Через мешок я продел верёвку и подвесил через плечо, руки у меня были заняты. Нам с Торбьерном пришлось тащить хёвдинга, несмотря на то, что милосерднее было бы его просто добить.

— Рана у него плохая, — сказал я.

— Да, досталось ему, — согласился Торбьерн. — Но какая славная победа! Клянусь, я сложу об этом дне целую сагу! И тебе в ней место найдётся!

— Сначала надо сделать так, чтобы эту сагу могли услышать, — хмуро произнёс я. — То есть, выбраться отсюда.

— Когда ты стал таким… Мрачным? Как какой-то старик, которому всё не так, потому что у него болят зубы и кости, — фыркнул Торбьерн.

Я пожал плечами, и Кетиль вновь не сдержал стон. Хёвдинг был бледен, он постоянно норовил схватить меня за рукав или что-нибудь ещё, пока я тащил его, обхватив под мышками.

— Ты сам недавно считал, что нас покинула удача, — сказал я.

— Признаю, был не прав, — улыбнулся Торбьерн.

— Надо было сделать волокуши, а не тащить его так, — пришла мне в голову запоздалая мысль. — Да и всех остальных тоже.

Как обычно, сначала делаем, а потом думаем.

— Ничего, сейчас погрузим их на снекку, вернёмся, всё остальное заберём, — сказал кузен. — Но с дюжиной гребцов переплывать море… Будет непросто.

— А разве нельзя набрать где-то людей? — удивился я.

— Здесь? Вряд ли, — хмыкнул Торбьерн. — Разве что в Лунденвике. Или в Ирландии, там тоже могут быть норвежцы, может, даже кто-то из родичей. На Оркнее тоже, но там нас скорее ограбят самих.

Я мысленно удивился таким сложностям, но виду не подал. С другой стороны, всё верно, мы теперь представляем собой лёгкую добычу для наших же коллег и соседей. Как всё непросто.

— И что, пойдём в Лунденвик? — спросил я.

— Это Кетилю решать… — пробормотал кузен, потом взглянул на хёвдинга и добавил. — Или Гуннстейну.

Мы наконец перевалили через пригорок, разделяющий мерсийскую деревню и морской берег. Вид на бухту, в которой пряталась «Чайка», открывался поистине волшебный, солнце ненадолго выглянуло из-за серых облаков, заставляя море искриться, будто покрытое золотой чешуёй.

Вот только этот прекрасный вид омрачался тем, что от камышовых зарослей, в которых мы оставили нашу снекку, поднимался столб дыма. Воины тана Осберта побывали здесь раньше нас.

— Проклятье! — воскликнул Гуннстейн. — Скорее туда!

Мы ускорились, насколько могли, вместе с ранеными и всей добычей. Если они сожгли «Чайку», то это конец. А ведь можно было догадаться, что часть мерсийцев отправится к берегу на поиски нашего корабля. Тан Осберт не в первый раз имел дело с викингами. В последний, это верно, но всё-таки опыта ему хватало с лихвой.

Кетиль заскрежетал зубами не то от гнева, не то от усилившейся тряски. Мы с кузеном перешли на лёгкий бег, насколько это было возможно в такой ситуации. Мы и так были навьючены, словно мулы.

Я чувствовал, как снова ускоряется пульс, а внутри разгорается злоба, требующая как можно скорее дать ей выплеснуться на тех, кто посмел тронуть наш корабль. Возле зарослей камыша мельтешили фигурки саксов, неподалёку переминались с ноги на ногу их лошадки. Всего с десяток, около того. Коварные, мерзкие англичане.

— Убьём их всех! — проревел я, не в силах противостоять гневу.

Обычно я довольно холодно относился к кровопролитию, стараясь не соваться лишний раз в пекло, но теперь я знал каким-то шестым чувством, что правильнее всего будет сделать именно так, а не иначе. Обрушиться на негодяев стремительно и безжалостно, как удар молнии.

Кетиля и всех остальных раненых мы оставили прямо на тропинке, вместе с нашей добычей, а сами рванули вниз по склону, стараясь добраться до мерсийцев прежде, чем они опомнятся и доберутся до своих лошадей.

На этот раз наше сражение не было столкновением двух подготовленных строев, с самого начала оно оказалось чередой разрозненных стычек, но за счёт того, что мы побежали все вместе, а мерсийцы были рассеяны по берегу, мы завладели преимуществом.

Какой-то испуганный сакс, почти мальчишка, неловко вскинул копьё, пытаясь насадить меня на него, словно кабана. Я на бегу юркнул в сторону, влево, избегая порыжелого острия и тут же разрубая голову мальчишки надвое. Плеснуло красным, а я понял, что чуть не повторил судьбу Кетиля.

Остальные норманны тоже собирали кровавую жатву, мстя за «Чайку» и погибших товарищей. Мы налетели с такой яростью, что саксы просто не сумели ничего противопоставить нашей атаке. Они даже не успели построиться, чтобы подороже продать свои жизни, и предпочли умирать по одному или бежать, но и бегущих чаще всего догонял бросок копья или топора в спину.

— Фирд, — презрительно сплюнул Кнут. — Ополченцы.

Простые мужики, вынужденные защищать свою землю с оружием в руках по приказу своего тана. У этих богатырей даже и доспехов-то не было.

— Кьяртан! Не дай лошадям разбежаться! — крикнул я, даже не задумываясь о том, что не имею никакого права ему приказывать.

Но спорить Кьяртан не стал, прекрасно понимая, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти, и принялся хватать лошадей за уздцы, сгоняя испуганных животных в кучу.

Гуннстейн, чуть не плача, хватался за голову и дёргал себя за бороду, глядя на то, что натворили мерсийцы. Ублюдки отыскали нашу снекку, вытащили всё наше добро на берег и безжалостно запалили корабль, так что «Чайка» пошла на дно горелым остовом.

— Мерзавцы! Сволочи! Будь они прокляты! — рычал старый кормчий.

Корабль он нежно любил. Для Гуннстейна, да и для Кетиля тоже, наша снекка была не просто кораблём и средством передвижения, она была вторым домом, собственноручно построенным и вытесанным. Даже парус «Чайки» был соткан заботливыми руками жён и сестёр, напоминая о покинутом доме в норвежских фьордах.

Норманны снова были подавлены и мрачны. Корабль являлся той ниточкой, связывающей их с родиной, и теперь он покоится на дне, а что делать дальше — непонятно.

— Парни! Грузите всё на лошадей, — громко произнёс я, не в силах смотреть на растерянных и беспомощных соратников. — Надо отсюда уходить.

Лучше занять их делом, отвлечь. Скоро сюда нагрянут ещё саксы, и желательно бы нам в этот момент находиться где-то в другом месте.

— Удача нас покинула, — произнёс Торбьерн. — Прямо как Рагнара.

На этот раз спорить я не стал.

Навьюченные лошади размеренно шагали по тропе, ведущей вдоль берега на юг. Раненых положили на волокуши из остатков вёсел и плащей, некоторые могли держаться в седле и ехали верхом, но мы, простые пешеходы, нисколько им не завидовали. Всего боеспособных людей вместе со мной осталось тринадцать человек. Это вместе с легкоранеными, потому что синяки, порезы и ссадины никто не считал. Они имелись у каждого.

Убитых мерсийцев на берегу тоже обобрали до нитки, и наши мешки ломились от чужого добра, но мне, да и всем остальным, всё равно было тревожно. Мы вели караван через враждебную нам землю, неизвестно куда и зачем.

Зато я наконец запомнил по именам всех членов нашей небольшой команды. Раз уж взялся командовать подразделением, то лучше бы знать в нём каждого. С кузеном Торбьерном всё и так понятно, как и с нашим кормчим Гуннстейном, который формально и считался лидером. А вот с остальными мне пришлось знакомиться заново, наблюдая со стороны и выхватывая имена и особенности из обрывков разговоров. Увы, но я не мог подходить к каждому и спрашивать, этого бы просто не поняли.

Хальвдан и Кьяртан, мои бывшие соседи на «Чайке», тоже не нуждались в представлении. Кнут, одноглазый и хладнокровный, тоже. А вот все остальные, пожалуй, да. Вот они, слева направо.

Вестгейр, довольно пожилой викинг, лишь чуть младше Гуннстейна, ничем больше не выделяющийся. Удачливым его трудно было назвать, но после стольких походов он был всё ещё жив, и это в нынешние времена само по себе неплохой результат.

Два брата, Олаф и Лейф, постоянно спорящие и состязающиеся между собой. Хромунд, молчаливый и мрачный, его имя оказалось узнать труднее всего.