— Он проверяет тебя. Хочет узнать, не станет ли наличие жены проблемой. Держу пари, через пару дней ты получишь еще больше сообщений. — Он барабанит пальцами по боковине дивана, выпивая бокал вина, чтобы расслабиться. Это было мое предложение. Он взволнован, и я боюсь, что сегодня он не сможет заснуть.

— По крайней мере, это просто сообщения.

— Пока что, — кисло говорит он, его рука крепко сжимает ножку бокала. У меня в голове проносится видение того, как он швыряет бокал о стену в «Аквариуме». Он ловит мой взгляд на стакане и выпивает содержимое одним глотком. Встав, он поднимает меня на ноги.

— Давай пока оставим это. Я слишком давно не пробовал тебя на вкус. — Он занимается со мной любовью так, словно на него вселился дьявол. Его руки грубы и властны. Он находится в тисках какого-то безумия, но потребность в его глазах очевидна и безошибочна. Что бы ему не было нужно, я хочу дать ему это.

— Я хочу тебя, — рычит он.

— Я у тебя есть, — отвечаю я, — в любом виде, в котором ты нуждаешься.

После шторма, с брошенными на пол простынями и подушкой, мокрой от подавления моих криков о завершении, мы лежим, прижавшись друг к другу. Напряжение, которое начинает нарастать с момента появления Хоу, не покидает его даже после секса.

— Ты мне не скажешь? — спрашиваю я, поглаживая мокрую от пота кожу его спины. — Я хочу понять. Если это, — я делаю жест между нами, — действительно что-то важное для тебя, то ты не можешь оставить меня в неведении.

Он молчит так долго, что мне кажется, он заснул. Но его сексуально огрубевший голос прерывает тишину.

— Четыре семьи со старыми деньгами отправили своих сыновей в Гарвард. Мой отец был одним из них. Отец Ричарда, Эдвард Хоу, был вторым. Двое других не важны для этой истории. Они друзья, деловые партнеры. Когда Ричарду понадобилась работа, его отец попросил моего отца об одолжении. Но дорогой образ жизни Ричарда — не знаю, были ли это наркотики, азартные игры, дерьмовые инвестиционные решения, проститутки или что еще — приводит его к растрате денег. Мой отец скрывает это, но потом рынок рушится, и он влипает в дерьмо. Растрата обнаруживается, и вину возлагают на отца. Хоу не хочет признаваться. У отца случается сердечный приступ, и он умирает, в результате чего мы теряем все свое имущество из-за лишения права выкупа и банкротства. Моя мама не может держать голову высоко поднятой, а если бы и могла, то у нее нет денег на игру. Она увозит нас в Нью-Джерси, где знакомится с азартным игроком. Он пристрастил ее к игре, и вскоре… — его голос прерывается.

— Как мать Малкольма, — мягко говорю я.

— Значит, ты знаешь?

Я киваю.

— Да, на какое-то время. Я имею в виду, именно поэтому он занимается наркотиками, и, наверное, поэтому он ввязался в другие дела. Он всегда выручает ее, но зависимость слишком сильна.

— Моя мать никогда не должна была содержать себя сама. Наркомания быстро выматывает. Она занималась… всякой ерундой… чтобы получить деньги. Что угодно. — Его голос напряжен. — Мне было стыдно за нее. Я притворялся, что не знаю ее. Потом возненавидел ее. И, наконец… я почувствовал облегчение, и это было самое мучительное чувство вины из всех. — Обхватив его своим телом, я глажу каждый сантиметр его тела, до которого могу дотянуться, как будто защищая его от воспоминаний.

Он утыкается лбом в мою шею. Его голос приглушен, но слова звучат отчетливо.

— Ее арестовали за приставание, когда мне было пятнадцать. К тому времени я уже работал, подрабатывал на набережной, а потом брал каждый цент и играл в покер в казино. Мне легко было дать двадцать один год из-за моих габаритов и задиристости. Я зарабатывал деньги не так быстро, как хотелось бы, и не в таких больших количествах, как хотелось бы, но мне приходилось лежать на дне, не привлекая к себе внимания. Я копил деньги, откладывал их, думал, что куплю нам хороший дом на пляже, отправлю маму в дорогую клинику, и все будет хорошо. Но было уже слишком поздно. Она продержалась не больше ночи. Попросила меня принести ей кое-что — шарф Hermès, который мой отец подарил ей на пятнадцатую годовщину свадьбы. Я, как тупой говнюк, принес его. Она поцеловала меня, и я ушел. Позже я узнал, что она подкупила охранника сексом, чтобы он позволил ей пронести шарф в камеру. — Ему не нужно заканчивать.

— Мне очень, очень жаль. — Я подавляю слезы, зная, что он их не примет.

— Да, мне тоже, — тяжело вздыхает он, а затем, к моему удивлению, поворачивается в моих объятиях и позволяет мне утешить его.

Видя меня снова с Йеном, Ричард только усиливает преследование. Он присылает мне текстовые сообщения, которые я расшифровываю голосом, или мне читает Йен. После этого у него всегда щелкает мышца на челюсти. И неизменно он чувствует потребность прикоснуться ко мне, обычно в очень интимном месте.

Но, если не считать этой смс-игры, в которую я играю с Ричардом, и которая не выходит за рамки легкого флирта, ничего по-настоящему скандального не происходит, моя жизнь довольно хороша.

Мама очень хорошо себя чувствует последние пару недель, но ее врач советует не выходить на улицу слишком часто. Ее иммунная система очень слаба, и он говорит, что даже простуда может быть опасна. Сегодня вечером Йен заказывает ужин в «Le Cirque», чтобы его доставили в Центральные башни вместо того, чтобы идти куда-то.

— Тайни сказала, что твои родители умерли.

— Да. Мой отец умер от сердечного приступа, когда мне было тринадцать, а мать скончалась, когда мне было пятнадцать.

— Мне очень жаль. Тебе слишком рано пришлось взять на себя ответственность.

— Это то, что сделало меня мной, — отвечает Йен, пожимая плечами, как будто провести последнюю часть подросткового возраста в одиночестве — это нормально и легко.

— Надеюсь, ты не поймешь меня неправильно, но я хотела бы дать тебе небольшой совет. Не о Тайни, конечно. Я бы не осмелилась туда лезть. Но совет по жизни.

— Конечно, — он сжимает мою руку, давая понять, что инквизиция и советы его не беспокоят.

— Жизнь быстротечна, почти эфемерна. Не тратьте ни минуты, ни даже секунды на то, что не важно. А если у вас есть что-то важное, сделайте все, чтобы удержать это. Не думайте, что завтрашний день принесет вам что-то лучшее. Цените то, что есть сейчас.

— Обязательно, Софи. Спасибо за заботу, и что поделилась ею со мной.

Она краснеет от удовольствия, слыша комплимент, а я внутренне радуюсь его пониманию того, что она любит меня и начинает заботиться о нем, поэтому мама достаточно смела, чтобы высказать свои опасения.

В воскресенье, накануне дня химиотерапии, я веду ее в музей Фрика. Она говорит, что хочет провести время со мной. Это наш любимый музей, и не потому, что по воскресеньям там действует политика «Плати, сколько хочешь». Сегодня я опускаю полтинник, чтобы покрыть все другие посещения, когда мы ничего не платили. Фрик — это сундук с сокровищами, всего два этажа, на которых представлено все: от Фрагонара — любимца моей матери, до Уистлера. Мы гуляем по музею, держась за руки, и заканчиваем экскурсию в атриуме.

Фонтан работает, вода тихо журчит по каменным чашам и стекает в бассейн внизу. Листва помогает смягчить каменные стены и высокие колонны. Атмосфера и стеклянный потолок настолько успокаивают, что каменные скамейки, несмотря на их твердую поверхность, кажутся удобными.

— Трудно поверить, что в этом месте кто-то жил. Можешь представить, что в вашей гостиной есть отражающий бассейн?

— Я не могу представить, как за ним нужно ухаживать.

Затем мы улыбаемся друг другу, потому что этот разговор происходит в конце каждого визита.

— Я так рада, что у тебя есть Йен, — говорит она.

— Не уверена, что он у меня есть, так как меня тащат за одной из его шикарных машин, пока он мчится к какому-то, известному только ему месту назначения.

— За последние три года я поняла одну вещь: нужно использовать возможности для счастья, когда они появляются. Не закрывай эту возможность. Дай ему шанс. — Она сжимает мои руки и смотрит в окно на верхушки деревьев Центрального парка. — Я не хочу, чтобы ты осталась одна.