Вновь проревели трубы и на улицах Карфагена появились колонны пехотных нумерий, - коротко остриженные солдаты с большими щитами, украшенными замысловатыми значками и окрашенные в цвета их подразделений. Это шли грозные скутаты, в сражениях образующие первые линии боевого построения пехоты, в надраенных до блесках кольчужных доспехах и сверкающих на солнце шлемах, вооруженные копьями и мечами. А следом за скутатами – и тут на миг ликующие крики толпы сменило недоуменное, а порой и испуганное перешептывание, - шли незнакомые варвары со светлыми волосами и холодными голубыми глазами, живо напомнившие всем нового телохранителя императора. В их облачении не было единообразия, присущего остальным колоннам: данные воины одетые кто в арабские, кто в ромейские, а кто и вовсе в незнакомые доспехи, вооруженные мечами и боевыми топорами, выглядели чем-то донельзя чужеродным на триумфе христолюбивого воинства. Это впечатление усиливалось при виде развевающихся над воинами стягов с грубо намалеванными изображениями чудовищ и бородатых ликов неведомых богов. И ликующие, выкрикивающие хвалы остальным колоннам, горожане настороженно смолкали – мало кто решится бросить под ноги победителям свежие цветы, не говоря уже о том, чтобы, как делали ранее некоторые особо возбудившиеся горожане, пытаться протиснуться сквозь ряды оцепления протягивая воинам бурдюки с вином. Лишь немногие девушки, - из тех что, забыв о приличиях, уже посылали воздушные поцелуи вслед ромейским гвардейцам, - сейчас, хоть и вели себя куда скромнее, нет-нет, да и бросали украдкой заинтересованные взгляды на суровых воинов, привлекательных в своей варварской опасности. Тем более, что до города уже дошли слухи, что сама нобилисса Валерия, дочь императора, уже побывала в плену у предводителя славянских варваров – и именно после возвращения ее из плена кровожадные язычники стали союзниками римлян.
Следом шли отряды берберских федератов и союзников. Как и славяне они не имели единообразия в одеждах и вооружении, но зато все они были богато и ярко разодеты, а их оружие и особенно конское убранство поражало яркостью украшений и богатством отделки. Возглавляли мавританские ополчения их собственные князья – «архонты», среди которых особенно выделялся Аксель Цецилий, наследник Альтавы. Молодой воин, облаченный в лучшие одежды своего племени, угрюмо ехал на своем белом жеребце, сверля неприязненным взглядом шествовавших впереди славян. Совсем не здесь честолюбивый архонт видел свое место в подобном шествии.
В очередных колоннах прошествовали легковооруженные пехотинцы псилы - лучники и метатели дротиков, облаченные в облегченные кожаные или войлочные доспехи поверх ярких туник, на головах у них также надеты блестящие шлемы с парадными вымпелами. Ну, а за пехотой, сопровождаемые ревом труб от очередной колонны букинаторов появились специально отобранные гвардейцы из числа схолариев, облаченные в богатые плащи и туники. И вновь толпа, притихшая было при появлении славян, взрывается новыми овациями императорским войскам – ведь именно эти воины открывают ту часть триумфа, где столичным жителям демонстрируются трофеи и пленники прошедшей компании. Схоларии везли, приклонив к земле, алые и черные знамена ансаров Пророка, белое знамя Омейядов и разноцветные вымпелы йеменских племен. За всадниками с поверженными знаменами ехали легкие повозки, в которых везли сложенные шелковые шатры, некогда захваченные арбами у персов, а теперь ставших трофеями римлян, как и персидские же «вороненые» доспехи и оружие. Вслед за повозками шли празднично одетые коноводы, собранные из числа обозников регулярных нумерий, ведущие под уздцы великолепных арабских скакунов и многочисленных верблюдов. И, наконец, главное зрелище триумфа - вереницы медленно ступающих пленников, окруженных строгим конвоем. Радость горожан мигом сменилась отборной площадной бранью, да и летели сейчас в арабов отнюдь не цветы. Для этого шествия императорские чиновники специально отбирали наиболее высоких, молодых и красивых пленников, для чего некоторых даже пришлось выкупить у уже купивших их купцов или берберских федератов. Всех арабов отмыли, залечили раны и хорошо кормили за все время подготовки к триумфу, а также одели в традиционные бедуинские одежды, часто даже более богатые и красивые, чем те, что они носили на свободе, использовав трофеи из разоренных арабских лагерей. Вслед за колоннами пленников-мужчин, на улицы ступили стайки испуганных молодых женщин, также специально отобранных за молодость и красоту. Они также богато одеты, многие даже получили золотые и серебряные украшения. Но никого из пленниц не радовало все это – горькими слезами арабские женщины оплакивали свой позор – ведь их прекрасные лица и черные как смоль волосы открыты для обозрения глумящейся черни неверного города.
Триумфальное шествие неторопливо двигалось через весь город к императорскому дворцу, где передние колонны уже выстраивались полукругом на главной городской площади. В центре ее на огромном украшенном и драпированном помосте, в обрамлении военных знамен и значков на троне восседал сам император Григорий, уже в диадеме и ингисниях. По обеим сторонам от него стояли нобилисса Валерия и славянский полководец. Несколько ниже императора восседал на епископском троне карфагенский пастырь Киприан, в окружении церковного клира. Здесь же находились высшие офицеры и сановники. Сам же император благосклонно взирал, как к подножью его трона схоларии бросали вражеские знамена. Затем подвели и несколько богато одетых пленников из числа уцелевших командиров арабского войска. Дюжие императорские кандидаты заставили их сначала встать на колени, а затем и вовсе припасть к земле. Григорий, поднявшись с трона, надменно оглядев поверженных арабов, наступил одному из них на голову, с силой вдавливая ее в горячий от солнца песок. В тот же миг заполненная до отказа площадь взрывается очередной сокрушительной овацией.
Над Карфагеном уже спустилась ночь, но город не спал – по всему городу уже шли праздничные гуляния, объявленные императором в честь победы над арабами. Воины, получившие щедрое вознаграждение от кесаря, вовсю разбрасывались золотом в столичных кабаках, тогда как городская чернь упивалась устроенными на улицах грандиозными гуляниями, закаченными по всем улицам города. Даже нищие остались довольны щедрой раздачей бесплатной еды и одежды при столичных церквях.
Пировали и во дворце – на праздничный пир собралось огромное множество приглашенных знатных гостей со всех концов владений «Августа Запада» и земель его вассалов и союзников. Всех гостей, пировавших в богато украшенных залах, развлекали многочисленные музыканты, поэты, шуты, мимы и фокусники, специально приглашенные дрессировщики зверей, известные борцы и кулачные бойцы.
Сам же император, выслушав несколько велеречивых тостов, с сожалением покинул застолье, сославшись на необходимость беседы с владыкой Киприаном. Дождавшись епископа, он закрыл за собой дверь и, налив из кувшина с вином два полновесных кубка, подтолкнул его Киприану. Сам же император, не дожидаясь, пока епископ Карфагенеский хотя бы пригубит, жадно осушил свой кубок.
-Этот язычник поставил передо мной непростую задачу, - покачал головой император, - все слышали, как я обещал руку своей дочери, тому, кто принесет мне голову вражеского полководца – не исключая и тех, кто воевал на стороне арабов. Мог ли я подумать, что такое и вправду случится – и что не один, а сразу два вражеских командира лишит жизни кто-то вроде этого Влада?
-Вам бы не хотелось выполнять обещанное? – осторожно спросил Киприан. Григорий невесело усмехнулся.
-Навряд ли во всей Африке найдется много людей, которым бы пришлось это по душе. Множество юношей из самых знатных семейств, отважно сражавшиеся под Суфетуллой, сейчас чувствуют себя оскорбленными – и их отцы в Сенате тоже. Как и царьки мавров – Аксель Цецилий уже сейчас только что не сжигает глазами славянина.
