*…………*…………*

Янош Острожский молился. Каждый день он молится почти на каждой остановке при переходах, ну а вечером разбивает лоб о подносимый ксензом крест. Уныние — вот то, что старался молитвами заглушить командующий польско-литовскими войсками. Болезни, прямое дезертирство, как и скрытое, приобретало все больший размах. Скрытым дезертирством Янош Острожский называл то бездействие, в ходе которого шляхта из посполитого рушения, фактически отказывалась от исполнения службы.

Когда начались частые атаки больших отрядов русской и татарской конницы, шляхта решила за лучшее отдельно оборудовать свои стоянки телегами, выставляя их кругом в виде вагенбурга. И как управлять таким войском, когда все себе на уме, Янош не представлял. Разговоры со шляхетскими лидерами, как и с командиром посполитого рушения Яношем Заславским не принесли существенных изменений, лишь шляхта стала меньше нарушать правопорядок к лагере. Нет, его заверили, что в бою мы… всех… легко!

И несмотря, может, вопреки, всем сложностям, войско подошло к русским укреплениям. Первое желание, которое возникло у гетмана — обойти все эти холмы и ямы. Поскакали разъезды в разные стороны, что бы понять, где и как можно обойти урепления, но такую идею отмели. Ну нет тут бродов. А в тех чуть более узких местах, где можно было переправиться плотами, курсировали русские небольшие кораблики — струги и кочи, на борту которых были маленькие пущенки. Был другой вариант — идти далеко на юг, ли на север.

На севере русскими был захвачен город Чернобыль и его можно освободить. Но разве это та задача, которую войско должно решать? Нужна решительная победа над русскими и тогда и Чернобыль, и Киев с Черниговым, да и с Новогород-Северским, все территории быстро вернутся в Речь Посполитую. После победы откроются возможности для наступления в сторону Воронежа, Курска, Белгорода, при этом обходя засечную черту через малоросские земли.

В пол днях пути от Киева, Янош Острожский получил новые сведения. Не получится уйти на юг, кроме того, есть вероятность, что и назад, в Острог, не получится вернуться. Татарские орды грабят и крушат все, что находится в ста-двухсот верст на юго-запад от Киева.

— Ты, гетман, привел нас в ловушку! — кричал на Военном Совете Константин Вишневецкий, который сам сильно желал быть на месте Острожского.

— А не все ли мы совещались? Нужно было говорить тогда! И кто предлагал иное? — зло спросил Янош Острожский. — Мои решения неправильные? Где твои предложения, Вишневецкий?

Ситуация накалялась. Оба, далеко уже не молодых, человека спорили с таким азартом, какой присущ, скорее, молодости. Того и гляди последует вызов на поединок.

— Нужно было оставить московитов здесь на их ямах и сперва разбить татар. Это же надо быть таким не дальновидным, чтобы оставить в тылу татар! — сказал Вишневецкий и резко замолчал.

Константин вспомнил, что он, как раз-таки и был тем, кто ратовал за идею, что русских кочевников задержат южные крепости, потому не следует сильно на них отвлекаться. Увлекся магнат в своей критике.

— Только вперед и разбить русских! — решительно сказал Заславский, пользующийся большим авторитетом, пусть имеющий и не такую знатность, богатство и защиту рода, как, например, Острожский.

— Смерть московитам! — начали выкрикивать другие командиры, воодушевленные словами Заславского.

Кричали Любомирские, восклицали Потоцкие, Рафаил Лещинский потрясал извлеченной саблей. Казалось, полное воодушевление и решительность царила в сердцах гордой шляхты. Но это было не совсем так. Несмотря на некоторое численное превосходство в войсках, все понимали, скрывая это понимание за бравадой, что время у польско-литовского войска не осталось. Один решительный бой — вот единственное решение, что оставил своими действиями противник. Иначе можно получить еще и татарские орды на коммуникациях, да и удар с тыла. Итак, русские показали превосходство в легкой коннице, а с татарами… Только бой!

*…………*……….*

— Началось! — скорее сам для себя сказал Пожарский.

Командующий стоял на специальной смотровой площадке, построенной внутри одной из крепостиц. Рядом с князем находился Прокопий Петрович Ляпунов и Фролка, помощник Пожарского. Внизу нехитрой конструкции располагались вестовые, которым следовало быстро домчаться до нужного места в обороне с приказом командующего. Каждый вестовой был с двумя добрыми конями и уже в седле.

Дмитрий Михайлович всматривался в зрительную трубу и в очередной раз восхищался гением Софии Браге, что она создала такое чудо. Многие, кто знал о женщине-ученой костерили ее, ругая пуще, чем получала брани в свой адрес какая продажная девка. Дело ли девке лезть в мужские дела! Но вот он, командующий русской армией, теперь понял, что ручки ей целовать нужно за такое изобретение, позволяющее быстро реагировать на любые изменения на поле боя. Может и не только ручки… Видел Пожарский эту женщину, хороша, чертовка!

— Передать Щуке, что ляхи изготовились к приступу по левой руке! — сказал командующий и стал всматриваться. — Четыре польских полка гайдуков до трех полков наемников-алебардщиков и один полк мушкетеров.

Прокопий и Фролка удивленно смотрели на Пожарского. Быстро соображает князь, а еще с такой точностью подсчитал противника.

— Чего, аспид, молчишь? — взъярился князь на Фролку.

— Да, княже, — спохватился Фрол и стал во всю глотку горланить со смотровой вышки вниз, дублируя приказ.

Голос у помощника Пожарского был громкий, аж уши закладывало, но это давало гарантии, что внизу вестовые услышат все, что нужно. На всякий случай и для порядка с вестовыми, с ними находился прапорщик, вот на нем и была ответственность за то, чтобы все, что нужно служивые услышали и правильно поняли. Он же имел право подняться на вышку и, если необходимо, уточнить.

Вверх взметнулся красный флажок, который сообщал, что приказ принят, понят и вестовой уже отправляется. В эту же секунду молодой дворянин Кучерин, всего семнадцати лет отроду, но уже отличный наездник, начал хлестать по бокам свою лошадь, придерживая заводную. Зверь понял, что от него хотят и рванул вперед.

Польские войска не стали бездумно атаковать конницей, да и пехоту только вывели чуть вперед, концентрируя ее для быстрого натиска. Польские пушки были выдвинуты на сто метров в сторону русских позиций и могли добить ядрами до ближайших укреплений. Русские пушки располагались только на второй линии обороны, на валах, что позволяло добивать до противника, приближавшегося на метров сто двадцать — сто пятьдесят к первому рву и брустверам.

Польские пушки заработали и русские защитники укрылись. Лишь только некоторые воины наблюдали за работой неприятельских орудий, чтобы не прозевать атаку пехоты. Все ружья были заряжены, штыки, у кого они были, примкнуты. Впереди стояли стрельцы особого стрелецкого полка, который формировался при непосредственном участии князя Пожарского и составлял основу для московского гарнизона. Это была тысяча неплохих воинов, уступавших, может быть только сторожевым государевым полкам. Но подобная уступка была только по показателям. Пусть московские особые стрельцы не так много подтягивались на перекладине, или не столь стройно ходили по войсковым площадкам, но тут находились воины, прошедшие не одну битву. Пожарский собирал таких стрельцов со многих гарнизонов, но сохраняя ядро из сибирских воинов.

Командовал московскими стрельцами, да и всей обороной левой руки, младший воевода Давыд Васильевич Жеребцов. Это он некогда привел больше тысячи стрельцов из Сибири для поддержки государя. После такого поступка Жеребцова, государь оставил Давыда Васильевича в Москве, а в Мангазею, где тот был раньше, послал других людей.

— Сидеть! Всем сидеть! — кричал младший воевода Жеребцов.

— Младший воевода, пешцы ляхов изготовились, — сообщил воин, который оборудовал себе место для наблюдения и был назначен тем воином, который должен сообщать об изменениях обстановки.