Но дело было даже не в деньгах. В принципе, младенца первые пару лет можно тянуть и почти без денег. Есть ведь всякие благотворительные общества, кто-то готов отдавать вещи бесплатно, и прочее такое. Но как быть с присмотром? Как быть с жильём? Раз появится ребёнок, придётся уйти из общежития, нужно будет снимать комнату, искать женщину, которая согласится присматривать за дочкой днём, а на это всё нужно пять таких зарплат, как у Севель.

А значит, оставался только один вариант – отдать в приют. Должно быть, и её собственная мать оказалась ровно в такой же ситуации – общежитие, внезапная беременность, средств хватает ровно на то, чтоб прокормиться и купить одни рабочие штаны и одни ботинки в год, и выхода никакого… Как же теперь Севель ей сочувствовала!

При одной мысли о приюте для своего чада душу Севель охватывал ужас. Она прекрасно понимала, что так, как ей, её дочке вряд ли повезёт. Не мать решает, в какое заведение попадёт её дитя, тут уж как сложится. И вероятность, что в приюте даже самых маленьких будут драть розгами, запирать в холодный подвал, лишать пищи за малейшую детскую шалость и в конце концов продадут на какой-нибудь химический завод в глубинке – огромна. Могут быть и похуже исходы. Даже в лучшем приюте, в том, где жила она сама, каждый год на кладбище увозили не меньше двадцати девочек. А как в других местах? Понятно, как.

И ещё одна мысль терзала Севель – это ведь, возможно, её единственный ребёнок. Другого может и не случиться. Это ведь огромное чудо, что беременность случилась после одного раза с мужчиной, да ещё такого вот раза: на бегу, кое-как. Может, потом и будут случайные контакты, если повезёт, но не обязательно, что дело закончится ребёнком. Дети вообще имеют привычку появляться тогда, когда их не ожидаешь, и не слишком торопиться, если на них надеются и молят изо всех сил.

Вот только какой у неё выход? Что можно сделать? Ничего.

Она пыталась откладывать какие-то крохи, но быстро поняла, что ничего не получится – есть хотелось всё время, приходилось покупать дополнительную еду, и, хотя соседки, жалея, старались её подкармливать, очень быстро Севель убедилась, что отложить не выйдет. Да и если бы вышло – что она такими темпами накопит? Сумму, которой дай боже хватит на какое-то приданое для малышки: десяток пелёнок, марлю, может, мыло и даже ванночку – но уж точно не на няню и банки молочной смеси.

По мере того, как шло время, Севель швыряло от отчаяния к надежде. Может быть, как-то обойдётся? Она собирала сведения о благотворительных обществах, которые помогают одиноким нищим матерям, и о том, на что имеет право от государства. Получалось, что от государства – ничего, ведь её работодатель не платил за работниц никаких отчислений и медицинской страховки не делал. Севель могла только лечь на роды в бесплатную больницу, и продержат её там всего неделю, ну, может, десять дней. И только.

– И что же мне делать? – спрашивала она одну из соседок, которая относилась к ней с особенным сочувствием.

– А ты не спрашивала, может, позволят приносить ребёнка в мастерскую?

– Боюсь спрашивать – а ну как сразу погонят.

– Всё равно ж надо будет спросить. Или хочешь просто принести ребёнка и всё?

– Не знаю… Я просто не знаю, не знаю, что делать. Если бы такую работу, чтоб и ребёнка при себе держать…

– И эта работа хороша. На твоё место знаешь сколько желающих? Тут хоть взносы и не платят, зато налоги платят за каждую, тебя хоть в больницу возьмут, уже хорошо.

– Это да, ты права. Если бы можно было отдать малышку в приют, а потом накопить и забрать её, это было бы решением. Но на такой приют мне не хватит. Там очень много требуют. Больше, чем я зарабатываю.

– Значит, чего ты теряешь? Приноси в мастерскую, а если велят унести, отдашь в приют. Попробовать же надо.

Севель пожала плечами.

Ей становилось трудно работать, но она старалась изо всех сил, и даже старшая, которая вначале следила за ней с большой подозрительностью, смягчилась – стала сама подходить, разрешать перерыв, а пару раз пораньше отпускала в общежитие, когда видела, что норма уже сделана, а молодая женщина аж зелена от усталости. Трогать её живот приходили из разных комнат, приносили фрукты или хотя бы пару морковок будущей маме пожевать. Но при всём при этом становилось очевидно, что кричащему по ночам ребёнку в комнате соседки не обрадуются. Будут ли терпеть, и если да, то долго ли? От раздумий у Севель кружилась голова, и в конце концов она, обессиленная, перестала думать об этом вообще, просто ждала своего срока. Она старалась вырабатывать так много, как только могла, откладывала каждую монету и делала вид, будто верит, что это поможет.

И надеялась, что, может быть, решение придёт до того, как ребёнок родится.

Но время пришло, и одна из соседок помогла Севель дойти до больницы. Потом было долгое ожидание, процедуры, смысл большей части которых она не поняла, холод и много боли, которую приходилось терпеть, потому что крики и стоны злили медсестёр и санитарок. Врач пришёл под конец, проследил, как акушерка приняла у неё ребёнка, и, помедлив, забрал крохотное обвисшее тельце у неё из рук.

– Мальчик! – объявил он громко. Севель даже не поняла сначала, к чему это он, о чём это он. – Мальчик.

Все в родильном боксе молча воззрились на роженицу, а потом ещё и из коридора сунулись – и санитарки, и даже две пациентки, пока ещё, видно, не слишком страдающие от схваток. Врач держал младенца умело и осторожно, и тут-то стало заметно, что малыш слегка шевелится – дёрнул ручкой, ножкой. Одна из медсестёр метнулась, подхватила новорожденного в тёплое полотенце, и все, словно рыбки к прикормке, схлынули к столику, занялись ребёнком. С роженицей осталась лишь акушерка. Теперь она ласково улыбалась и даже заворковала:

– Ну-ну, потерпи. Сейчас всё закончу, посмотрю… Так, всё в порядке. Ничего, ты придёшь в себя. Счастливица. Надо же – мальчика родила. Мне бы тоже твоей удачи хоть немного… А ну-ка, девочки, брысь в коридор! Вот когда мамочку вывезем из родзала, тогда и трогайте. А отсюда марш, нечего на малыша дышать!

– Да, к малышу сейчас вызовем неонатолога, – сказал врач. – У нас его нет. Что там с ней? Всё хорошо? Тогда вывозите.

Севель переложили на каталку и вывезли в коридор, где её сразу окружили пациентки и санитарки – каждая норовила коснуться её, а лучше всего подержать за руку или взять в пальцы прядь волос. Это было старое поверье – обязательно коснуться женщины, которая сумела родить мальчика, тогда и собственные шансы на счастье вырастут. Севель безучастно позволяла себя трогать. Всё происходило словно бы не с ней, не в этом мире и вообще не всерьёз. Изнеможение было такое, что если б кто-нибудь сейчас попытался ей объяснить, что через минуту придёт смерть, она только отвернулась бы – мол, давайте поскорее, сил никаких нет.

Её продержали в коридоре подольше, чем остальных: каждая из врачей-женщин посчитала нужным подойти, проверить, всё ли у неё в порядке – и, конечно, прикоснуться к роженице. Потом наконец её отвезли в палату и позволили уснуть. И только утром, с пробуждением, Севель вспомнила, что произошло вчера, и что родила она не дочь, как ожидала, а сына.

С трудом сползла с постели, придерживая рубашку, которую ей дали, побрела в коридор, а потом и к посту. Сидевшая там медсестра посмотрела сонно, но лишь в первый момент.

– Чего тебе ещё? А, ну-ка… Это ты родила мальчика? Тебе ещё рано вставать, иди ложись.

– Я хочу посмотреть на моего сына.

– Сейчас ещё рано, а позже тебе принесут его. Покормить.

– Я просто хочу посмотреть на сына.

Женщина смягчилась, лицо её сложилось в десятки морщин, и она повела Севель по коридору, показывая, чтоб та потише себя вела. В детском отделении вдоль стенки стояло много крохотных кроваток, больше похожих на прямоугольные тазики, и в каждом лежал младенец. Мальчик – как оказалось, единственный на всё отделение – спал в отдельном боксе, куда Севель пустили только после того, как она помыла руки. Малыш был крохотный, его, как и положено, завернули в ярко-синие с красным одёжки, такие нарядные, что глаз радовался. Он спал, крепко стиснув кулачки, каждый из которых был не больше, чем лапка котёнка.