Норманны недовольно загудели, и я медленно поднялся с насиженного места, пальцем проверяя заточку сакса.

— Пойди проспись, Готторм Сизый, — сказал я. — Я не дерусь с деревенскими пьянчугами.

— Ха, я так и знал! Ты просто трус! — воскликнул он.

— Позволь, я его зарублю, — попросил Кеолвульф.

— Нет, Кеолвульф, — сказал я.

Я посмотрел на этого Готторма. Опасным он не выглядел, во всяком случае, для меня, хотя было заметно, что за всю жизнь он успел повидать многое. На вид ему было лет сорок, может, чуть больше, борода и волосы с проседью, лицо в мелких шрамах, нос в красных прожилках.

— Похоже, ты больше любишь сражаться с бражкой, чем с достойными противниками, — сказал я. — Приходи трезвый. Не хочу, чтобы потом говорили, мол, я тебя убил лишь потому, что ты едва стоишь на ногах.

— Никто так не скажет, Бранд, — сказал Кьяртан.

— Он заслужил, — сказал Хальвдан.

— Ну так что? Кто вы там, тронхеймцы? Ха, да вы жалкие слабаки, если ходите под началом такого сосунка! Даже и не думал, что среди норвежцев бывают такие! — продолжил нарываться Готторм.

Я скинул шапку и полушубок, чувствуя, как лёгкий морозец начинает пощипывать тело под рубахой. Ничего, сейчас согреемся.

— Эй, Готторм! — крикнул я. — Твоя мамаша, видно, родила тебя от свиньи в хлеву!

Да, я повёлся на провокацию, да, кинулся в драку. Но здесь судьбу человека после драки определяет не Уголовный кодекс, а уважение или осуждение тех людей, с которыми ты живёшь рядом. И эти люди ожидали, что я вступлюсь за свою честь и за честь всей нашей команды.

Так что я хорошо поставленным хуком зарядил Готторму в челюсть. Прежде, чем он сумел хоть что-то сообразить. Готландец пошатнулся, но не упал, лишь тряхнул кудлатой головой, подсчитывая искры, летящие из глаз.

— Ах ты… Собачий потрох! — выдавил он и тут же выхватил нож из-за пояса.

Значит, быть добру. Я тоже выхватил сакс и отскочил назад, Готторм сделал несколько выпадов подряд, твёрдо намереваясь выпустить мне кишки. В его движениях виднелись годы практики, он и впрямь убил больше народа, чем казалось на первый взгляд, но у меня имелось несколько важных преимуществ. Я был моложе, мой нож был длиннее. И, самое главное, я был трезв.

Пьяная поножовщина это всегда много крови, сумбурная свалка, мат и внезапные полсотни колотых, но я был трезв, а значит, отлично видел все его манёвры. Убивать Готторма не хотелось, даже после всего произнесённого, во мне ещё теплился остаток человеколюбия, однако ножевой бой коварен и непредсказуем. Да и любая царапина потенциально могла привести к заражению и смерти.

Я полоснул тесаком крест-накрест, как польской саблей, на что готландец только ощерил кривые зубы и снова попытался ткнуть меня в брюхо. Оба моих удара прошли мимо. Готторм попытался схватить моё запястье левой рукой, лишить меня возможности атаковать, но сумел только дёрнуть меня за рукав, и в ответ я успел глубоко полоснуть его по предплечью. Пустить ему кровь.

Готландец оказался настолько пьян, что даже и не заметил раны. Он шипел и плевался, бормотал проклятия, с трудом держался на ногах, но всё равно оказался грозным противником, раз за разом наседая на меня с разных сторон.

— Кончай его, Бранд!

— Нож выше держи!

— Смелее!

Меня подбадривали выкриками, словно гладиатора на арене, норманны орали и ставили ставки, с других концов лагеря начали подтягиваться зрители. Такое зрелище бывает не каждый день, хотя в последнее время драк становилось всё больше. В том числе, и со смертельным исходом.

Получилось так, что мы с Готтормом сделали одновременные выпады, нож в нож. Звякнула сталь, мой сакс пробороздил его незащищённые пальцы, его нож полоснул меня по тыльной стороне руки и выпал на землю, а я, не теряя времени, перехватил его обратным хватом и всадил Готторму в ключичную впадину.

Готторм упал на колени, хватая ртом воздух, мой удар повредил артерию, а с такими ранами не живут. Кровь толчками выходила из раны, заливая утоптанный снег, а я вытер лезвие сакса и вернул оружие в ножны, глядя, как умирает этот пьяница. От его разгорячённого тела шёл пар, и мне на секунду показалось, что это его душа отлетает в Вальхаллу. Как ни крути, а умер он в честном бою.

И всё же мне было не по себе. Если мы будем убивать друг друга от скуки и по пьяной лавочке, тем проще будет саксам отбить наше вторжение, и эта мысль грызла и терзала меня, не отпуская ни на минуту. Но я ничего не мог с этим поделать. Я не конунг и даже не ярл. Пока что.

Я вернулся на своё прежнее место, накинул полушубок и шапку, поглядел на собравшихся, которые приветствовали мою победу довольными выкриками.

— А ведь вместо меня это мог сделать сакс, — произнёс я. — И Готторм тоже мог убить ещё нескольких саксов.

Люди вокруг притихли, осмысливая мои слова.

— И всякий раз, когда мы режем друг дружку, — продолжил я и ткнул пальцем в сторону частокола. — Где-то там радуется один сакс. Помните об этом.

За телом Готторма пришли его земляки-готландцы, и я ожидал, что с меня потребуют виру за его убийство, но островитяне, похоже, и сами знали, каков из себя Готторм и как тяжёл его нрав. Поэтому ни о какой вире не было и речи. Его просто унесли и похоронили за окраиной лагеря.

Как ни странно, моя речь, похоже, подействовала, и драк между собой с того момента стало несколько меньше, а все смертоубийства пресекались до того, как конфликт переходил в острую фазу. Слишком уж хорошо мы понимали свою уязвимость и малочисленность. А восполнить свои потери мы не могли, подкрепления не появятся просто так, сами собой. Сперва придётся одержать несколько громких побед, и только тогда сюда, как стервятники на добычу, слетятся все остальные искатели приключений со всего севера.

Но потери среди нас возникали не только из-за убийств. Мы слишком долго сидели на одном месте и в лагере неизбежно начался боевой понос. Непонятно, кто первый его подхватил, но он обошёл стороной только мою команду, которую я изо всех сил старался приучить к гигиене и при первых признаках эпидемии запретил пить сырую воду. Либо пейте эль, либо пейте кипячёную.

Пришлось объяснять такую свою упёртость в этом вопросе божественным вмешательством, мол, я слышал от одного годи, что болезни возникают от плохой воды и грязи, и это более-менее сработало. Норманны в принципе были более чистоплотными, чем те же саксы, но и это не избавило нас от извечной армейской напасти. И это ещё ладно, что король Эдмунд снабдил нас продовольствием, а викинги успели награбить съестного из местных амбаров, и у нас не началась цинга.

Так или иначе, дни медленно тянулись один за другим, заставляя нас помирать от скуки и поскорее ждать хоть какого-нибудь действия, и после Йоля ночи понемногу начали становиться короче, спустя пару месяцев запахло весной, небо стало пронзительно голубым, а птицы начали возвращаться со своих южных курортов. Зимовка подходила к концу.

Перспектива скорого выхода всех взбодрила и подстегнула, норманны точили топоры и смазывали кольчуги, звон в походных кузницах не утихал с утра и до самой ночи. Корабли заново смолили и конопатили, зашивали паруса, выстругивали новые вёсла, в общем, делали всё для скорейшего выхода в море. Рагнарсоны хотели пройти по морю и рекам до самого Эофервика, нагло и дерзко, ничуть не опасаясь того, что войска короля Эллы будут ждать их именно оттуда.

Хотя если бы командовал я, то, возможно, попытался бы заключить союз с бриттами, изгнанными на запад, и атаковать именно с запада, а вторая половина армии ударила бы с востока, поднявшись вверх через устье Хамбера. Но бриттов никто почему-то всерьёз не воспринимал, хотя они уже несколько веков продолжали борьбу с захватчиками-саксами, а дробить армию в нашем положении нельзя. Мы должны дробить саксонские армии, чтобы бить их по одиночке, а не свою собственную.

И вот, когда снег сошёл, а из жирной английской грязи начала пробиваться молодая зелёная травка, Великая Армия Язычников снова пришла в движение.