворвались трое парней, схватили Севель и успели выволочь её на улицу. Сопротивляющуюся женщину слишком долго запихивали в машину – успели вмешаться сперва прохожие, а потом и проезжавший патруль. Один из парней попытался стрелять из травматического пистолета, но без особого успеха. У остальных же, к счастью, оружия не было. Севель тогда напугали чуть ли не до паралича, и она была только рада присутствию рядом людей в форме. Мэр сам предложил охрану с условием, что «чудо-мать» согласится на общение с его многочисленными жёнами. К счастью для Севель одна из них вскоре понесла, и врачи не исключали возможности, что на свет появится мальчик. Пока мэра и его супругу подогревала надежда, за Севель и её сыновьями присматривали как надо.

Присмотр, увы, требовался. После того случая с похитителями на дом совершили пару нападений, но бестолково, сразу видно – неорганизованно. Обошлось шумом, криками и разбитыми окнами, потом женщины успели затворить ставни, и дальше подоспели полицейские. Одна из сект, представители которой регулярно собирались у ограды, упрямо взывала к Севель и требовала, чтоб чудо-мать вступила в их ряды и говела изо всех сил, чтоб её энергия, правильно направленная и усиленная другими говеющими женщинами, наделила как можно большее число женщин даром рождать сыновей. Были и женщины, забрасывавшие дом Нумерия камнями и требовавшие, чтоб Севель поделилась своим секретом или хотя бы отдала им одного из своих мальчишек. Потом, когда полиция организовала оцепление, стало потише.

Севель смирилась, как ей уже приходилось смиряться со всем остальным. Она согласилась, что Ваню придётся перевести в школу-пансион, а потом туда же отправить Радовита. Ну ладно, ведь обоих будут привозить на выходные, так что ничего страшного не происходит, а детям безопаснее – не надо будет каждый день добираться домой сквозь толпы распалившихся фанатиков… Разумеется, эти собирались у ограды далеко не каждый день, но как предвидеть, что они снова появятся под дверями?.. Севель нянчила маленького Славенту и успокаивала себя, что всё рано или поздно заканчивается. Следующей она родит дочь, и все забудут о том, что она якобы чем-то там отмечена и благословлена. Люди быстро переключатся на другой объект поклонения. Ведь она – всего лишь женщина.

Иногда по ночам, пока кормила Славенту и глядела в потолок, чтоб не уснуть, Севель думала, что должна быть счастлива. Она родила троих сыновей, она замужем и теперь уже, пожалуй, надёжно. Вряд ли муж решится развестись с матерью своих сыновей, это не принято. Его просто не поймут. Да, у неё по-прежнему почти нет своих средств, но раз положение её устойчиво, без накоплений в самом тяжком случае можно будет обойтись. Замужняя, она всегда сможет найти работу. Да и разведённой в этом смысле проще, чем незамужней.

И да, стабильность её очень даже радовала. А вот самой по себе радости не было. Она как-то раз в виде шалости, игры ума задумалась, чего бы такого ей хотелось, но с налёта уткнувшись в мутный тупик, одёрнула себя. «Все наши женские беды от того, что не ценим удачу, которую имеем, – сердито подумала она. – Ты же счастливица, неужели не понимаешь?! Того, что у тебя есть сейчас, ты когда-то и желать не могла, тебе и меньшее снилось во снах: стабильность, замужество, дети, которых ты имеешь возможность воспитывать сама! И больше не надо ломаться за копейки, которых едва хватает на еду, а новые ботинки будут в следующем сезоне… Может быть. Миллионы женщин мечтают и о меньшем!»

Звучало убедительно, но оказалось, что одно только отсутствие причин для страданий не приносит полного счастья. И даже простое наличие сыновей не давало его. Её сердце исполнялось нежности и совершенно успокаивалось лишь тогда, когда кто-то из них показывал, насколько привязан к матери, как ценит её, как любит. Если же она видела в сыновьях равнодушие, то каменела в ответ и снова ощущала, что рядом стоит тоска. Севель что-то томило.

И она, не вполне этого осознавая, твёрдо решила, что ей необходимо убедить себя в своём счастье, иначе всё закончится бедой. Она убеждала себя, когда занималась Славентой, готовила или помогала Килез мыть полы и посуду, зашивала порвавшиеся ползунки или кроила новый кошелёк с пожеланиями (эти по-прежнему пользовались спросом, хотя время от времени заказчицы и в самом деле возвращались скандалить, что с рождением сына как-то не получается). Убеждала – и вполне успешно. Человек, особенно женщина, при большом желании способен убедить себя в чём угодно.

К исходу года она чувствовала себя если не счастливой, так вполне довольной жизнью, и прежнее тягостное томление широким жестом списала на послеродовые глупости. Всё шло неплохо, отношения с другими жёнами были терпимыми, особенно с Раделью, Ованес старался радовать маму отличными отметками и глубоким интересом к чтению, оба младших были здоровы и развивались как положено, а Нумерий одаривал жену вниманием не реже раза в две недели. Хотя теперь делал это с некоторым напряжённым интересом.