В десять часов утра к Проханову явился посыльный е письмом от Чаповского, который уведомлял «его преосвященство», что ровно в 16.00 в районной управе устраивается официальный прием в его честь, куда будут приглашены самые уважаемые жители города.

Проханов пришел в бешенство.

— Осел! Боже мой, какой осел!

Ругался он так громко, что перепугал посыльного, морщинистого старичка.

Проханов тут же написал ответ, где умолял господина бургомистра ни в коем случае не устраивать никаких приемов и бога ради не распространять никаких приглашений. А если они уже разосланы, немедленно известить, что допущена ошибка, или пусть господин бургомистр придумает что угодно. Проханов предупредил, что, если обо всей этой затее станет известно господину советнику, будет большая неприятность.

Эта последняя фраза звучала как открытая угроза.

Через полтора часа в доме Проханова появился лично бургомистр в сопровождении своего заместителя Амфитеатрова.

Угроза, содержащаяся в записке, возымела действие. Чаповский рассыпался в извинениях.

Минут через двадцать бургомистр удалился, сославшись на чрезвычайную занятость. Однако Чаповский не забыл осведомиться, не желает ли «его преосвященство» какого-либо содействия, нет ли у него просьб.

Проханов, нахмурившись, сказал, чтобы бургомистр не затруднял себя личными посещениями и в следующий раз вызывал рядового священника повесткой.

Последние слова были выразительно подчеркнуты…

Бургомистр смешался, невнятно пробормотал, что желания «его преосвященства» будут точно исполнены, пусть он не беспокоится и, что самое главное, пусть никуда не сообщает о допущенных промахах с его представлением избранному обществу города Петровска.

Чаповский счел своим долгом заметить, что господин комендант и он лично надеются на помощь «его преосвященства». Из этих соображений заместитель бургомистра господин Амфитеатров поступает в распоряжение «его преосвященства».

Чаповский, отвесив почтительный и глубокий поклон, удалился.

Амфитеатров, державшийся в сторонке, словно ждал этой минуты. Он, вышел на середину комнаты и, улыбаясь, стоял некоторое время, будто ожидал, что на него должны обратить какое-то особое внимание.

По виду заместителю бургомистра было лет сорок-сорок пять. Тщедушного телосложения, с редкими волосиками на голове, но одетый с иголочки в полувоенный костюм, с множеством ремней, с блестящими и скрипящими крагами, этот человек походил на опереточного героя. Однако глаза Амфитеатрова внушали трепет любому, кто с ним сталкивался. В них светилась такая ненависть, откровенная, жгучая, что становилось не по себе, когда человек встречался с ним взглядом.

Для этой ненависти были причины. Отец Николая Амфитеатрова, священник, так же, как когда-то и Проханов, с первых же дней революции активно выступил против советской власти. Но Захарий Амфитеатров не обладал эластичностью отца Василия. Фанатизм и слепая ненависть к «антихристам-большевикам» заставила Захария взять в одну руку крест, в другую — оружие и выступить во главе кулацкого восстания. Участников этого восстания за звериную жестокость прозвали в народе «захарьевскими бандитами».

На борьбу с озверевшими кулаками поднялись крестьяне из окрестных деревень.

Их самосуд был страшен. Ни милиция, ни специальные части, выделенные государством для борьбы с бандитами, не успели даже подойти, как все уже было кончено. С отцом Захарием, не успевшим скрыться, жители села Большое Доброво поступили по тем же законам, которые он применял к своим жертвам. При тридцатиградусном морозе его спустили в прорубь.

С тех пор прошло много лет, много воды утекло и давно уже было забыто кулацкое восстание, а в местах, где когда-то действовала шайка, возглавляемая попом_; до сих пор еще живут выражения: «лютует, чисто Захарий», «белены захарьевской объелся», «кровь захарьевская в голову ударила».

Но если народ забыл о делах Захария, то не забыли расправы с ним его дети: сын Николай и дочь Галина, или Гильда, как ее теперь называли. В свое время им удалось скрыться за границу. Теперь они возвратились в родные края, чтобы мстить. Николай Амфитеатров стал заместителем бургомистра, а его сестра — переводчицей в немецкой комендатуре.

Николай Амфитеатров, испытывай удовольствие от собственных слов, доложил Проханову, чей он сын и зачем вернулся на эту «пропитанную отцовской кровью землю».

Проханов искренне обрадовался этой встрече. Он сказал, что хорошо помнит отца Захария, но даже и подозревать не мог, что этого «почтенного и уважаемого в духовном мире» человека постигла столь печальная и страшная участь.

Однако «его преосвященство» слукавил. Об участи отца Захария Проханов узнал вскоре после подавления восстания. Он сам был членом той же банды, но вовремя сумел скрыться, а потом запутал свои следы.

Проханов выразил сыну «глубоко уважаемого» им человека самое искреннее соболезнование, а потом долго заверял Амфитеатрова, что сын его друга, погибшего при столь трагических обстоятельствах, с полным правом и основанием унаследует его дружбу.

И только после взаимных уверений в преданности они приступили к делу:

— Для пользы дела решено организовать городскую управу, — сказал Амфитеатров. — Надо избрать бургомистра. — Он подчеркнул последнее, слово. — Вы понимаете?

Проханов насторожился.

— Что ж, разумно, на мой взгляд. Только я-то здесь при чем?

— Как раз вы, отец Василий, и необходимы в этом деле. Удобней всего это избрание завершить в церкви.

— Но она еще Не работает.

— Беда не велика. Дня через три мы наведем хотя бы относительный порядок. В церкви была мастерская с гнусным моему слуху названием «Победа коммунизма».

— Н-да… Так что же вы хотите, Николай Захарович? Я все же никак не возьму в толк.

— Мероприятие простое, отец Василий. Мы соберем в церкви народ и в присутствии священника предложим избрать нужного нам человека городским бургомистром. А вы, ваше преосвященство, — Амфитеатров выразительно усмехнулся, — благословите избранника и пожелайте ему успехов в работе. Вот и все.

Проханов задумался. Имеет ли он право действовать так открыто? И как еще отнесется ко всему этому советник?

— Нет, я Не могу вмешиваться в подобные дела. Дела боговы не есть дела административные.

Лицо Амфитеатрова слегка побледнело, обострилось, а верхняя тонкая губа приподнялась, обнажая мелкие зубы. Казалось, что этот человек зарычит и бросится на собеседника.

— Но… святой отец, с волками жить — по-волчьи выть, — явно сдерживаясь, произнес гость. — И потом, я прошу этого не забывать, мы ведь можем и заставить.

Проханов медленно поднялся.

— Господин Амфитеатров. Если бы вы не были сыном мною уважаемого человека, — а отец ваш воистину свят своей кровью мученика, — достаточно одного моего слова господину советнику — и от вас, почтеннейший, останутся одни воспоминания. Вам понятно, с кем я вою и к какой стае принадлежу?

Амфитеатров отступил к стене. Превращение седобородого старца в грозного воина было столь неожиданным, а слова его столь резкими, что Амфитеатров не сразу нашелся, что ответить.

Проханов пожалел, что поступил неосторожно. «Воистину говорят: век живи, век учись и дураком умрешь», — с неудовольствием подумал он о себе и решил исправить ошибку.

— А знаете, сын мой, я нашел выход. А почему бы и в самом деле не применить ко мне силу? Вы понимаете, о чем я говорю?

— Н-не совсем.

— Все просто. Благословить городского бургомистра я не отказываюсь, но в церковь вы меня приведете под оружием.

— Но вы… вы только что…

— Ах, какой вы непонятливый! Чтоб народ видел: не по своей, дескать, воле идет батюшка на такое дело.

— Во-от оно что! — осенило наконец заместителя бургомистра.

Амфитеатров, как отметил про себя Проханов, не отличался сообразительностью. Но,„как ни странно, его хвалили. Еще в областном центре Проханов слышал, что вопросами пропаганды в Петровске ведает человек, имевший определенные заслуги перед «фатерландом».