— Любовь мою посылаю в Африку, а это для меня не люди, а квартиранты. На что я слово божие поддерживать стану, если мне за квартиры платить не будут? Да они и в церковь-то редко ходят. Лютеране.

Вы утверждаете, что без веры нельзя жить. С этим не согласиться нельзя. Однако же вы считаете, что есть только одна вера — религиозная, с ее загробным идеалом спокойствия и правосудия, вера непротивления злу насилием и т. д. В этом вы глубоко ошибаетесь.

У нас есть вера наша, советская, вера в строительство коммунистического общества, вера в прогресс, в хорошее в человеке.

Директор одного из ремесленных училищ Челябинской области М. Туренский пишет: «Нельзя оправдать заблуждения Разуваевой только смертью мужа, жизненными трудностями, возникшими на ее пути. Жизнь — борьба, борьба за счастье людей и, следовательно, за свое счастье. А разве было легче Асхату Зиганшину, Филиппу Поплавскому, Анатолию Крючковскому и Ивану Федотову в борьбе со стихией за жизнь? Не вера в бога спасла жизнь этим солдатам. («Вот уж правильно!» — подумала Мария Ильинична). И куда правдоподобней прозвучал ответ одного из них на вопрос американского журналиста:

— Что вам помогло так долго бороться с океаном?

Солдат ответил просто:

— Наша дружба. Так мы воспитаны.

Да, такими их воспитала наша жизнь, наша советская действительность. Но ни в коем случае не церковь! Не религиозная нравственность, а коммунистическая нравственность дала этим героям товарищескую спайку, чувство веры в себя и в товарища».

«Выбирайтесь из «джунглей» религии», — обращался к ней, Марии Ильиничне Разуваевой, Осаков.

— Дорогой профессор, — прошептала про себя Мария Ильинична, — если бы вы только знали всю правду!.. Выбраться отсюда надо, но как?

«Куда же вы собираетесь идти, М. Разуваева? — читала она дальше. — Неужели сознание ваше так задурманено религиозным чадом, что вы не можете почувствовать правду окружающей вас жизни, увидеть прелесть ее, радость, счастье? Прогоните прочь этот дурной сон.

Посмотрите кругом, жизнь-то как хороша! Улыбнитесь. Станьте рядом с нами. Пойдемте вместе…»

«Ах, как бы хорошо!» — мечтательно подумала Мария Ильинична, но в это время заворочался в кресле Проханов и, вздрогнув, Мария Ильинична уткнулась в газету.

«Неужто он и сейчас что-нибудь придумает? — подумала Мария Ильинична, стараясь не поднимать головы,

чтобы не привлекать к себе внимания Проханова. — Ведь разбит по всем статьям. Ничего не осталось. Да и что может остаться? Он, кажется, даже сам не верит тому, что пишет… Боже мой! Неужели он и сам не верит?»

Подозрение об этом мелькнуло у нее, когда она переписывала второе письмо в редакцию. Ее тогда смутили слова: «А что мне за дело до того, что в Евангелии и Библии есть противоречия?! До того, что и фигура Христа мифична? Я нашла для себя лекарства, и мне ничего больше не нужно».

Выходит, отцу Василию и крыть-то нечем. Он даже признает, что фигура Христа мифична. А если мифична, стало быть, никогда, абсолютно никогда Христа не было, бога-отца не было, никакого бога-духа не было… Ничего вообще не было…

Рано утром Проханов выехал в епархию. Оттуда он возвратился через два дня. На него было жалко смотреть. Был он понурый, расстроенный, постаревший.

— Да, Марьюшка… Все прахом идет… Все прахом, — тихо повторил он и затравленно оглянулся, будто отовсюду ждал нападения врагов своих.

А потом закрылся в библиотеке и не выходил оттуда часов шесть подряд. Оказывается, писал ответ ненавистному ему Осакову. А вечером снова диктовал ей этот ответ.

Ребенок появился в марте, хотя, по расчетам Марии Ильиничны, она должна была родить в начале мая. Когда у нее начались схватки, Проханов незаметно выскользнул из дома, и она осталась одна. Мария Ильинична хотела уйти сама в родильный дом, но за последние дни так ослабела, что без посторонней помощи двигаться по улице не могла.

Как она выжила в тот день — просто чудо. Мария Ильинична уже теряла сознание, когда в доме появился конюх Егор. Он ахнул, увидев ее распростертой на полу.

Егор-то и спас ее. Он принял ребенка, помог Марии Ильиничне в первую минуту, а потом опрометью бросился за врачом. В больницу ее привезли уже в беспамятном состоянии…

Но все обошлось благополучно. Перед выпиской Мария Ильинична со страхом думала — куда ей деваться? Старушка, у которой она раньше снимала комнату, на зиму уехала к детям, а Проханов никого ни разу не послал к ней, чтобы узнать, как она и что с ребенком.

Мария Ильинична с младенцем на руках сама явилась в дом Проханова. Он встретил ее добродушным смешком.

День окончился обычной попойкой, Проханов много пил сам и заставил пить ее. Ребенок исходил в крике. К утру он сорвал голос.

Попойки продолжались изо дня в день. На ребенка было страшно смотреть. Был он хилым, ни на что не реагировал; он даже кричать порой не мог, когда чувствовал голод — просто болезненно морщился.

Мария Ильинична по-прежнему ненавидела Проханова и все-таки делала все, что он ни говорил. По первому его требованию она, испуганно вздрогнув, бросалась исполнять его приказ. Другого обращения она теперь не знала. Прошли те времена, когда он уговаривал или просил ее.

Правда, он все-таки сдержал слово и действительно начал «лечить» ее. Он давал ей «святой» воды, которую Мария Ильинична пила, глотая слезы: ведь она ни во что не верила…

Проханов однажды завел ее в алтарь и показал на одну из бутылочек с надписью: «Раба божья Марья». Таких бутылочек было много, и на всех стояли женские имена.

Мария Ильинична высказала по этому поводу неудовольствие, на что Проханов ответил: нет у нее веры в Христа, потому она и говорит так. А потом он добавил, что любит ее христианской любовью, но не может забывать и других, как не забывал Христос своих ближних.

Мария Ильинична устыдилась тогда своих слов и попросила прощения. Он сунул ей руку, которую она тут же поцеловала. Она вообще часто теперь целовала руку Проханова.

По церковным законам женщине строжайше воспрещено заходить в алтарь. Но Проханов всем пренебрег, ее все-таки допустил. А разве это не приближение к себе?

Мария Ильинична, сама того не подозревая, катилась и катилась вниз. Она много пила, но, странное дело, после рождения сына страшные ее припадки пропали.

— Вот она, святая вода, — с укором говорил ей Проханов. — Веру ты потеряла, а бог-то не забыл тебя… Эх, Марьюшка, Марьюшка, заблудшая ты овца. И от мира отстала, и к богу не прибилась. А место твое здесь. Уразумей это. Только святая вода помогла тебе. Только бог! Только бог укажет тебе путь к истине. Да будет он вечно с нами.

Теперь уж она совсем запуталась, где правда, а где ложь и есть ли вообще истина на свете. Все шаталось в ее сознании, все рушилось, но ничего не воздвигалось на месте этих развалин.

Как раз в это смутное для нее время Мария Ильинична встретилась с тем самым врачом, который лечил её после несчастья, случившегося в парке. Она как-то брела по улице, кутаясь в тонкое пальто. Густой снег, липкий и мокрый, слепил глаза и мгновенно таял.

Она шла осторожно, но все-таки поскользнулась и упала бы, если бы не мужчина, шедший сзади.

— Осторожней, уважаемая. В грязь угодите! — Мужчина заглянул ей в лицо. — Никак, пациентка моя?

Мария Ильинична торопливо отвернулась, и первым ее порывом было уйти, не ответить. Она так и сделала, но доктор мягко удержал ее за локоть.

— Как ваше здоровье?

Мария Ильинична так же молча пожала плечами.

Врач усмехнулся.

— А вы не балуете меня вниманием.

— Ну, что вы, что вы! — испуганно запротестовала она.

— Так как же все-таки со здоровьем? Полагаю, совету моему последовали? Вы теперь мать?

Мария Ильинична смешалась и ответила все тем же кивком головы.

— И как это повлияло на вашу болезнь? — заволновался доктор. — Как вы себя чувствуете? Припадки прекратились? Или еще есть?