Стоявший позади меня Малкольм, кажется, задыхается, но, судя по блеску в глазах Йена, могу сказать, что он совсем не обижается.

— Если справишься с работой, получишь бонус.

Он называет сумму, Малкольм начинает кашлять, у меня же кружится голова. Бонус в полмиллиона долларов? Я могла бы купить квартиру, когда перестану на него работать.

— Что я должна делать? — спрашиваю я, но не знаю, заботит ли это меня сейчас.

До тех пор, пока мне не нужно кого-то убить, пытать или раздвигать ноги, я точно буду в деле, и, возможно, даже сделаю что-то из выше перечисленного.

— Подпиши соглашение, — он пододвигает ко мне бумаги.

— Должна ли я спать с кем-нибудь?

— Нет.

— Даже с тобой? — я всматриваюсь в него сквозь ресницы, не обращая внимания на стоящего позади Малкольма. По лицу Йена пробегает улыбка. Он наклоняется ближе таким образом, что только я могу его услышать.

— Конечно, если захочешь, — делает он паузу, после чего добавляет, — а ты захочешь.

Фыркаю от отвращения лишь для того, чтобы скрыть тепло, охватившее мое тело от его провокационных слов, я с презрением смотрю на бумаги.

— И чем мне это грозит?

— Если проболтаешься, заберу все деньги назад. Малкольм уволит тебя, а я разрушу твою жизнь. Позабочусь, чтобы ты никогда не смогла найти другую работу, — произносит он спокойно, словно читает список покупок. На этот раз по спине скользит страх. — Но, я не думаю, что ты станешь разглашать информацию.

— Откуда знаешь?

Но он прав. Я не проговорюсь, даже если сделка не состоится. Я не стукачка.

— Потому что ты преданная. Очень преданная. Ты не желаешь слышать плохого о своем брате и ведешь дела с сомнительными людьми только потому, чтобы обеспечить лучшую жизнь для кого-то из своих близких.

Интересно, что ему рассказал Малкольм.

— Но ты мне не семья.

Он наклоняется ближе, я чувствую аромат его лосьона и теплый мужской запах. Счастье — не теплый щенок[1]. Это глубокий мужской запах кого-то, кто обнимет своими большими руками так, что ты станешь купаться в нем. А прямо сейчас я умираю от желания просто перелезть через стол и сесть к нему на колени — настолько он восхитительно пахнет.

— Но ради денег ты ведь сможешь притворяться? — спрашивает Йен.

Когда он отодвигается, в его глазах мелькает удовлетворение и чистое мужское желание. И как же мне удастся поработать на него три месяца и не оказаться в его постели?

— Я даже не знаю, о чем идет речь. Это что-то незаконное? — задаю я вопрос.

Он стучит по бумаге своим ухоженным пальцем.

— Пока не подпишешь, нет.

Я могу отказаться. Могу попросить помощи у Малкольма, но воспоминания о том, как моя мама отворачивалась от меня, как доктор Чен спрашивал меня «Когда?», как все эти медицинские счета копились в углу… Я, конечно, годами могу заниматься посылками Малкольма и даже при этом никогда не вылезти из долгов.

Если честно, мне и секунды не нужно, чтобы поразмыслить об этом. Я ставлю свою неразборчивую подпись на черных линиях рядом с пальцем Йена.

— Отличная ручка к отличной тачке, — комментирую я, передавая ему тяжелую шариковую ручку.

— Все, что у меня есть, отличное, — заявляет он, заставляя меня почувствовать, будто мой язык на два размера больше.

— Как твоя мама, Малкольм? — спрашивает Йен, не отрывая глаз от моих.

— Она в порядке, — натянуто отвечает Малкольм. Всем становится ясно, что на самом деле это не так.

— Все еще в Атлантик-Сити?

Он резко кивает, и мне становится неловко. У мамы Малкольма проблемы с азартными играми, в этом и кроется некая причина того, почему мой брат в этом дерьме.

— Ты должен увезти её оттуда. Атлантик-Сити убивает людей, — беззаботные слова Йена звучат жестко. Похоже, у него есть еще одно выражение, и это выглядит пугающим. Мне больше нравятся его ухмылки. Складывая контракт втрое, он встает. С делами покончено.

— Я с нетерпением жду начала работы с тобой… — он делает паузу, и в его глазах появляется дьявольский блеск, — зайчонок.

— Ты действительно дьявол, — с трудом выдыхаю я, поскольку понимаю, что он говорит о нашей недавней стычке, когда он заявил мне, что я маленькая жертва.

— Ах, удар по моему эго в самую точку. Мое второе любимое имя.

На этот раз он мне подмигивает.

— И какое же первое? — спрашиваю я, прикинувшись дурочкой.

— Бог, — шепчет он мне на ушко и уходит.

— Что он сказал?

— Брюс Уэйн, — я лгу своему брату. Коробка все еще лежит на месте, и мне ничего не остается, как забрать ее домой.

Мама спит, тихо похрапывая, её дыхание кажется совершенно здоровым. Положив коробку на стол и расстелив себе постель, я иду в ванную, чтобы провести свой ночной ритуал со скрабом для лица и увлажняющим кремом. С щеткой в зубах возвращаюсь в гостиную и смотрю на раздавленную упаковку.

В конце концов я забираюсь на матрас и кладу коробку между ног. Если открою, это будет что-то значить. Если же верну обратно, думаю, он отстанет. Выключаю свет, убираю ее на пол и заползаю под одеяло. И вот я лежу. И мне интересно. А теперь становится еще интереснее.

С проклятиями быстро встаю и снова включаю свет. Затем срываю ленту, открываю крышку и внутри обнаруживаю золотую ткань. Я отодвигаю ее, и пред глазами предстает много великолепного и аппетитного кружева всех тропических оттенков в коробке с морским пастельным рисунком: от голубого до кораллового и песочного. Но, бережно вытащив вещи, я замечаю, что тут только трусики. Здесь все, что мы купили, исключая верх.

В коробке также лежит конверт и в нем три стодолларовые купюры, все еще идеально сложенные, и маленький МР3-плеер. Я хватаю свои наушники и слушаю. Его мягкий голос льется, словно бархатный шоколад — такой греховный и непреодолимо влекущий.

— Я не мог решить, оставить себе лифчики или трусики. Представлять как шелк или сатин касается твоей груди или же греховной секретной части? Я выбрал последнее. Ты знаешь, где остальная часть. Приди и забери их.

Я звоню по номеру, который он оставляет мне в конце сообщения, несмотря на то, что уже очень поздно. Йен отвечает после первого гудка.

— Я думала, ты не занимаешься сексом с людьми, которым платишь. Это как испортить чернила.

Он смеется, и этот низкий звук отдается вибрацией в моем теле.

— Я решил, что достаточно искусно смогу отделить приятное от полезного, поэтому собираюсь сделать исключение.

— И я должна знать причину?

— Наверное, нет. Ты еще не готова к этому. Но это может быть связано с тем фактом, что мне не интересно самоограничение.

— Тебе точно следует подумать об этом. Я слышала, ограничения воспитывают характер. В любом случае, спасибо за столь неуместный интимный подарок.

— Пожалуйста. Хотя я предпочитаю называть его щедрым, нежели неуместным. И, кстати, мой характер был сформирован в пятнадцать, и теперь он неизменный.

— В пятнадцать лет?

Похоже, здесь сокрыта история.

— Да, — он не собирается говорить об этом, а я и не настаиваю.

— Ты всегда такой самоуверенный и проницательный? Если честно, это отталкивает.

— Тогда, думаю, у тебя не будет проблем с тем, чтобы сопротивляться мне.

Показываю ему язык, ведь он не может видеть моих ребячеств.

— Я не буду с тобой спать.

— Кто сказал, что мы будем спать? Вообще-то, я предвкушаю много бурной деятельности с последующей потерей сознания.

— И это значит не спать?

— Нет, это значит трахаться до полусмерти.

— Звучит отвратительно.

Это звучит восхитительно. Со мной еще никто столь дерзко не разговаривал. В фильмах, например, так не говорят, там все легко и с широко открытыми ртами, хотя от подобного я бы тоже не отказалась.

— Расскажи мне о себе, — предлагает он, и на заднем фоне я слышу шорох простыней, будто он устраивается поудобней. У меня нет ни грамма сомнений, что он обнажен. Интересно, как он выглядит в постели, его золотистая кожа контрастирует на белых простынях? Прикасается ли он к себе? Малкольм всегда держит свои руки в штанах. Когда однажды я спросила его об этом, он сказал, что у него чешутся яйца. Я поняла, что это было признаком некого венерического заболевания, поэтому больше никогда не заводила разговор на эту тему.