Я не всё поняла, потому что по-прежнему тяжело дышала и плохо слышала.

— Дебора?

Свет погас, нас окутал мрак. Я глубоко вдохнула, повернула ключ и ворвалась внутрь.

Споткнувшись обо что-то на полу и чуть не упав, я бросила сумку и направилась в гостиную, вытянув руки перед собой. Я пыталась дышать, но не получалось: воздух стал вязким, как смола. Я открывала рот, но кислорода не было — я лишь задыхалась и кашляла. Окно заскрипело, я попыталась открыть жалюзи, но они застряли и не поднимались. Тогда я упёрлась ногами и сорвала их напрочь. В комнату ворвался свежий воздух. И оранжевый свет фонарей. Я наклонилась над балюстрадой и задышала. Мамы не было ни на ковре, ни на диване. Пошатываясь, я направилась в её комнату: с каждой секундой напряжение спадало, мамы нигде не было. Открыв ставни в её комнате, я проделала то же самое в своей.

Её здесь…

— ДЕБО!

Я хорошо знала Джамаля.

Я его изучила, как он изучил меня.

И как только он крикнул моё имя, я уже знала. Вся в слезах я вошла в кухню.

Тонкий смутный силуэт моей матери растянулся на шахматной плитке.

На ней было красное платье.

Ноги подкосились, я обмякла и упала на колени. — Мама!

Я трясла её, Изидор облизывал ей лицо. — МАМА!

Вцепившись ей в плечи, я трясла ещё сильнее: голова болталась из стороны в сторону.

— МАМА-А-А-А-А-А-А!

— Она дышит, Дебо, прекрати! Она дышит. Джамаль стоял далеко. Я завопила:

— Почему она не очнулась?

— Успокойся, мы отнесём её туда, где меньше всего газа. Я всё выключил. Не трогай выключатели.

Джамаль подхватил маму за ноги, я за подмышки.

Поскользнувшись на полотенце, я поняла: она заделала все дыры.

Мы аккуратно несли её обмякшее тело. Изидор следовал кортежем.

Ох, мама…

Её голова безвольно подпрыгивала с каждым шагом, а руки болтались при малейшем движении.

Не отрываясь, я вглядывалась в её лицо: она была похожа на покойника.

Мы положили маму на диван.

На улице завопили сирены, и на фасадах за мелькал синий свет.

— Всё будет хорошо, Дебо. Я спущусь к скорой.

Джамаль умчался.

Я сидела рядом с мамой. Такой хрупкой. Такой бледной.

— Ты не имеешь права… Разве так поступают со своим солнцем…

Пол задрожал, стены обрушились. Всё во мне превратилось в тоску, в боль — я снова стала маленькой девочкой, которая боялась темноты.

Мама хотела умереть.

Она хотела покинуть меня навсегда.

Скорая добралась до квартиры: они спросили про её возраст, проблемы со здоровьем и столпились вокруг. Джамаль утащил меня на лестничную клетку.

Мой рёв, наверное, был слышен в Лондоне.

В Нью-Йорке.

— Чёрт.

— Что такое?

— Надо предупредить отца.

Ко мне вышел здоровяк из скорой.

— Мы должны отвезти её в больницу, ей не хватает кислорода.

— Она умрёт?

— Нет.

— Вы уверены?

— Мадемуазель, отойдите.

Мою маму положили на носилки, половину её лица скрывала кислородная маска.

— Я могу поехать с вами?

— А сколько вам лет?

— Семнадцать.

— Вы можете кого-нибудь предупредить?

— Только отца, но он за границей. Я могу поехать с вами?

— Вашу маму отвезут в больницу Ларибуазьер. Сейчас она без сознания, мы поместим её в реанимацию, но всё будет хорошо. А вы отдохните и приходите завтра.

— Что?

— Доверьтесь мне. Тридцать первого декабря в скорой всегда чёрт-те что происходит. Приходите завтра. Уверяю вас, так будет лучше для всех. Не оставляйте её одну, — обратился он к Джамалю.

Через несколько секунд я пришла в себя. Щека горела. Джамаль замахнулся, чтобы влепить мне вторую пощечину, и замер.

— Прости. Ты упала в обморок.

Я лежала в своей кровати, одетая и под одеялом. Изидор устроился в ногах — мой часовой.

В открытые окна врывались крики празднующих людей.

Я вздрогнула.

Привет, папа, это я. Надеюсь, тебе весело. Маму отвезли в больницу Ларибуазьер, она пыталась покончить с собой. Вот. С Новым годом.

За ночь я не сомкнула глаз.

Джамаль остался со мной — развалился в ногах на моей «гномьей» кровати. Он рассказывал о своих родителях, о том, как злился, когда они умерли. Да, глупо, безумно, не в тему, но он на них злился. Злился ДО СМЕРТИ. Мы нервно хихикали, идиоты. Иногда я даже не понимала, почему смеюсь. Точнее, знала: лучше так, чем рыдать. Джамаль сказал, что это нормально — пьянеть от тоски, ярости и отчаяния. Превратиться в невыносимую смесь эмоций и извергнуться.

Никто не смог бы заменить Джамаля в это время.

Я взяла его за руку.

Мы предупредили Виктора по СМС. Джамаль доверил ему присмотреть за квартирой, и Виктору пришлось согласиться. Не хватало мне тут ещё Адель на диване в гостиной для полного счастья.

Около шести утра позвонил отец.

Он в аэропорту. Прилетит к двум часам. Скорая дозвонилась до него: с мамой всё будет хорошо, но врачи ещё не говорили о возможных осложнениях. Папа обо всём позаботится. Надо его дождаться.

Он плакал.

Мы ели холодные блины, даже Изидору перепало.

Я закрыла окна и выбросила полотенца, которыми мама забаррикадировалась на кухне. Ненавижу их. Жаль, что нельзя их сжечь.

Мы уснули на рассвете. Я устроилась на плече Джамаля, укутавшегося в одеяло.

На краю мира.

Кто-то растряс меня и вытащил из бесцветных снов.

Папа сидел на коленях передо мной. Волосы его были растрёпаны, на щеках пробивалась щетина, в глазах — безумие.

Я обняла его за шею и больше не отпускала. Джамаль проснулся от моих всхлипываний.

— Здрсте, мсье.

— Спасибо, молодой человек… Спасибо большое, что были здесь, что остались.

Час спустя мы уже были в больнице. Я дала Джамалю ключи, чтобы тот выгулял Изидора.

Отец всех на уши поднял в регистратуре, расспрашивая дорогу. Я потащилась за ним — иногда легче просто за кем-то следовать — и села в зале ожидания. Он поговорил с медсестрой и врачом. Повернулся ко мне, но я покачала головой.

Я пока не готова.

Хочу ещё немного побыть на краю мира. Как можно дольше. В этом далёком месте, где ничего не маячит на горизонте: ни боль, ни сюрпризы. Где я ничего не боюсь, а просто могу дышать.

Плитка в зале ожидания была грязная. Точнее, серая. Тёмная линия разрезала её на тысячи квадратиков: ровных и симметричных. Один квадрат. Два квадрата. Триста семьдесят два квадрата.

— Дебора… Я хочу навестить твою маму в реанимации. Мы можем сходить вместе…

— Мне лучше остаться здесь.

— Хорошо, дорогая. Я скоро.

Он поцеловал меня в лоб.

В последний раз меня целовала в лоб мама, и было это вчера: до газа, до падения, до бездонной темноты.

Рядом со мной сидел старик. У него текло из носа, и он сморкался в квадратик из синей ткани. Пятьсот сорок семь квадратиков.

Я получила семь сообщений.

Пять от Джамаля, который заснял Изидора в сквере — принюхивающимся к земле, с лапами в воздухе, гоняющим голубей и с палкой во рту.

Одно от Виктора: «Мне очень жаль, Дебора. Если тебе что-то нужно, я рядом».

И одно от Элоизы: «Виктор написал мне. Позвони».

Виктор написал ей.

— Ты уверена, что не хочешь туда идти?

Я подняла голову. Передо мной стоял растрёпанный папа, его рубашка торчала из штанов, можно было подумать, он не спал двое суток — хотя так на самом деле и было.

— Как она?

— Её накачали таблетками. Спит.

— И что?

— И ничего. Я общался с доктором. Её осмотрят, чтобы узнать, в каком состоянии мозг.

Он шептал.

— Если всё хорошо, её поместят в психиатрическую лечебницу.

— То есть как? Если всё хорошо?

На мой крик обернулся весь зал ожидания.