— О. Должно быть, потому мне не было скучно на…ваших уроках, — швед внезапно рассмеялся. — У вас было грандиозное преимущество, вы играли мной как кошка с мышью. И всё для того, чтобы переменить историю и вернуться домой. Как по мне, то это кристальной чистоты эгоизм с вашей стороны — играть людьми ради приватных интересов.

— Значит, мы с вами занимаемся одним и тем же, ваше величество.

— Не стоит равнять нас, — произнёс Карл. — Кто я — и кто вы?

— Как вы изволили заметить, ваше величество, у меня грандиозное преимущество. Это нас в какой-то мере уравнивает.

Надо же: мои слова, кажется, заставили Карлушу призадуматься. Хороший признак, пациент скорее жив, чем мёртв… Пётр сделал большую ошибку, полагая Карла взрослым и разговаривая с ним как с равным. А шведский король в свои двадцать семь ведёт себя почти как мои подопечные из девятого класса. Я и говорил с ним так же, как с учениками — и гляди-ка, сработало.

— Ну, что ж, господин учитель, я запомнил преподанный вами урок, — не без едкой иронии проговорил Карл. — Впредь постараюсь действовать куда осмотрительнее…с моей точки зрения.

— Это наилучшее, что вы можете сделать, ваше величество, — сказал я, хотя сильно сомневался, что этот великовозрастный старшеклассник не забудет всё сказанное и не ринется в новую авантюру ради хайпа. — А я сделаю всё, что зависит от меня… Вы ведь не забыли, что так или иначе я — гетман Малороссии Иван Мазепа? И действовать я стану в тех полномочиях, которые мне даёт это положение, хотя самому гетману это не по нраву.

— Я его понимаю.

— Вы, в отличие от гетмана, не стали совершать сомнительные сделки, — подкину-ка двусмысленность, пусть покумекает, ему полезно.

Пока мы обменивались мнениями, Пётр Алексеевич внимательнейшим образом нас изучал. Вот ведь хитрый жук: столкнул обоих лбами и наблюдает, выводы делает. Ломать ему эту игру я не хотел. А сейчас, если правильно понял его мимику, государь Карлушу сплавит за караул, а со мной уже будет беседовать всерьёз. Главное-то я сделал — заставил шведа задуматься и, вероятнее всего, подтолкнул к мысли о заключении союза с Россией. Карлу безразлично, против кого воевать, он как Портос — дерётся просто потому, что дерётся. Пётр ему тоже не нравится, но есть в Европе и другие коронованные личности, которых он бы с удовольствием увидел на виселице. Потому если и воевать, то лучше, если побившая тебя армия будет теперь на твоей стороне. Это политика, и на канцлера он такой важный вопрос уже не спихнёт.

Беседа надолго не затянулась, и завершилась примерно так, как я и предполагал. VIP-шведа проводили в его апартаменты, а мне Пётр Алексеевич учинил едва ли не допрос с пристрастием.

— Пошто со шведом словно с недорослем говорил? — он тут же начал мне, как тот мифический орёл, клевать мне печень.

— Потому что недоросль и есть, — покряхтел я, чувствуя тупую боль в грудине. — Ты, государь, с ним как со взрослым мужчиной говорил, а он мне моих учеников напомнил, даром, что дяде уже под тридцать. Задержка в развитии, бывает.

— Занятно, — сказал Пётр. — Говорят, шведы его любят, хоть король сей лет десять уже дома не бывал.

— Видать, за то и любят… Бог с ним, с Карлом, Пётр Алексеевич. У меня любопытные результаты по беседам с посланниками. Изложил, как водится, письменно, — я вынул из широкого рукава праздничного кунтуша свернутые в рулон и перевязанные шёлковой лентой бумаги, с почтением, как заведено в этой эпохе, передал их адресату. — Предполагаю попытку свержения Карла, ибо из Лондона в Стокгольм тоже прибыл посланник королевы. Говорят, между ним и принцессой Ульрикой-Элеонорой идет переписка, весьма далёкая от амурных тем. Возможно, принцесса поднимет перед риксдагом вопрос о лишении брата короны, поскольку он находится в плену.

— Отчего Каролусу сие не открыл?

— Не от меня он должен это узнать, государь, уж прости. Такую весть может принести только тот, кому Карл полностью доверяет.

— Ладно, устрою сие, — Пётр, бегло прочитав мою докладную, сунул бумаги в карман. — Теперь вернёмся к прежнему разговору. Ты сказал, что желаешь домой вернуться, а как — не ведаешь. Подумалось мне, будто перемены, из-за тебя случившиеся, и должны привести к тому.

— Если никто не помешает.

— Ясно. Сам-то что можешь с этим поделать?

— Продолжать то, что начал. Думаю, финал уже не за горами… У нас говорят: «Задницей чувствую».

— Чуять надобно сердцем, а не задницей, — насмешливо осадил меня Пётр Алексеевич. — Коль у вас всё через сидячее место делается, не удивлён, что у вас черти по земле гуляют и людей в свои игры втягивают… Сроков, стало быть, назвать не можешь.

— Мазепе в сентябре отпущенный Богом срок выйдет, — я пожал плечами. — Думаю, вряд ли сам протяну дольше. Что успею сделать, сделаю. Бумаги рублей на триста, наверное, извёл, и ещё изведу — надо записать всё, что смогу вспомнить.

— Не жалеешь, что помирать придётся?

— Нет, государь. Жалею лишь о том, что, может быть, семью больше не увижу, а о себе — нет.

Пётр, прищурив глаза, несколько мгновений меня пристально изучал. Видать, искал нечто фальшивое, наигранность. Но не нашёл: я был совершенно искренен. А матерящегося и исходящего на проклятия Ивана Степановича я до нашей с государем беседы не допустил. С каждым разом такой «блок» давался мне всё легче. Впрочем, поговорить с ним тоже не помешает, прощупаю почву, пока он в «нестабильном состоянии», может, и сболтнёт что-нибудь важное.

«Отдыхай, — я снял блок, лишь оказавшись в своих апартаментах. — Аудиенция окончена».

«Не веришь ты мне, Георгий, а зря, — неожиданно дружелюбно сказал Мазепа своим бесплотным мысленным голосом. — Мы с тобою в едином теле обитаем, а поскольку оно всё ж Богом для меня было предназначено, то и считаться со мною ты повинен».

Когда Иван Степаныч так ласков в речах, я стараюсь держать ушки на макушке. Лучше бы он продолжал ругаться, а то ведь явно задумал пакость.

«Похоже, зря я отпустил тебя, гм, на волю. Тут подумать кое о чём надо, лучше посиди-ка ты снова…за караулом».

Ответом стала порция отборнейшего мата, а затем благостная тишина… До Мазепы никак не дойдёт, что я ему не верю от слова «совсем», вот и бесится. Ничего, ему тоже недолго осталось.

А ведь я не вижу выхода. Вот в чём проблема. И я не знаю, что с этим делать. Но пока есть ещё время, действительно надо посвятить его составлением подробных записей — что смогу вспомнить по текущей эпохе. Такие инсайды будут весьма полезны Петру. Впрочем, и Карлуше тоже. Этот засранец мне даже чуточку симпатичен, жалко будет, если погибнет так же глупо, как и в моей истории.

Взгляд со стороны.

— … Так, по-вашему, будет выгоднее подсыпать старику яд? В чём смысл? Он и так едва дышит.

— В таком состоянии он находится уже год. Мне постоянно докладывают, что он едва дышит и со дня на день умрёт, однако раз за разом гетман поднимается со смертного одра и устраивает нам сюрпризы. Вот и сейчас царь поручил ему переговоры с иностранными посланниками, где старик снова неприятно нас удивил. Не стоит рисковать.

— Как прикажете…

1

Свежеочиненное пёрышко тихо скрипело, оставляя на бумаге чернильный след. И чернила хорошие — из каких-то там орешков. Каких именно, не ведал даже Мазепа, попросту никогда не интересовался столь мелким для гетмана вопросом. А я и подавно того не знал.

Зато с их помощью я записывал всё, что знал наверняка. Раз уж меня раскололи, надо сделать то, что в моих силах.

Нет, я ничего не знаю об унитарном патроне и составе бездымного пороха. И тем более ничем не могу помочь в плане создания передового вооружения или технологий. Но я давал Петру в руки сведения политического характера — кто там с кем альянсы будет составлять и какие действия предпринимать в ближайшие лет триста. Понимание поступков, целей и возможностей «наших западных партнёров», во-первых, избавит его от излишнего пиетета перед Европой, а во-вторых, позволит вести свою политику куда более взвешенно… Да и навряд ли он теперь пойдёт в Прутский поход с такой же, «на отвали», подготовкой, как в прошлый раз. Я не пожалел чернил, расписал всё с подробностями.