«А не то? — насмешливо поинтересовался Иван Степаныч. — Что ты можешь мне сделать?»

«Если не хочешь узнать — не высовывайся».

Нам с ним действительно полегчало, лекарства немцев подействовали. Хоть врачи и предупреждали, чтобы я не дёргался и хотя бы несколько дней провёл в постели, всё же я решил сползти с кровати. Позвал джуру и велел нести одеяния: некогда, мол, валяться, дел по горло… Я блефовал, отчаянно и нагло. Единственное, что реально мог сделать гетману — это довести его до гибели, геройской или позорной, не суть важно. И есть у меня подозрение, что Мазепа об этом догадывался. Только отсутствие стопроцентной уверенности, что мне от него никак не избавиться, заставляло его умолкать, когда я взрывался от гнева и начинал ругаться. Думаю, рано или поздно он всё поймёт, не дурак ведь. А может, и начнёт делать попытки перехватить контроль. Это не та личность, которая за здорово живёшь уступит собственное тело, я обязан быть настороже.

Мальчишка набрался храбрости и несмело пожурил старика-гетмана за то, что тот себя не бережёт.

— Не для кого мне себя беречь, сынку, — со вздохом сказал я. — А дела не ждут… Что князь?

— Велел сказать ему, когда ты встать изволишь, — ответил джура. — Ещё велел спросить тебя, пане гетман, когда тебе угодно будет его видеть.

— Сей час и угодно, — я довольно достоверно изобразил усталое недовольство. — Зови князя. Чем скорее поговорим, тем скорее он уедет…

Джура тоже наверняка кому-то стучит, я уверен в этом свято — потому что в том же самом уверен и Иван Степаныч, который всю эту публику знает как облупленную. А я не должен выбиваться из роли — до поры, до времени.

2

На сей раз Алексашка вырядился по-походному — в кафтан военного покроя. Собственно, он и сам понимал, что загостился и пора бы держать курс на Петра Алексеевича. У него там на горизонте намечается сражение при Лесной, которое окончательно вынудит Карла к развороту на юга. И он явно что-то задумал относительно меня. Что-то, чего не ждут ни поляки, ни шведы, и чего наверняка не было в нашей истории.

— Доброго здоровья тебе, гетман, — войдя в горницу, он снял шляпу и изобразил учтивый поклон. — Лекари расстарались, за то их вознагражу… Не оставишь ли при своей персоне кого из них?

— Ежели будет твоя милость, то и оставлю, — согласно кивнул я, отлично понимая, кому будут стучать те немцы. — И деньгами их не обижу, люди знающие… А ты никак в дорогу собрался?

— Я ведь тебя токмо проведать прибыл, а не нахлебником сидеть, — заулыбался Меншиков. — Пора мне, государь ждёт. Только вчера письмо от него получил: пишет Пётр Алексеевич, чтоб я при первом же случае возвращался… А ты, гетман, не рано ли на ноги поднялся? В твои-то годы…

— Мои годы все при мне, княже, — кисло усмехнулся я, потирая грудь против сердца: стенокардию купировали, но неприятные ощущения остались. — Чем далее, тем их больше станет. А дела не ждут. Даст Бог, управлюсь со сбором провианта, а там кого из молодых на своё место прочить стану. Пора и на покой.

В присутствии посторонних мы не могли открыто обсудить свой хитрый план, но Меншиков — калач тёртый, всё понимал с полуслова.

— Пилипа дождись, княже, цидулу с дороги прислал, будто завтра поутру в Батурине будет, — добавил я со значением. — Рекомендации от меня наилучшие, как бы он твоей правой рукою не сделался вскоре. И государю бы ты его представил. Полезнейший будет человек при нём. И кто знает, может, Пётр Алексеевич пожелает видеть его гетманом после меня.

Знавший подноготную вопроса, Иван Степаныч принялся беззвучно костерить меня последними словами, но я уже научился отстраняться от потока его сознания. Я же сейчас фактически сдал Орлика с потрохами. И не исключено, что Пилипу предстоит испытать на себе судьбу Кочубея — ту самую, от которой я Василя избавил. Уж кто, кто, а Орлик постарается при ставке государевой развернуться во всю ширь своей души. И переписку свою не оставит. Молод ещё, чтобы конспирацию соблюдать как положено, не научен горьким опытом.

И как изменится от этого ситуация в целом? Может, такое изменение и малость для истории, но лично для меня удаление Орлика — жирный плюс. Убрав его из окружения и перекинув в свиту Меншикова, я доставлю, конечно, немало головной боли Петру. Зато без «смотрящего» от иезуитов старшина начнёт склоняться ко мне. А уж я знаю, что им теперь говорить. Особенно если Алексашка поступит так, как должен.

— Доброе дело делаешь, гетман — и впрямь пусть сей молодец при государе опыта наберётся, да как время придёт — уж прости — вернётся в Батурин за булавою, — судя по мимике, так и есть, Меншиков понял меня правильно. — Да нехорошо такие знатные подарки брать, не отдарившись. Приметил я, будто казаков при тебе немного. Ежели Каролус явится, тебе и встретить его нечем будет… Пусть один из пехотных полков в Батурине встанет, на защиту тебе, обывателям и в подмогу казакам.

— Старшина ворчать станет, — произнёс я.

— Чтоб старшине не ворчать, ей бы полки свои из куреней по зову гетмана скорее собирать, — напомнил Алексашка. — Ныне в Батурине провиантские магазины богатые, а кто их оберегает?.. То-то же. Покуда казаки не явятся, посидят здесь мои молодцы. Всё тебе спокойнее, гетман.

— Добро, княже, благодарствую за ласку, — я тоже дал понять, что в отдельной расшифровке сего манёвра не нуждаюсь. Один полк — немного, но если с умом за дело взяться, то кое-что интересное получится выкрутить. Особенно после Лесной.

…Мы расстались весьма довольными жизнью. Алексашка — тем, что фактически посадил меня за караул. Я — тем, что убрал от себя опасного человека и спрятался за штыки царских солдат. Вот теперь можно и за старшину приниматься. Пусть иезуит везёт золото, начну скупать их лояльность оптом и в розницу.

Если бы я знал, что гонец с грамотой, подписанной якобы мною собственноручно, уже едет к Карлу, то не был бы так благодушен. Точно так же я не знал, что иезуит не приедет. Но тогда я строил далеко идущие планы…

1

Если мои современники хотят получить представление о внутреннем мире людей этой эпохи, пусть сходят в соборы шестнадцатого — восемнадцатого веков. Только при «матушке Екатерине» они начали раздаваться вширь, словно пытаясь вместить в себя побольше молящихся. До того это были довольно тесные, хоть и зело вытянутые ввысь помещения, сплошь расписанные сюжетами из Священного Писания. Меня, человека мира интернета с его глобальным охватом, потрясала узость кругозора людей начала восемнадцатого века. Я испытывал самый настоящий информационный голод, и это при том, что гетман — должность, связанная с обширной перепиской. Однако о том, что творилось за пределами гетманщины, Иван Степанович Мазепа, человек весьма образованный по нынешним меркам, имел весьма странное представление. Он ещё более-менее сносно ориентировался в делах сопредельных держав, но о том, что происходило, к примеру, в той же Швеции, знал лишь по обрывочным письмам да сто раз перевранным слухам.

Тесный, узкий внутренний мир моего «реципиента» так контрастировал с привычным информационным морем двадцать первого столетия, что я натурально ощущал себя узником тюрьмы. И самое хреновое, что бежать из неё некуда. Эрудитов с энциклопедическим багажом знаний можно пересчитать по пальцам даже в Европе, да и там — своя специфика… Самое интересное, что одним из таких эрудитов был Пётр Алексеевич, прошедший путь от полуграмотного подростка, едва умевшего производить простейшие арифметические действия, до одного из лучших инженеров современного мира.

А ведь рано или поздно мне предстоит с ним встретиться. Иван Степаныч, едва я его этой новостью обрадовал, взвыл так, что меня аж передёрнуло.

«Забудь о том! — восклицал перепуганный гетман. — Раскусит он тебя в единый миг!»

«Тебя же не раскусил», — возразил я.

«То я! А ты для него опосля бесед с Алексашкой что раскрытая книга!»