Я встала и подошла к отцу.

— Вы все больные? Она же там умрёт!

— Пойдём отсюда.

Квадратики смешались, раскололись и рухнули на землю, похоронив меня под собой. Папа взял меня за руку, я попыталась вырваться, но он сжал руку ещё сильнее и потащил меня на улицу.

Под липкой моросью на парковке я взорвалась:

— Как ты можешь так поступить?

— У меня нет выбора, Дебора, ей нужна помощь!

— Ей не нужна такая помощь! Она отупеет от препаратов, будет пускать слюни и перестанет нас узнавать, как в «Пролетая над гнездом кукушки»!

— Да нет же…

— Ты не можешь её закрыть! Она с ума сойдёт!

— Но она уже сошла с ума!

У меня в горле толпились слова, расталкивали друг друга, поддевал и локтям и: козёл, урод, ты бросил её ради своей бразильской шлюхи, тебе пофиг, всё это из-за тебя, из-за тебя, — этих слов так много, что они спровоцировали пробку.

— Прости, я не это хотел сказать, — тут же спохватился отец.

— Слишком поздно. Ты уже сказал.

— Идём, мы возвращаемся домой.

— Мы? МЫ?

Если бы у меня было что-нибудь в руках — стакан воды, вина, колы, соляной кислоты, — я бы выплеснула содержимое прямо ему в лицо. Сжав кулаки, я поняла, насколько напряжена. Хотелось его ударить.

Он провёл рукой по лицу — рукой, с которой уже снял кольцо, даже бледный след на коже было видно, — и расплакался.

— Помнишь макароны, которые мы готовили, когда мама уезжала в путешествие?

Я вздохнула полной грудью и кивнула.

Разжала кулаки.

В машине отец не включил радио. Один раз он проехал на красный свет, и я закричала; остальной путь мы провели в тишине.

Моя мама пыталась покончить с собой. Покончить с собой. Я повторяла эти три слова снова и снова, пытаясь осознать их смысл, но ничего не получалось. Тогда я начала искать синонимы. Покончить с собой. Свести счёты с жизнью. Наложить на себя руки. Убить себя. Отправиться на тот свет. Совершить самоубийство. Уйти по-лёгкому. Выпи-литься.

Я боялась звонить Элоизе.

Я ошибалась: ситуация поменялась, я посмотрела на мир под другим углом. И мне нужна Элоиза. Джамаль и Виктор — отличные друзья: забавные, внимательные. Элоиза не станет писать «изящные трупы», она думает, что у Арво Пярта воняет изо рта, и больше не говорит «именем золотых спагетти» при всех. Но у неё есть другие достоинства.

Я обрезала ногти на ногах, позволив им разлететься по всей ванной. Каждый раз, когда очередной обрезок приземлялся на пол, Изидор приподнимал ухо. Я была похожа на руины. Графские развалины прямо в квартире.

Правило гласит: «Ешьте пять фруктов и овощей в день». Надо придумать такое же правило насчёт друзей. Если будете всё время питаться луком, заработаете дефицит питательных веществ. А будете общаться с одними и теми же людьми, дух падёт ниже плинтуса. С Джамалем и Виктором я учусь, смеюсь, говорю о книгах и писателях, которые мне нравятся. С Элоизой же можно валяться в одних трусах, закинув ноги на стену, и болтать о снах — даже о тех, где мармеладные мишки требуют меня в Королевы мира и дарят лазерные мечи из коровьих лепёшек. Я могу с ней танцевать — всё в тех же трусах, — и ей всегда удаётся убедить меня, что целлюлит превращает мою фигуру в тело женщины. Джамаль и Виктор с одной стороны, Элоиза — с другой. Полная картина. Гигантская рука сжала моё сердце и смяла его. Элоизе наверняка хочется проводить время с другими. И если она выбрала Эрван-на и его дружков с желе вместо мозгов, значит, что-то в них нашла. Я этого не понимаю, но… что с того? Мне, будто скупой старухе, которая чахнет над своим златом, хотелось удержать её при себе. Как это раньше до меня не дошло?

Я приняла ванну. Изидор начал пить из неё воду, и мне пришлось его прогнать. Папа, не переставая, бесцветным голосом говорил по телефону на кухне.

В десять часов вечера первого января этого замечательного года я лежала на кровати в пижаме.

В 22:03 я подумала, что встретила привидение, но нет: мне звонила Элоиза. Дрожащими пальцами я разблокировала экран телефона.

— Да.

Она вздохнула:

— Блин, Дебо…

— Ага.

— Как она?

— Её ввели в искусственную кому.

— Ты её видела?

— Нет.

— Я сейчас в Кайаке. Мы у родителей…

Она не произнесла имени пустоголового мальчика, и я оценила. Непроизнесение имени Эрван-на — бальзам на моё израненное сердце.

Две минуты мы молчали в трубку — ни слова. Две минуты неловкой тишины по телефону — это очень долго, но Элоиза была на другом конце, и пауза звучала просто, легко. Красноречиво. Она не была похожа на обычную тишину.

— Мне очень жаль. — Это зазвучал мой голос.

— Мне тоже.

— Ты будто выключила меня из своей жизни.

В какой-то момент я просто перестала существовать: мне показалось, я превратилась во что-то ничтожное, типа козьей какашки в горах, которой интересуются только навозные жуки.

— Да, но ты моя козья какашка. Я поступила плохо. Мне показалось, ты вела себя с ним высокомерно, и это меня ранило.

— Я ревновала. Ревновала к пустоголовому человеку.

— Вот опять.

— Сорян.

Мы захихикали.

— Виктор обзвонил пол-лицея, чтобы узнать мой номер.

— Ого…

— Он тебя ценит, верно?

— У него есть девушка, Элоиза, и просто бомбическая внутри и снаружи. Адель, учится в университете, играет в театре, попа у неё как у конкурсной газели, а мозг как у Милевы Марич.

— Это ещё что за тёлка?

— Жена Эйнштейна.

— Допустим. Но у неё есть лягушачьи сапоги?

— …Нет.

— ВОТ-ВОТ! У НЕЁ НИКАКИХ ШАНСОВ!

Я улыбнулась.

— Я вернусь в воскресенье вечером. Хочешь, зайду к тебе?

— Не переживай, увидимся в Питомнике.

— Ок. Попробуй немного поспать и отдохнуть, хорошо?

— Ага.

— Спокойной ночи, Дебо. Люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. Спокойной ночи.

Я отключилась. Папа набрал воду в ванне, помылся и ночует в квартире — в его бывшей квартире. Даже не знаю, где он теперь живёт, в какой кухне ужинает, спит на велюровом или на хлопковом диване, коричневом или бежевом, есть ли там книги на полках — ничего.

Зато я примерно понимаю, где сейчас моя мама: в холодной больничной палате. Она подсоединена к машинам. В помещении белые стены. Иногда заглядывают медсёстры. Реанимация не самое весёлое место. Там есть и другие больные: они задыхаются, умирают, хрипят, стонут.

Знает ли мама, что я не приходила?

Может, она злится?

Я уснула в слезах.

Питомник был похож на дерево в ветреный день: пока я шла, все вокруг бесперебойно шептались. Люди оборачивались, когда я переступала порог, когда шагала по двору, когда поднималась по лестнице, — я бы всю свою чокнутую семейку отдала за плащ-невидимку.

— Дебо!

Тяжело дыша, Элоиза нагнала меня на повороте в коридоре.

— Я бежала за тобой…

Она обняла меня, я ответила тем же, но тут же отпрянула: все вокруг на нас пялились.

— Что такое?

— Э-э-э… давай поговорим в другом месте.

Элоиза обернулась.

— Нормально всё? — крикнула она любопытствующим. — Мы вам не мешаем?

Несколько ошеломлённых одноклассников отвернулись, едва только заметив эту фурию.

— Вообще-то, Элоиза, лучше мне сейчас вообще об этом не разговаривать.

Даже если она и обиделась, то виду не подала.

— Какашечка моя, сегодня днём в знак извине ния я куплю тебе сэндвич.

— Привет, Дебо! Привет, Элоиза.

— Привет, Виктор.

Элоиза похлопала меня по плечу:

— Встретимся у Питомника без четверти час!

И умчалась вприпрыжку.

Вот она — козочка.

А я — какашечка.

Стоило мне остаться в компании Виктора, как стайка любопытных снова вылупилась на нас. Они даже не удосужились подготовить газеты с дырками, чтобы пялиться незаметно. Нет же, таращатся не стесняясь. Ни один из них не хотел упустить ни секунды: мои несчастья явно стали поводом для сплетен.