Зато теперь я знаю, что говорить тому попу латинскому. Знаю я, кто прибыл, и о какой «семинарии» говорить станет.

Чёрт бы тебя побрал, Мазепа. Ты же сам заварил эту кашу, да так, что любой из твоего окружения тебе кинжал под ребро загонит. А я должен это расхлёбывать.

— Михайло! — позвал я джуру.

— Чего прикажете, пане гетман? — мальчишка тут же нарисовался в дверях.

— Зови попа. И скажи, чтоб стол накрыли, повечеряем.

1

Какая знакомая рожа. До боли, до отвращения знакомая. И надо сказать, что в неприязни к этому…гостю мы с Иваном Степанычем вполне солидарны.

Поначалу я диву давался: как можно, чтобы иезуиты, фанатичные католики, прилагали все возможные усилия, чтобы подмять и католическую Польшу, и православную Русь под шведов-лютеран. А потом до меня дошёл смысл их нечеловеческого прагматизма. Да, они фанатичные католики. Но существование независимой православной страны воспринимали как зло, гораздо худшее, чем лютеранская ересь. Да и замысел их прорисовывался весьма чётко: пусть лютеране в борьбе с православными обескровят друг друга до изнеможения, и тогда пробьёт час истинной веры… и её верных сынов, конечно же.

Я понимал, что политика иной раз укладывает в одну условную постель и не таких, прошу прощения, партнёров, но здесь уже проглядывало нечто и впрямь не от мира сего. Некая твердолобая, незамутнённая убеждённость в своей исключительной правоте. Ну, ну. Ребята ещё не знают, что их ждёт в будущем.

Тем не менее, иезуита я встретил со всем радушием, на какую был способен гетман Мазепа.

— Отец Адам, — я улыбался ему как самому желанному из гостей. — Долго же вы добирались. Не случилось ли чего в пути?

— Бог миловал, сын мой, — негромко ответил иезуит. — Рад видеть вас в полном здравии.

— Не в полном, отче, ох, не в полном… — повздыхал я, демонстрируя старческую усталость, одышку и прочие симптомы преклонного возраста. — Оттого и спешу дело наше свершить, чтоб не кому иному вся слава досталась… Грамоты от короля скоро ли ждать?

— Всё зависит от вас, сын мой, — иезуит словно перетёк за стол, куда я его пригласил. — Его величество, одержав очередную победу над неприятелем, намерен ещё до холодов завершить сию кампанию.

«Торопит, — мысленно усмехнулся я, знавший кое-что такое, чего не мог знать этот поп. — Значит, не очень-то уверен в скором завершении кампании — без пятидесяти тысяч казаков, которые ты ему наобещал».

«Не выдай себя, — последовал такой же мысленный ответ. — Отец Адам весьма искушён в тайных делах, а ты — младенец рядом с ним… Допусти с ним поговорить».

«Не дождёшься…»

— Я уже разослал своих полковников с наказом немедля собирать полки в Батурине, — сказал я вслух, льстиво заглядывая в глаза иезуиту. — Присягу его величеству королю Каролусу я принесу прилюдно, однако же сила для того потребна… Полковникам пообещать что-то надобно, и дать что-нибудь сразу, чтоб не разбежались. Я-то их знаю… Коли едина грамота у меня на руках, а иного показать будет нечего, то не станут они королю лютеранского исповедания служить.

— Чего же они хотят, сын мой? — тонко улыбнулся отец Адам. Он всё прекрасно понимал, но желал, чтобы это произнёс я.

Я и произнёс то, чего он ждал:

— Золота, отец мой. Купленные, вернее служить будут, нежели едино присягнувшие.

Усмешка иезуита стала ещё тоньше: он знал, что если даст денег, то половину гетман себе в карман положит. Конечно, положит. Наличные мне сейчас ой как сгодятся, причём, именно на подкуп. Или я старшину эту не изучил.

— О том не беспокойтесь, пан гетман, золото я дам. Как обычно, пану Орлику вручить?

— Пилип в отъезде, как раз по нашему делу. Недели через две вернётся, либо ранее, ежели управится скорее. Дело у него, впрочем, нелёгкое — запорожцы. Сии буяны…

— Да, мне ведомо, — кивнул иезуит. — Кто ныне с вами из старшины? Пан Скоропадский?

— Ежели думаете сами с ним говорить — не советую. Ненадёжен, продаст. Уж лучше я. Мне ведомо, что ему сказать, чтоб и мысли не было доносить царю.

— Ежели пан Скоропадский доставляет вам беспокойство, только скажите, и я избавлю вас от сей занозы.

— Подозрительно сие будет — в канун великого дела, — помялся я: стало не по себе от того, с какой ангельской кротостью иезуит предложил мне «решить проблему». — Сам с ним поговорю. Не едино лишь стращать стану — денег посулю, а то и дам сколько-нибудь. Время меча настанет, ежели он в решительный момент слабость окажет. Вот тогда и ото всех…заноз разом избавимся.

Отец Адам кивнул: всё, что я сейчас наплёл, вполне совпадало с психотипом Мазепы. Если и были какие-то подозрения, то именно сейчас испарились.

— Стало мне ведомо, будто царёв любимец, князь Меншиков к вам в гости собрался, — он как бы невзначай перевёл тему. — Встретите его?

— Как друга встречу, обласкаю, за стол с дорогими яствами усажу, — усмехнулся я. — Ни единого подозрения о нашем с вами деле у него и возникнуть не должно. А едва он спину покажет, тут-то мы и начнём… Верит мне царь, и веру сию до останнего мига я в нём поддерживать обязан.

— А то, что вы помиловали изветчиков, Кочубея и Искру — не пошатнёт ли веру в вас со стороны казаков?

— Нисколько, отец мой. Как стало мне ведомо, сия милость лишь укрепила их доверие к моей персоне: мол, коли простил доносителей, значит, не винен в том, в чём обвиняли… Отослал я Кочубея в Варшаву с письмом, да пропал он в пути… Жалко старого друга, почти что родича, да видать, такова Божия воля была, чтоб сгинуть ему без вести посреди дороги, — я с тяжким вздохом перекрестился, и тут же поймал на себе удивлённый и даже слегка одобрительный взгляд иезуита.

Я всунул ему эту дезу так, что он понял её по-своему. И именно таким образом, как я и ожидал: счёл, что малороссийский гетман на излёте седьмого десятка наконец дорос до тайных ликвидаций в мафиозном стиле. Ну, ну.

— Хоть и о схизматике речь, однако не премину помолиться за душу сего несчастного, — отец Адам перекрестился — по-католически, слева направо. — Явился я к вам, пан гетман, чтоб наставить на путь истинный, однако вижу, что напрасны были тревоги мои: вы уже стоите на сём пути. Да пребудет благословение святой матери-церкви над вами, чтоб и далее с оного не сходили. In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti…

— Amen, — автоматически отозвался я, принимая благословение ксендза-иезуита. Ах, да, Иван Степаныч всё забывал сказать своей старшине, что давно в католичество перешёл, хоть и тайно. Окей, мы этот вопрос тоже учтём в будущем. Всё старому сморчку припомню.

А денег я у поляка всё же выцыганил. Дал он мне немного, тысячу злотых — на подкуп старшины. Видно, больше при себе не имел. Не особенно сейчас эта валюта котируется, но золото по весу ценят, а не по гербу на аверсе. Для того, что я задумал, сойдёт… на первое время. А там и Алексашка подъедет, перетрём.

Если я не ошибаюсь, когда после Полтавы взяли походную казну Карла, там обнаружилась какая-то совершенно безумная сумма, избыточная для кочующей армии, даже королевской. Если намекнуть Меншикову, что здесь можно неплохо поживиться, стараться будет на совесть. Но и прямо сказать об этом я ему не смогу, не поймёт. Придётся и с ним в агента 007 играть. Но наживка уже заброшена, должен клюнуть.

А вот кого я реально боюсь, так это Петра. Здесь мы с Иваном Степанычем тоже солидарны. Правда, каждый по своей причине.

Взгляд со стороны.

…Армия хоть и не отступала вглубь российской территории, но к генеральной баталии готова ещё не была. Сие очевидно, словно белый день.

Пётр Алексеевич ещё не знал, смогут ли полки противостоять шведам, подмявшим под себя едва ли не половину Европы. Не повторится ли нарвская конфузия 1700 года. За ту конфузию он давно уже посчитался, взяв и невские крепости, и самоё Нарву, однако не было там Каролуса. А здесь он в наличии. За короля своего шведы сражаться будут до последнего. Однако есть и у них слабости.