Но через несколько минут из дома выглянула Килез, кухарка, и принялась тормошить Севель. Женщина вяло позволила ввести себя в прихожую, а потом и на кухню, где тут же, как только разрешили, улеглась на кушетку. Кухарка забрала у неё ребёнка, а потом рядом появилась и Аника, бледная до зелени.

– Господи, что с тобой! Откуда ты?! Какое счастье! Нам сообщили о нападении на больницу. Это просто ужасно! Просто ужасно. Приличная ж больница, а туда, получается, может ворваться вообще кто угодно. Ты ранена?

– Нет, – слабо ответила Севель и чуть привстала. – Меня ведь не нашли, я спряталась в кладовке с сынком… А где он?

– Сейчас принесут. Я велела Радель его перепеленать. Ты же не хочешь, чтоб у малыша появились опрелости… Мне позвонили после второго нападения на больницу, и после того, как обнаружили, что ты пропала. Могли бы и в первый раз разбудить, тем более налёт был связан с нашей семьёй. Ты сбежала через окно в момент второго налёта?

– Я не знала про второй. Когда он случился?

– Через час после первого. Только-только уехала полиция. Получился серьёзный переполох, и, кажется, даже кого-то убили.

– Убили? – охнула Радель, которая как раз вошла в кухню с ребёнком на руках. – Кого?

– Не знаю. Кого-то из персонала – то ли санитарку, то ли медсестру. Но перепугали буквально всех без исключения. И хорошо, что Севель умудрилась сбежать от всего этого. Наверняка Славента мог пострадать!.. Килез, подготовь постель для младшей хозяйки. Я вызову врача.

– Но я, кажется…

– Ты определённо очень серьёзно пострадала! – Аника повысила голос. – И тебя должен осмотреть врач. Должен выписать тебе нужные лекарства и дать рекомендации. Славочке я тоже вызову врача. – Она забрала младенца у Радели. – Иди, Севель, ложись, и тогда я положу малыша тебе под бок. Ему тоже нужно внимание матери.

Севель знобило, она с трудом смогла накормить сына и забылась зыбким рваным сном. Она позволяла делать с собой то, что делали – умыли, переодели, помогли перейти в гостевую комнату на постель, потом привели врача. Потом появился и Нумерий. Он был мрачен и очень зол, первым делом накричал на Анику, что та не позаботилась о безопасности его сына, а потом заявил, что отправится ругаться в полицейский участок. Была ещё и журналистка, но она по большей части общалась всё с той же Аникой, тоже мрачной и озабоченной.

Когда молодая мать очнулась, была ночь, а рядом с её постелью сидела Радель. Она укачивала на руках свёрток с малышом и что-то напевала, не разжимая губ. В комнате горел только ночник, но уж профиль Радели был различим очень хорошо. Глядя на неё, Севель подумала о том, как, должно быть, красива была эта женщина в юности. Она и сейчас была ещё очень хороша, хотя от радости жизни не осталось ничего, только скорбь жила в этих чертах.

Почувствовав взгляд, Радель обернулась.

– Уже думала тебя будить. Он вот-вот затребует есть. Чудесный малыш. Врач сказал, что он совершенно здоров.

– Спасибо…

– Его правда пытались похитить?

– Кажется, да. Не бандиты, а сиделка.

– Сиделка? Просто поразительно. Аника, я смотрю, «умеет» разбираться в людях.

– Чужая душа – потёмки.

– Вот верно. Чувства женщины, конечно, можно понять, но какая же глупость. На что она надеялась? Рождение мальчиков всегда отмечается особо, и ей не удалось бы нигде появиться с мальчиком напоказ, чтоб не вызвать подозрений, особенно после пропажи младенца из роддома. Глупость. Хотя и… – Она прерывисто вздохнула и слегка наклонила голову.

И Севель показалось, что и на этот раз она может догадаться, о чём подумала собеседница. Ведь Радель тоже мечтала о сыне…

Собственно, а кто не мечтал?

– Я потому и решила не жаловаться на неё, – сказала Севель. – Я понимаю, что надо было, но благо, что всё закончилось хорошо…

– Хорошо, что ты вовремя оттуда сбежала. На самом деле ничего не закончилось. За тобой пришли аж целых два раза. Значит, придут и ещё раз. Не представляю, как ты теперь будешь жить в своём доме одна. Ты же понимаешь, что оплатить хорошую охрану не сможешь, и семья вряд ли станет это делать.

– Да, наверное.

– Думаю, тебе придётся переехать сюда. Отсюда тебя труднее будет выкрасть.

– Жаль, что так. Я не хотела бы мозолить вам всем глаза.

– Да брось. Мы ведь одна семья, что же теперь. – Радель долго молчала, глядя, как младенец у груди успокаивается и засыпает. – Я оценила твою вежливость, твой такт. Я о том моменте, когда ты отказалась от моей комнаты. Постараюсь ответить любезностью на любезность. Среди женщин не так много скромных и тихих, которые не захотели бы воспользоваться своим положением, как ты, поэтому надеюсь, что мы с тобой сойдёмся характерами. А что касается других, то Аника слишком правильная, чтоб ссориться с тобой без причины, а Дениз слишком сильно занята. Остальные не живут тут постоянно. Думаю, ты справишься. И тебе будет чем заняться: одних детей бы хватило, а у тебя ещё работа… Сошьёшь мне тоже что-нибудь? Я давно хотела нательный кошелёчек с благословением…

События полетели стремительно, а Рудена этого очень не любила. Она предпочитала разбираться с делами постепенно: решить сперва одну задачу, потом переключаться на другую без нервозности и спешки, рискуя забыть о чём-нибудь важном. Однако в политике так почти никогда не получается. С одной стороны, герцогиню это сильно раздражало, а с другой она слишком глубоко уже оказалась в политике, отказаться от привычного пути власти уже не могла. Просто иногда для разрядки позволяла себе вспышку-другую. А ещё выплёскивала недовольство на всё, что попадалось под руку.

Рудена пребывала в отвратительном настроении и только с Валадой ладила более или менее, потому что на эту женщину бесполезно было кричать или вообще как-то срываться – та смотрела как всегда спокойно и повторяла уже сказанное, если не получила ответа раньше, или просто выполняла распоряжение. И желание кричать пропадало. Герцогиня даже извинилась несколько раз, а потом просто перестала беситься в её присутствии. И это оказалось на пользу даже самой герцогине – в спокойном равновесном состоянии лучше думалось.

Она использовала все возможности, которые попали ей в руки. Письма любовника Арама всё-таки Рудене в руки не дала, однако позволила их внимательно прочитать, прежде чем собственными руками на её глазах уничтожила. Но этого было вполне достаточно. Через час герцогине доставили связку писем самой Арамы к любовнику, а это было намного важнее, чем записульки мальчишки, которые теоретически могли и остаться без ответа. Поскольку Рудена знала, на какие письма Хидиан отвечала, она смогла проверить, всё ли на месте, и дала отмашку исполнителям: всё в порядке, можете делать дело. Спектакль получался сложный, но пока у её людей картинка складывалась, и это было очень хорошо.

Как ни странно, но именно сложность действа полностью освободила герцогиню от каких-либо сожалений и переживаний. Сколько возни, сколько усилий из-за одного болвана, который возмечтался невесть о чём! Сам виноват, дурачина, так ему и надо. Пусть будет то, что должно. Ни Ивара Корна, наглого мальчишку, ни горничную Арамы Рудена нисколько не жалела. А вот свои чувства ценила, и даже очень. Каждый раз переступать через впитанный с молоком матери запрет было всё-таки сложно, болезненно. Кто-то ведь должен был ответить за такое самопожертвование с её стороны.

Скандал должен был потрясти столицу уже к утру. Пока этого не случилось, она, пользуясь затишьем, отправила к Высокому магистру одного из своих секретарей. Парень на вид был хитрый и амбициозный, ему и не надо было притворяться предателем – он выглядел как предатель, притом совершенно беспринципный. Когда он говорил о том, как любит деньги и все блага, которые они дают, ему не просто хотелось поверить – тянуло плюнуть в лицо.

Самое интересное, что в действительности это был человек чистейших помыслов и строжайших принципов, абсолютно верный герцогине, причём по вполне бескорыстным соображениям – его семья служила герцогскому роду на протяжении многих поколений. Да, он мечтал сделать карьеру, но отнюдь не любой ценой, и своих высоких принципов и безупречности по-настоящему стеснялся. В его окружении люди думали, чувствовали и жили совсем иначе, и он привык мимикрировать под них. Рудена полностью ему доверяла, тем более, что все проверки он прошёл. Для отведённой ему роли он годился лучше, чем кто-либо.