— Замолчи, красная сволочь!

Проханов весь дрожал от бешенства.

— Вот где вы открылись! Но мне плевать с самой высокой колокольни на таких двурушников. Передайте еще раз, что я, беспартийный инженер, остаюсь до конца советским человеком. Поймите вы это! Вы, жалкий приспособленец! Я же умру советским. Интересы Родины для меня… Э, да что говорить! Разве такие, как вы, поймут… Уходите, иначе я вас придавлю, как придавил уже одного такого же провокатора.

Помутилось в глазах Проханова, все смешалось в его сознании. Он, помнится, левой рукой нанес страшный удар Никифорову в глаза, которые словно прожигали его насквозь.

Что-то хрустнуло под его рукой. Проханов ударил второй раз и озверел. Он бил, бил, бил… А смертник даже не сопротивлялся. Обливаясь кровью, он хрипло повторял:

— Гад! Инквизитор! Предатель! Сколько ваша церковь обманывала людей?.. А меня не удалось… Не удалось, а? Бей, святой отец!.. Это сподручней… Найди живое место… В сердце! В сердце! Чего там, круши лежачего… Вспоминай Христа…

Хрипел Никифоров до тех пор, пока голова его не упала на доски нар. Проханов последний раз, обеими руками, сцепленными в пальцах, ударил узника в живот.

Редко кто выживал после этого удара, по Никифоров все-таки очнулся, когда Проханова уже не было в камере. Инженера не повесили, — а расстреляли ровно через час. Такова была воля Проханова. Он даже и сам не знал, почему потребовал у Королькова именно расстрела.

— Только по глазам… по глазам стреляйте!

Будто обезумевший, он повторял:

— Вы слышите? По глазам, по глазам, по глазам!..

В то же утро была расстреляна женщина, случайно столкнувшаяся в тюремном коридоре со священником. Она узнала его, бросилась ему в ноги, умоляя заступиться за нее.

— Помогите, святой отец. Век буду бога молить…

Проханов смотрел на нее с ужасом: завтра всему городу будет известно, что он по ночам тюрьму посещает.

— Успокойся, дочь моя, — он властно кивнул полицейскому, который сопровождал женщину в камеру, чтобы ее поскорее увели, но та, вцепившись в ноги священника, застыла в конвульсиях.

— Стойте здесь, — приказал он полицейскому. — Не сметь вести в камеру! Держите ее здесь. Я пришлю Королькова.

Оторопевший полицейский навалился на женщину и придавил ее к цементному полу. А Проханов тем временем устремился на поиски начальника полиции, с которым только что расстался.

Корольков даже испугался, когда увидел побелевшее лицо Проханова.

— Немедленно! Слышите? Немедленно расстреляйте и бабу. Она там, в коридоре. Узнала меня. По всему городу пойдет.

Даже Корольков не знал, как поступить. Он созвонился с майором фон Грудбахом. Требование «его преосвященства» комендант нашел вполне разумным и приказал немедленно выполнить его.

Проханова пригласил к себе протоиерей Кутаков. Не вызвал, как полновластный хозяин епархии, а именно пригласил, употребляя в письме самые почтительные эпитеты. Нарочный передал это письмо из рук в руки.

Проханов тут же отправился в путь.

Ехал он, как и в прошлый раз, на грузовике, хотя майор фон Грудбах предложил ему закрытую машину и конвой. Однако отец Василий предпочитал другой способ передвижения, который соответствует саму простого православного священника. Вряд ли партизаны будут нападать на одинокую пустую машину, в которой сидит человек, ничем себя не запятнавший в их глазах. У Проханова были сведения, что Федосякин сказал о нем:

— Этот человек очень может нам пригодиться.

Слова эти были переданы агентом, который состоял на службе у Королькова, но сбежал из отряда, боясь разоблачения. Он пришел в церковь, попросил исповеди и рассказал, что говорили о настоятеле в партизанском лагере.

Проханов накричал тогда на корольковского агента. Как он смеет распространять о нем такие нелепые слухи?

Агент перепугался, ко клялся, что говорит правду. Проханов заставил его повторить все на библии и потребовал молчания. Агент поклялся и просил Проханова не выдавать его.

— Ладно, сын мой. Иди с миром, — сказал тогда Проханов.

Разумеется, он не стал распространить сведений, которые он получил. Но при удобном случае намекнул Королькову, что господин советник недоволен организацией агентурной разведки.

Корольков потемнел лицом. Расспрашивать и уточнять, что говорил господин советник, он не стал, но меры принял решительные. Как потом выяснилось, он вызвал к себе агента, сбежавшего от партизан, допросил его с пристрастием.

— А знаете ли вы, почтенный, — вкрадчиво заговорил Корольков, — что полагается за такие действия?

У агента запрыгали губы, но он молчал.

— Молчите? Так я скажу. — Корольков медленно поднялся, грозный и непоколебимый. — Расстрел за это полагается. И вы будете расстреляны как предатель, ежели немедленно не возвратитесь к партизанам. Вы меня слышите?

— Да, господин начальник…

— И не вздумай скрываться, поганая твоя рожа! — жестко сказал Корольков, с силой потрясая пальцем перед носом агента. — Из-под земли достану!..

— Есть!

Агент выполнил приказ: жить ему хотелось. Но жизнь его оказалась короткой.

При первой возможности Проханов сделал так, что конюх «случайно» подслушал его рассказ о том, что к Федосякицу послал агент Королькова, назвал его фамилию. При этом Проханов не забыл, конечно, обругать того человека последними словами. Он даже плюнул и обозвал его христопродавцем.

Как и предполагал Проханов, конюх передал эти сведения в лагерь партизан. Провокатора разоблачили и уничтожили. О его гибели проговорился сам Корольков.

Проханов был на этот счет спокоен: никто его не мог уличить в двойной игре. Он правильно сделал, предприняв с самого начала самые строгие меры предосторожности…

Пусть любой из петровских главарей попробует отправиться в город вот так, как он, без единого человека охраны. И десяти километров не проедет, как взлетит на воздух или получит пулю в затылок. А его пока еще бог миловал.

Шофер, который вез священника, получил основательную инструкцию. Дорога опасная, надо глядеть в оба.

А Проханов тем временем дремал; дорога пролегала далеко от леса, где обитал отряд Федосякина. Водитель из местной полиции, переодетый в крестьянскую дубленую, шубу, ехал на небольшой скорости, опасаясь гололеда.

Впереди показалась повозка с сеном.

Повозка примерно за километр от них остановилась. Трое мужчин в ватниках захлопотали около нее.

Шофер вдруг встревожился и хотел дать газ.

— Ни в коем случае! — приказал Проханов, тоже заподозривший неладное.

И чутье его не обмануло. Когда они подъехали к повозке совсем близко, все трое выхватили из сена немец, кие автоматы.

— Стой!

Проханов скорее понял властный жест одного из встречных, чем услышал его голос.

— Остановись, болван! — крикнул Проханов, заметив, что водитель суетливо включает третью Скорость. Но перетрусивший шофер или не услышал, или не придал значения окрику пассажира и все-таки нажал на газ. Проханов левой рукой выключил зажигание, правой ударил водителя по лицу.

— Тормози, трус несчастный! Пулю захотел?

Водитель опомнился и резко нажал на тормоза. Машина пошла юзом и мягко скатилась в кювет. Но священник успел уже выскочить из кабины. Он обошел кузов, вышел на середину дороги и спокойно остановился в нескольких шагах от вооруженных людей.

— Смотри-ка, поп! — услышал он удивленный возглас одного из партизан. — Не этого ли отбивали от конвоя?

— Замолчи ты! Язык, что помело.

Окрик подействовал. Все замолчали. Водитель, вцепившись в баранку, пучил глаза на троих мужчин с автоматами и мелко дрожал.

— Выходи сюда, — крикнул ему Проханов, первым нарушая молчание. — Что ты как паршивый заяц дрожишь!

Шофер метнул на него испуганный взгляд, но тут же подчинился.

— Оружие есть? — хмуро осведомился один из встречных.

— Нет, сын мой, — спокойно ответил Проханов и мягко улыбнулся. — Никогда в своей жизни не держал в руках оружия. Мое оружие — слово божье. Другого не имею..