Я, кстати, поспрашивал парней об их познаниях в географии. Ни о какой Исландии, Гренландии или Винланде здесь и слыхом не слыхивали. Мол, все корабли, уходившие на запад, просто не возвращались, и что там нет ничего, кроме бесконечного моря. Блистать знаниями я не стал, просто покивал с понимающим видом.

Зато в географии Европы меня уделывали, как первоклашку, в основном, за счёт незнакомых для меня названий. Или знакомых, но очень смутно. Местные, как я успел заметить, не были глупее меня, они были просто ограничены своей эпохой и кругозором своего времени, в котором даже самые образованные люди могли верить в мифы про песьеглавцев и всё такое прочее.

В местном быту я тоже постоянно подглядывал за другими, как делают они, чтобы не выделяться из толпы и не выставлять себя дураком. Хотя в плане гигиены я всё-таки старался придерживаться своих собственных взглядов, мыть руки перед едой и не пить сырую воду, и потихоньку пытался приучить к этому своих товарищей. Я попадал сюда не для того, чтобы сдохнуть от боевого поноса, этого бича всех армий Средневековья. У меня была цель.

И я к этой цели шёл. Пусть не самым прямым путём, наоборот, извилистой тропой, но с каждым днём я к ней приближался. Шаг за шагом. В конце концов, прежде, чем менять судьбы мира, необходимо в этом мире немного обжиться, адаптироваться, привыкнуть к нему и сделать так, чтобы этот мир привык к тебе, а не вытолкнул прочь, как инородное тело.

«Морской сокол» вышел в устье широкой реки, и мы подняли парус, который тут же наполнился ветром. Вёсла втащили на борт, давая отдых натруженным мускулам. Впереди бескрайним серым полотном колыхалось Северное море.

Я потянулся, похрустел суставами, оглянулся по сторонам. Норманны вокруг делали то же самое, переругиваясь и перешучиваясь, и только Кеолвульф сидел у борта, задумчиво глядя на английский берег.

На самом деле, если бы он хотел сбежать по-настоящему, то давным-давно бы это сделал, возможностей ему представилась уйма, но мерсиец то ли трусил, то ли его всё устраивало. Я так до конца и не понял.

— Скучаешь по дому, Кеолвульф? — спросил я, проследив за направлением его взгляда.

Он вздрогнул, будто мой голос резко вывел его из некой дрёмы, и кинул быстрый взгляд на меня, чтобы тут же отвернуться.

— Нет, господин, — сказал он.

— Там у тебя осталась семья? — спросил я.

Кеолвульф помолчал, видимо, не желая сначала давать ответ, но понял, что лучше не игнорировать вопрос.

— Нет, господин, — выдавил он. — О прошлой зиме… Преставились.

Я промолчал. Мне нечего было ему сказать.

— Почему ты не сбежал от нас? — спросил я.

Кеолвульф пожал плечами.

— Лучше быть рабом у доброго хозяина, чем свободным у негодяя, — сказал он.

Я так не считал. Лучше вообще не быть рабом, но с какой-то стороны он был прав, некоторым людям просто необходимо, чтобы им указывали, что делать. А некоторые этого не терпят ни под каким соусом, хоть называй это рабством, хоть контрактом, хоть оммажем, хоть судебным решением.

— А с чего ты вообще взял, что я добрый? И что я не продам тебя, едва мы придём в Хайтабу? — хмыкнул я.

Он снова пожал плечами.

— Вы, господин, хоть и язычник, а поступками… Лучше иного епископа, — сказал Кеолвульф.

— Скажешь тоже, — буркнул я.

Хотя у местных священников тоже имелись свои рабы и крестьяне, которые обрабатывали монастырские земли и которых местная церковь обирала до нитки, выжимая все соки из тех, кто приносил хоть какой-то доход. И быть выпоротым на монастырском дворе — это совершенно обычное дело для здешних крестьян, без всякого шанса на христианское милосердие и всепрощение.

А я, кроме того вечера, когда взял Кеолвульфа в плен, больше и пальцем его не тронул, ограничиваясь лишь словесными внушениями. Наверное, я мог считаться добрым господином.

— Думаю, ты недолго будешь скучать по Англии, Кеолвульф, — произнёс я. — Думаю, мы очень скоро сюда вернёмся.

Скрэлинги — дикари, слабаки, уродцы. Собирательное название аборигенов Северной Америки и Гренландии, но есть мнение, что так могли называть и прочие северные народы.

Морское путешествие оказалось гораздо более выматывающим, чем я предполагал изначально. Не настолько, как в тот злополучный вечер у берегов Нортумбрии, но всё-таки достаточно утомительным.

Драккар шёл под парусом, когда позволяла погода, и на вёслах, когда ветер стихал или становился настолько слабым, что парус обвисал мокрой тряпкой. К тому же, мы не могли грести бесконечно, а ветер не мог дуть без перерывов. К тому же, морские течения то помогали нам, то наоборот, мешали, и мы старались проскочить такие места побыстрее.

С неполной командой в полторы дюжины человек на корабле, который мог вместить в несколько раз больше, это было непросто. К тому же, на «Чайке» Кетиль и Гуннстейн регулярно менялись, а теперь кормчий у нас был только один. Я замечал жадные, ревнивые взгляды Эйрика, все замечали, но вместо него Гуннстейн почему-то подозвал меня.

— Хватай, — сказал он, отпуская рулевое весло.

«Морской сокол» оказался своенравным, но неожиданно лёгким в управлении. Вытертая деревянная поверхность весла рвалась из рук прочь, но я без труда удерживал драккар в повиновении. Зато сразу стало понятно, почему корабли здесь сравнивают с конями или драконами, а относятся почти как к живым существам. Ощущение, будто ты оседлал могучего зверя, упрямого и хитрого, не покидало ни на секунду. Оседлал не насильно, как необъезженного жеребца, а по обоюдному согласию, и теперь он бежит через стихию, но стоит хоть чуть-чуть показать слабину, как этот зверь просто ради смеха выкинет какую-нибудь злую шутку. Оказалось приятно чувствовать, как в этом весле кроется сила, а свежий ветер бросает в лицо солёные капли.

— Я ему не доверяю, — тихо сказал Гуннстейн. — Пока учись, будешь сменять меня.

— Почему я? — спросил я.

— У тебя хватит ума не завести нас в Хельхейм, — проворчал кормчий. — Хотя поначалу казался круглым дураком. Видимо, я ошибся.

Восточная Англия осталась позади, её плоские низины скрывались в тумане где-то по правому борту. Мы шли на юг, чтобы пересечь Ла-Манш в самом узком месте и там повернуть к восходу, к воротам Балтики. Всё это время Гуннстейн вдалбливал мне в голову морскую науку, будто бы пытаясь передать за пару часов знания всей своей жизни, и от такого количества тонкостей и нюансов у меня голова начала пухнуть буквально через несколько минут. Но я слушал и запоминал, прекрасно понимая, что такими знаниями просто так не делятся, и второго шанса послушать лекцию старого морехода у меня может и не быть.

Таким макаром мы добрались сперва до побережья Кента, а там Гуннстейн выгнал меня из-за руля и повернул на восток, чтобы через несколько часов выйти к берегам Фризии, как здесь называли будущие Нидерланды. Здесь простой болван вроде меня с управлением бы точно не справился. Приходилось большую часть времени идти на вёслах, лавируя между песчаными отмелями и банками и проходя по фарватерам, которые кто-то отметил воткнутыми в песок ивовыми ветками, торчащими над водой.

Как раз начало темнеть, и на берегу, который вновь оставался по правому борту, иногда можно было увидеть огоньки, причём меня ни на секунду не покидало ощущение, что за нами следят.

— Нищая земля, — сказал Торбьерн. — Ещё более нищая, чем Восточная Англия.

— Я тут бывал, — широко улыбаясь, сказал Эйрик. — Местные иногда специально отмечают неверный фарватер, а потом грабят севшие на мель корабли.

— Я знаю фарватер, — проворчал Гуннстейн. — Мы здесь тоже бывали.

Место выглядело так, будто здесь туда-сюда снуют десятки и сотни кораблей, мы регулярно видели чужие паруса на горизонте. Кеолвульф, завидев один из них, испуганно перекрестился, и это не укрылось от норманнских взоров.

— Не бойся, малютка-сакс, волки на волков не охотятся, — хохотнул Кьяртан, хотя Кеолвульф был едва ли не вдвое старше него.