Чувствуя, что сердце вот-вот пробьется через грудную клетку и само выскочит наружу, Николай стремительно вбежал по ступеням и оказался перед дверью небольшой спальни. Там, спрятавшись за сорванным с кровати матрасом, обстреливал дворик очередной остроносый и краснолицый Ящинский. Мужчина как раз отвернулся от окна, чтобы перезарядить ружье, но налетающего на него офицера заметил слишком поздно, чтобы даже вскрикнуть. Громадный сапог Давыдова на полном ходу вмазал по недоуменной физиономии, и вмиг обмякшая туша с грохотом повалила стоящую в углу этажерку и горшок с цветами. Весь измазанный землей и с сотрясением, стрелок больше не представлял угрозы.

Николай позаимствовал оружие и спрятался за отворенной дверью комнаты, опасаясь, что на шум явится подмога. В ту же секунду отчетливо послышались очереди выстрелов на первом этаже, – это Антон с Леоновой, подумал начальник, – и две пары ног устремились из конца коридора в сторону лестницы, явно норовя проскочить мимо. Идеальная возможность просочиться еще дальше по этажу, к Саю Ящинскому. Однако старший офицер решил, что не станет вот так подвергать коллег лишней опасности. Он инстинктивно выбросился из-за двери ровно в тот миг, как топот показался наиболее громким, и огрел одну из выросших перед ним фигур прикладом по затылку. Парня закрутило на месте, и тот, с хрустом вписавшись в стену лицом, повалился на пол, точно кегля. Из расквашенного носа брызнула кровь – иной раз и от ножевого ранения случается меньше.

Второй фигурой оказалась молодая девчонка: ровесница Камиллы – еще вчера ребенок. Перепугавшись Николая, будто наступления судного дня, она выронила маленький револьвер и, завопив от ужаса, понеслась вниз по лестнице. На середине спуска ее, впрочем, перехватила возникшая из ниоткуда Леонова. Офицер показала в сторону кухни, и признав капитуляцию, девчушка на всех порах понеслась в обозначенном направлении.

Давыдов сгреб отнятое у парочки оружие в угол и в изумлении застыл. Только теперь, наблюдая краем глаза за тем, как Камилла не спеша поднимается по ступеням, Николай вдруг осознал, что над фермой висит тишина. На улице раздавались грозные вскрики моргуновских вояк, однако в самом доме не было слышно ничего, не считая приглушенного детского плача, едва доносящегося с чердака. Вот уже пару минут не раздавались выстрелы.

– Первый зачищен, – гордо доложила Леонова, едва поравнявшись с начальником. Она, не скрывая задорной и немного нездоровой улыбки, заметила, что пришлось подстрелить пару человек, зато остальные сдались сами. – Антон выводит всех наружу, – заключила девушка.

Николай, однако, нахмурился и поглядел сначала в одну сторону длинного коридора, а затем в другую. Он остановил выбор на том направлении, откуда выскочили молодые люди, и приготовил револьвер. Старшина показал Камилле, чтобы она следовала за ним.

Офицеры осторожно преодолели метров пятнадцать по узкому темному пространству, заглядывая в отворенные двери спален и уборных, однако все помещения пустовали, потому как окна смотрели не во двор. Всюду на стенах попадались вперемешку развешенные картины и цифрографии. Всякий раз, искоса наблюдая за их с Милой мутными отражениями в экранах, Николаю становилось не по себе.

Наконец длинный проход увенчался роскошными створками самой крупной, очевидно, хозяйской почивальни. Они не были затворены достаточно плотно, и сквозь образовавшуюся щелку, пропускающую в окутанный мраком коридор полоску света не шире большого пальца, Давыдов, подошедший первым, смог разглядеть очертания лежащего на полу человека. Он не мог достоверно определить, жив тот и притаился или попросту мертв, потому зна́ком показал Камилле, что стоит быть начеку. Они одновременно потянули каждый за свою сторону двери и, выставив револьверы вперед, ворвались в помещение.

Осмотрительность офицеров оказалась напрасна. В человеке, которого старшина видел через дверь, Камилла тотчас опознала дочь Сая Ящинского. Девушка лежала мертвой. Отец ее также был в комнате. Раненный в живот, он жался к придвинутому к окну в качестве укрытия комоду и даже не пытался остановить несовместимой с жизнью потери крови. Николай сразу понял, что старик окончательно выжил из ума. Безвольно корчась на полу, он не спускал глаз с убитой дочери и все твердил, что антикорпоративные заговорщики пытаются разрушить то, что их семья возводила на протяжении многих поколений. Мол, необходимо раз и навсегда показать, кто на Западе хозяин, иначе им в будущем не будет житья. Он то ли не понимал, что уже несколько минут говорит с хладным трупом, то ли понимал, однако, обезумев, продолжал настаивать на своем.

В любом случае, фермер даже не заметил, как Давыдов, подойдя, вырвал из его рук все еще заряженное ружье.

– Несчастная, – тем временем, аккуратно положив дочь Ящинского на спину, молвила Камилла. Старшина обернулся, и она показала на пулевое ранение аккурат под левым глазом: – Видно, кто-то из людей Моргунова. Зачем вообще было лезть?

– Ты ее знала? – растерянно переспросил Давыдов.

Леонова демонстративно замотала головой.

– Диана знала, – сказала она через паузу. – Частенько встречала ее у них дома. Никогда бы не подумала, что она способна взять в руки оружие. Проклятье, она единственная дочка у Ящинского! – вскрикнула Камилла и глянула на главу семейства, хотя тот вряд ли осознавал, что в помещении есть еще кто-то, кроме них с дочерью.

Николай зачехлил револьвер и разочарованно вздохнул. Он хотел было ответить, что, наверное, девушка искренне верила в правоту отца и всей душой в его намерение отстоять во что бы то ни стало честь семьи, на которую покусились некие только Саю ведомые силы. Но не сумел выдавить из себя ни слова. Просто потому что любые слова, оправдывающие людей, в этот вечер взявших оружие по приказу безумного родственника, звучали в голове Давыдова неизбежно как объяснение тем, что все шаги были предприняты не напрасно, и в этом имелся пускай извращенный, но искренний порыв.

Николай не мог произнести это вслух. Не желал произносить. Потому как не верил ни одному своему же слову. Не было, по его мнению, в случившемся никакой искренности, а все жертвы, к которым привели события последнего часа, оказались абсолютно напрасны. Теперь и за пожар некого осудить, если вдруг вскроется, что это дело рук Ящинских. И за нападение на Акимовых некому ответить, ведь единственный человек, который смел отдать оба приказа, умрет скорее, чем доберется до больницы.

– В чем, вашу мать, смысл? – зачем-то вслух вопросил Давыдов, но Камилла все равно не слышала его и промолчала.

Николай поглядел на истекающего кровью Семена Ящинского и подумал, что, может, оно и к лучшему, что он не переживет этот вечер и стремительно опускающуюся на западный край ночь. Даже более того – умрет в таком больном бреду, что даже не осознает, какую с его семьей трагедию сотворили события последних недель. До самого что ни на есть финального мига искренне полагая, что был прав касательно всего, что затевалось за его спиной.

Презрительно фыркнув, Давыдов решил не дожидаться последнего вздоха безумца. Он окликнул в окно Хоева и стремглав вылетел из комнаты.

26

Ломая вековые традиции своенравного западного региона, известие о кончине Семена Ящинского, а также его дочери и племянника в перестрелке на ферме «Гнилой Дуб» не просто не взбудоражило борейскую общественность, но успокоило вышедший из-под контроля пыл последних недель. Позволило сосредоточиться на насущных делах, вернувшихся в народное расписание с долгожданным наступлением лета.

О случившейся коллизии с участием законников и «бравых» помощников Моргунова в том же «Пионере» посудачили от силы пару вечеров. В конечном счете пришли к мнению, что раз ситуация со слетевшим с катушек лидером фермерского клана норовила совсем выйти из-под контроля, пресечь ее следовало любым доступным способом – пускай ценой нескольких невинных жизней. Теперь, говорили в городе, когда власть Сая над семьей и корпоративным хозяйством разойдется по нескольким рукам, возможно, впервые за многие годы Ящинские сумеют применить ее с куда более существенной пользой, нежели просто на учинение козней соседям и ряду независимых предприятий с Треугольника.