– О да, я очень хорошо понимаю. Я полагаю, нам лучше всего общаться посредством…

– Валады, моя дорогая. А как Валада будет связываться с тобой, она сообщит. Завтра же. И я тебя очень прошу – аккуратнее. Одна-единственная ошибка с твоей стороны может привлечь ко мне внимание государственного секретаря или ещё кого-нибудь, а как следствие – его величества. Это закончится моим заключением, и тогда у дам-максимисток тоже не останется перспектив… По крайней мере, в обозримом будущем.

– Ваша светлость, я…

– Ты должна понимать, чем моё падение станет для тебя.

– Я понимаю.

– Хорошо. – Рудена откинулась на спинку кресла и пару мгновений пытливо рассматривала гостью. – Тогда вы свободны. – И, бдительно проводив её взглядом, подала Валаде жест.

Та всё поняла правильно и через некоторое время вернулась на террасу.

– Ушла?

– Да, я передала её с рук на руки вашей охране. Лалла всем любопытствующим объяснила, что это ваш новый косметолог.

– Я надеюсь, что ради конспирации не останусь без услуг косметолога?

– Ну что вы, ваша светлость… Конечно, нет. Подразумевается, что это будет второй косметолог. Если потребуется, найдём и третьего. Даме в вашем положении прилично иметь большой штат.

– Хорошо… Да, хорошо… Кстати – а как зовут эту женщину? Я ведь так и не спросила.

Валада, улыбнувшись, наклонилась к Рудене и назвала имя: Лукина. Но герцогиня, погрузившись в свои мысли, почти сразу его забыла.

Вечером того же дня пришло известие, что у Арамы начались преждевременные схватки. К утру стало ясно, что спасти ребёнка не удастся. Но в конечном итоге траур решили не объявлять, потому что мертворожденный младенец оказался девочкой.

Хотя Севель держали в стороне от любых серьёзных новостей и всей городской жизни, она тем не менее краем уха ловила тревожащие разговоры. То Ваня привозил из школы слухи о начавшихся поблизости беспорядках, из-за которых занятий пока не будет, то служанки в соседней комнатушке начинали сплетничать, а младшая жена графа, остановившись за углом, внимательно слушала. В её присутствии они, конечно, так бы ни за что не разговорились.

Севель почти ничего не понимала, потому что речь шла о стычках между горожанами и городской охраной, но не было речи, что люди требуют от графа чего-нибудь, каких-нибудь уступок. Да, показывают недовольство, но такими вещами, которые существовали всегда, и с чего бы вдруг сейчас шуметь. Собственно, если чернь восставала, то обычно на всех углах выкрикивали требования повесить каких-то чиновников поимённо, или отменить дополнительный налог, или раздать хлеба, или что-нибудь ещё. И кричали, и с плакатами ходили, и на стенах писали… А здесь – что-то странное. «Долой несправедливость»? «Долой недостойных»? К чему это, почему это?

Единственное, что было понятно из лозунгов и выкриков: то, что на троне сидит недостойный. Императором должен быть другой представитель правящей семьи, тот, который установит справедливость, даст подданным нормальную жизнь и правильные законы. Тот, кто будет способен произвести на свет сына.

Манифестанты, оказывается, требовали от графа, чтоб он поддержал более достойного претендента на императорский престол. Может быть, того, у которого уже есть сын, может быть, того, кто имеет больше прав – тут Севель не разобралась. Для неё всё это звучало совершенно чудовищно: как это вообще можно – требовать, чтоб на троне сменился правитель, попахивает изменой, причём тягчайшей из возможных, как язык-то вообще повернулся! Она сперва даже не поверила в происходящее. То есть понятно, сумасшедших хватает, кто-нибудь вообще может потребовать, чтоб солнце светило по-другому и небо поменялось местами с землёй. Кто угодно может проорать что угодно, но никто ж в здравом уме такое не подхватит.

Хотя, по идее, обеспокоенность народа отсутствием наследника понять можно – это ведь страх перед будущим. Жизнь и так нелегка, полно народу, кто едва сводит концы с концами, есть и те, кто утонул в нищете по самую макушку (Севель сама ещё недавно была из таких) – а если станет ещё хуже, и к тому всё идёт? Что тогда? Что ждёт государство, если его величество скончается? У ныне правящего государя сына нет, только дочери. И это означало, что впереди гражданская война – его величеству для этого даже умирать не надо, достаточно ослабеть.

В конце концов, государь – пример для всех своих подданных. Если он не способен обеспечить династии мужского наследника, увы, это заставляет в нём усомниться.

Газеты молчали о сути требований, а о выступлениях в графстве упоминали скупо. Они эту информацию подавали как бы между делом, как что-то незначащее. Потом, правда, Севель заподозрила неладное, потому что пресса не говорила даже о том, что она сумела увидеть собственными глазами в окна особняка. Той многолюдной демонстрации словно бы и не было, но ведь она была! И слух о полномасштабном восстании против императора набирал силу. Даже слуги живо обсуждали то, что у двоюродного брата его величества недавно родился сын, а у графа Агер-Аванда, родственника императора по женской линии, было целых два. И сколько бы его ни подозревали в измене государству, последнего факта это не меняет.

А у самого императора – по-прежнему ни одного сына.

Спрашивать, правда ли это, и действительно ли государя станут менять, было страшно. Вроде как ты, спрашивая, допускаешь, что такое может быть. Поэтому у служанок Севель не интересовалась, к высокородному супругу или его матушке тем более не обращалась и просто слушала. Слушала изо всех сил. И поэтому краем уха зацепила спор графа и графини-матери, тем более что спорили они очень громко и при открытых дверях библиотеки – почти на весь этаж.

Разговор шёл как раз о беспорядках.

– Это совершенно невозможно контролировать. Всё рушится, и считаю, угроза идёт с какой-то конкретной стороны. Кто-то их направляет. Узнаваемая тактика.

– Ты подозреваешь заговор.

– Да, безусловно, заговор! Очередная хитрая игра. Только пока непонятно, чья именно. И ещё вопрос: что с этим делать?

– С первым совсем просто: подумай, кому выгодно. Это же очевидно и просто. Вот тебе и виновный.

– Нет, нет, матушка. Так не получится. Нельзя сходу обвинять в заговоре возможных претендентов на престол. Это опасно и бессмысленно. Мне нужно знать того, кто стоит за конкретными беспорядками, а это может быть кто угодно из сторонников любого претендента, а может, и обоих сразу.

– Вот и ищи по этому принципу! Кто держится обоих – тот, вероятнее всего, он и есть.

– Ох, тебе всегда хочется упростить, но так не выйдет, матушка. Не выйдет. Ситуация сложнее, чем хотелось бы. Возможно, придётся поддержать Никемана.

– Даже и не думай! Я сто раз говорила, что Кридан – правитель, у которого железная хватка и стальные пальцы. Если ты поддержишь его сейчас, он будет тебе благодарен и обопрётся на тебя в будущем. А если предашь, этого не забудут до твоего смертного часа и после – тоже. Когда император укрепится, он расправится со всеми, даже с теми, кто колебался.

– Вот так аргумент. А если он в итоге проиграет?

– Нет, он не проиграет. – Голос графини-матери звучал металлом. – Поверь моему чутью, моему опыту. Именно он будет победителем. И сын у него родится. Обязательно.

– На чутье нельзя строить будущее, – вздохнул граф. – Если я решу поддержать государя, мне придётся поднимать войска уже сейчас, а не когда-нибудь в будущем. Сейчас льстивыми уклончивыми обещаниями не обойдёшься. А тогда выхода в случае его фиаско у меня не будет, и он утянет меня за собой. Куда разумнее промедлить и посмотреть.

– Плохо это закончится, плохо…

– Если уведу войска к столице, все эти выступления выльются в настоящий бунт. Они здесь камня на камне не оставят. Чернь любит иногда побуянить. Ей всё кажется, будто таким способом решают проблемы. Ей не понять, что счастье строят, а не получают в награду за погромы. Короче, мне сперва нужно навести порядок в собственном доме. Так и объясню его величеству, если вопрос всплывёт. Я не могу успокоить волнения ни посулами, ни даже уступками – слишком многого они хотят. И заметь, все хотят разного, даже между собой не могут договориться. То есть, дело не уладить разговорами. Значит, мне нужны все мои войска.