— Бабьими, блядь, делами, — процедил я, стряхивая чужие руки со своих плеч.

— Да что на тебя нашло? — к нам подошёл Гуннстейн.

— Пусть следит за своим языком, — сказал я.

Кормчий только покачал головой, глядя на побитого Олафа. Тот, похоже, потерял сознание, но Лейф присел рядом, похлопал его по щекам, и Олаф внезапно ожил, вскакивая на ноги.

— Где этот молокосос⁈ Я ему башку откручу! Как цыплёнку! — прорычал он.

— Тише, воин! — повысил голос Гуннстейн. — Никаких драк и разборок, пока мы в дороге, вы помните!

— Гуннстейн, я тебя, конечно, уважаю, но… — угрожающе начал Олаф, вытягивая топор из-за пояса.

— Но что? Повтори при всех, что ты мне сказал! — произнёс я.

— Что? Сказал дать мне поспать? — фыркнул Олаф.

— Ты сказал не это, брат, — попытался образумить его Лейф. — Ты назвал его бабой.

Норманны, собравшиеся вокруг нас, недовольно заворчали, осуждая подобные высказывания. В любой подобной культуре из закрытых мужских сообществ сравнения с противоположным полом или даже намёк на женоподобность — жуткое оскорбление. Так что я сделал всё правильно, вколотив его тупую башку в землю.

— Молодец, Бранд, — тихо произнёс Торбьерн, похлопав меня по плечу.

— Хватит склок! — крикнул Рагнвальд. — Хёвдинг умер.

Всеобщее внимание тут же переключилось на новое событие. Только Олаф сверкнул глазами, вытирая расквашенную морду краем плаща, и в его взгляде я чётко увидел враждебность. Он этого так просто не оставит, но и я не позволю обращаться с собой, как с дерьмом.

Я прекрасно понимал, что для большинства я пока был всего лишь очередным дренгом, молодым воином, салабоном, который не факт что выживет в очередной стычке, и которому ещё только предстоит завоёвывать всеобщее уважение, честь и славу, но спускать такие выходки кому бы то ни было я не собирался. Собственно говоря, так слава и завоёвывается. Ты постоянно находишься в конфликте с миром, с окружением, и то, как ты справляешься с этими вызовами, формирует твой образ в глазах всех окружающих. Плюс пятнадцать социальных кредитов, партия гордится тобой.

Тем более, что вся жизнь северян происходит на виду, что на корабле, что в походе, что в маленькой деревне на берегу какого-нибудь затерянного фьорда. Одиночки на севере не выживают, и самым распространённым наказанием за убийство или другое преступление тут было изгнание.

Мы все переместились к волокуше, на которой лежал Кетиль Стрела, накрытый плащом и успевший немного окоченеть. Хёвдинг крепко сжимал рукоять меча, так, что даже вывернуть рукоять из ладони не получалось.

— Хорошая смерть, — заключил Рагнвальд. — Давно умер?

— Перед рассветом, — ответил я.

Рагнвальд кивнул и подёргал себя за светлую бороду, заплетённую в толстую косицу.

— Увидимся в Вальхалле, хёвдинг, — задумчиво произнёс он, почему-то бросив быстрый взгляд на меня.

Хальвдан и Кнут уже принялись рыть могилу, пока все остальные собирали вещи и готовились выходить. Лошадями занимался Кьяртан, снова навьючивая на них поклажу, кто-то бездельничал, кто-то уплетал кашу. Гуннстейн раз за разом обходил поляну, проверяя, чтобы все были готовы к выходу, и я видел, как на его приказы реагируют викинги. Неохотно. Старого кормчего уважали, но беспрекословно ему подчиняться не считали нужным, и лично мне такой стиль командования совсем не нравился. Это чревато будущими проблемами.

Разброд и шатание неизбежно кончится мятежом и кровопролитием, а мы сейчас не в той ситуации, когда можем грызться между собой. Мы должны добраться до дома, желательно, в целости и сохранности.

Хёвдинга похоронили здесь же, в лесу, на краю поляны, разве что Сигстейн Жадина устроил сцену, когда мертвеца начали опускать в неглубокую яму.

— Братцы, зачем ему меч? Это же отличная сталь! — возмутился он, увидев, что Кетиля опускают прямо так, с оружием и в кольчуге.

Никто не позарился на его вещи, пусть даже Сигстейн был трижды прав.

— Попробуй забери, Сигстейн, — буркнул Хальвдан. — Придётся ему пальцы отрезать. Будешь?

— Нет, не буду, — насупился раненый.

— Вот и решили, — сказал Хальвдан.

Не было ни громких речей, ни ритуалов, ни слёз, хёвдинга просто молча зарыли в мерсийской земле, надеясь, что дикие звери или местные крестьяне не доберутся до тела. С них станется.

— Всё, выходим, — приказал Гуннстейн. — Мы и так сильно задержались.

На самом деле нет, мы бы и без похорон вышли не сильно раньше, но немного мотивации никому не повредит. Шагать нам ещё долго, в этом я не сомневался, а всего один мерсийский всадник может за пару проскакать галопом расстояние, которое мы преодолевали за день, поднять войска из соседнего шайра* и встретить нас во всеоружии на каком-нибудь мосту. Лично я бы так и поступил, поэтому я в любой момент ожидал засады. До тех пор, пока мы не покинем это королевство.

Наш караван отправился дальше по дороге на юг, Гуннстейн рассчитывал за сегодня дойти хотя бы до устья Уитема, а на следующий день переправиться через Грейт-Уз, отделяющий Мерсию от Восточной Англии. Расстояния и время он, конечно, измерял своими, морскими способами, ведомыми только ему, так что я мысленно добавил к этому пути ещё сутки. В конце концов, идти пешком по пересечённой местности это совсем не то же самое, что плыть по волнам.

Тем более, с грузом и ранеными, которые теперь восседали на конях уже не страдающими и стонущими мешками костей, а поглядывая сверху вниз на нас, идущих пешком. В сёдлах они держались, как собака на заборе, всё-таки, мореходы, а не кавалеристы, но гонору у них всё равно прибавилось, будто они были не подранками, вынужденными ехать верхом, чтобы не задерживать остальных, а крылатыми польскими гусарами.

И это многим уже не нравилось. Наш отряд вообще здорово потерял в единстве, стоило только хёвдингу сойти в могилу. Мы всё больше начинали собачиться между собой, будто бы заново выясняя, кто в этой волчьей стае главный.

Шайр, шир — единица административного деления в средневековой Англии.

Мы брели дальше вдоль побережья Мерсии, мимо полей и болот, старательно обходя деревни и хутора, хотя многие из норманнов не понимали причин для такой осторожности.

— От кого мы вообще прячемся? Мы же дали по рогам этому Осберту! — воскликнул Асмунд.

— Не пристало воину бежать от сражения, — поддакнул Олаф.

— Столько добычи пропустили, — сказал Сигстейн Жадина.

— Хватит болтать, — проворчал Гуннстейн.

— А то что? Саксы нас услышат и прибегут драться? Так я только за! — фыркнул Олаф, который всё ещё выглядел так, словно сунул морду в пчелиный улей.

Гуннстейн сердито махнул рукой, в очередной раз пуская всё на самотёк. Ему точно не хватало умения управляться с людьми, с каждым часом его приказы слушали всё меньше и меньше. Возможно, если бы он хоть разок дал в зубы тому же Олафу за пререкания со старшим, проблема исчезла бы сама собой, но Гуннстейн был стар, и в драку лишний раз старался не лезть.

— Заткни пасть, Олаф, — сказал я.

Если Гуннстейн позволяет всем подряд плевать на дисциплину в отряде, то я подобного не терпел, а значит, вынужден был действовать самостоятельно.

— Подожди, пока мы выберемся из Мерсии, вонючий щенок, и ты за всё ответишь, — процедил Олаф.

— Если ты хочешь сделать это побыстрее, то заткнись и шагай, — сказал я.

Олаф был крупнее и сильнее меня, старше почти на десяток лет, в самом расцвете сил, каждое лето ходил в викинг, тогда как Бранд выбрался в поход впервые в жизни. Мы не равны, но я нисколько его не боялся. Самыми опасными в нашей команде для меня казались Рагнвальд, Кнут и, как это ни странно, Хромунд.

Ругались не только мы с Олафом. Кьяртан подшучивал над Токи, тот вяло огрызался, мой кузен Торбьерн то и дело пытался декламировать свои стихи, за что ему тут же прилетало от всей команды, Хальвдан периодически донимал Асмунда. Отряд сам собой распадался на несколько мелких групп, и что-то мне подсказывало, что очень скоро кто-то потребует разделить добычу и команда «Чайки» перестанет существовать как единое целое. По сути, уже перестала.