Сквозь гул потока иногда прорывались другие звуки — треск ломающихся, как тростинки, древесных стволов, грохот, с которым падали на землю вырванные взрывом здоровенные куски дёрна. Пронизывающий холод сменился обжигающим даже сквозь одежду жаром, от которого тоже было не укрыться. Накрывая собой Дарину, я старался вжаться плотнее в землю, которая под этой испепеляющей волной сначала быстро растаяла, превратившись в грязь, а потом снова засохла, начала запекаться вонючей коркой.

Сколько всё это длилось — сложно сказать. Я, кажется, на какое-то время потерял сознание.

Когда начал потихоньку приходить в себя, первое, что почувствовал — это боль от ожогов на открытых участках кожи. А ещё стало не по себе от повисшей вдруг тишины — неестественной, пугающей. Нас будто накрыли сверху звуконепроницаемым куполом. Или это у меня просто барабанные перепонки полопались к чертям?

Дарина подо мной слабо шевельнулась, и я отстранился, запоздало сообразив, что придавил её всем телом. Она закашлялась, заворочалась, сжимаясь в клубок. Ну, по меньшей мере, жива. Это уже хорошо.

Приподнявшись на локте, я подтянул ноги к животу и кое-как встал на ноги. Всё тело болело так, будто меня битый час лупцевали почем зря палками — казалось, каждая мышца расквашена в отбивную. Однако щит из эдры всё же сработал — открытых ран не было. Я переключился на Исцеление. Стало лучше, но в ушах всё ещё звенело, как после контузии.

Вокруг всё заволокло дымом и пылью. От них горело в глотке, щипало в глазах. Сделав первый глубокий вдох, я закашлялся, хватаясь за рёбра — каждый спазм отзывался колющей болью в груди.

Масштаб разрушений оказался даже больше, чем я мог себе представить.

Не было никакого ледяного НЛО. Не было никакого Осокоря. Вместо поляны, на которой он раньше был, далеко вперёд, докуда хватало глаз, тлеющим чёрным каньоном пролегала просека шириной метров пять. Деревья на ней были раздроблены в щепки и сожжены, те, что по краям — просто повалены в стороны, так что казалось, будто по тайге хлестнули исполинской горящей плетью. Метрах в двадцати от нас луч ещё и ударил в землю, пробороздив глубокую траншею, из стенок которой торчали обломки древесных корней.

Там, где рос Осокорь, в земле зияла здоровенная воронка, из которой до сих пор валили клубы едкого дыма. От самого древа не осталось ничего, кроме истерзанных клочков эдры, висящих в воздухе рваными шлейфами.

А Рада? Что, если и она сама не выжила⁈

Эта мысль привела меня в ужас, полоснула по мозгам так, что мне стало почти физически больно. Всё ещё туго соображая и пошатываясь, я огляделся.

В нескольких метрах позади меня земля была тоже разворочена, и на дне воронки я сквозь медленно рассеивающийся дым рассмотрел девушку. Она лежала в позе эмбриона, вся в пыли и саже.

Поначалу мне показалось, что она мертва, и это были самые жуткие мгновения за все последние дни. Я на едва гнущихся ногах подбежал к ней, рухнул на колени, осторожно приподнял ей голову, поворачивая лицом к себе.

Рада была бледна, как мел, пульс едва прощупывался. При этом остаточной эдры в ней было под завязку, так что поначалу даже непонятно было, как её лечить. Как обычно, накачивать в неё эдру под Аспектом Исцеления не получалось — это было всё равно, что пытаться лить жидкость в уже переполненный сосуд. Так что я после нескольких попыток наладил этакий круговорот — одновременно откачивал из неё излишки эдры и вливал свою, уже целебную.

Давалось всё это с огромным трудом, даже болезненно для меня. Снова вспомнились слова Вяземского о природе целительства, но сейчас мне было на них наплевать. Я весь сосредоточился на едва теплящейся, похожей на хрупкого мотылька, жизни, которая грозилась вот-вот покинуть тело Рады.

Что самое обидное, видимых повреждений на ней не было, если не считать мелких ссадин и царапин, которые затянулись за считанные секунды, когда я начал лечение. Физически Рада была почти невредима. Но всё равно угасала с каждой секундой. Даже тонкое тело её начало съёживаться, сосредотачиваясь в районе грудного узла.

Я был так поглощён лечением, что мы с ней сплелись в единое целое. Я и не заметил, как рядом оказалась Дарина. Она тоже опустилась рядом с девушкой на колени, внимательно осматривая её. До меня донеслось её невнятное, сбивчивое бормотание — губы её были разбиты, на них запеклась кровь, смешанная с пылью.

— Получилось… Невероятно… Такая удача! Но как я и думала… Оболочка слишком слаба… Одноразовая…. В следующий раз нужно… Да, нужно будет придумать что-то… Стабилизировать… Нужен более крепкий носитель…

Опомнившись, она схватилась за моё плечо, крепко сжала пальцами.

— Богдан, хватит! Это опасно. Для тебя опасно!

В ответ я лишь что-то невнятно рыкнул, мотнув головой. Дарина вцепилась в меня уже обеими руками.

— Не надо, Богдан! Всё кончено.

— Что значит кончено⁈ — прорычал я, с трудом отрываясь от Рады. — Она не может умереть! Я не позволю!

Дарина, успокаивающе гладя меня по щекам исцарапанными ладонями, прошептала:

— Мне очень жаль… То, что она до сих пор жива — это уже чудо!

— Что? Нет! — рявкнул я, вырываясь.

— Послушай меня! Я вижу, эта девочка тебе… не безразлична. Но она обречена, пойми. С самого начала. Слишком слабая оболочка для такой мощной матрицы. Это ведь Разрушитель! Такие пушки варман тууры устанавливают на своих дредноутах. Удержать эту мощь в теле смертной… Это было очень смело. Я и не надеялась… Один шанс на сотню, что сработает…

Я слушал её, будто сквозь пелену каких-то помех, с трудом концентрируясь на её голосе.

— Оболочка⁈ — прервал я её. — Ты о живом человеке говоришь! Или для тебя она просто подопытная крыса? И я тоже?

— Не говори так, прошу! Я…

Зарычав, я сбросил с себя её руки и снова склонился над Радой. Жизнь в ней ещё теплилась, и я снова начал раздувать этот уголёк, как только мог.

От одной мысли о том, что она не выживет, подкатывала паника. Я и сам не ожидал, что эта девушка мне так дорога. Она — самое дорогое, что у меня есть в этом грёбаном, диком, чужом для меня мире. И я только сейчас это окончательно понял.

Я её люблю, чёрт побери. Я не могу её потерять!!

Вливать в неё целительную энергию становилось уже физически больно, и я непрерывно рычал, напрягаясь так, будто пытался поднять невероятно огромный вес. Жилы на руках вздулись и начали темнеть, явственно проступая под кожей. На бледном перепачканном лице Рады и на её шее тоже проступила ветвистая сетка сосудов — неестественно яркая, пульсирующая.

— Перестань! — уже в голос кричала Дарина, вцепившись в меня и изо всех сил пытаясь оттащить в сторону. — Прекрати, слышишь⁈ Ты погубишь вас обоих!

Рядом маячили ещё какие-то фигуры — остальные члены отряда, понемногу приходя в себя, тоже подтягивались ближе к нам. Но я ни на кого не обращал внимания, весь сосредоточившись на Раде.

— Она уже не жилец, Богдан! Брось её! — не унималась шаманка. — Прекрати, прошу тебя! Послушай мать!

Рванувшись, я отстранил её от себя, вцепившись ей в горло.

— Ты. Мне. Не мать, — проговорил с трудом сквозь стиснутые зубы и отбросил её в сторону.

Дарина потрясённо вскрикнула, зашлась в плаче, но мне было не до неё.

Несмотря на все мои усилия, жизнь из Рады по-прежнему утекала, как песок сквозь пальцы. Подхватив её, какую-то совсем уж невесомую, на руки, я и сам заорал в голос, будто надеясь, что она меня услышит.

— Рада, дыши! Ну, пожалуйста! Очнись!!

В горле саднило от этого надрывного крика, но девушка не шевелилась, тонкие руки её бессильно свисали вниз, голова была запрокинута лицом к небу.

Я и сам заорал в небо и в последнем, отчаянном рывке влил в неё огромную порцию энергии. Это было уже не просто болезненно, а отозвалось такой вспышкой, что я едва не потерял сознание и пошатнулся. Так что едва расслышал её слабый стон.

Встрепенувшись, я на немеющих руках поднял Раду повыше, заглядывая её в лицо. Она вдруг, закашлявшись, жадно вдохнула воздух, будто вынырнула из-под воды.