— Ты себя не трави. Лучше делом занимайся. Почему Колесников молчит? — разливая водку, заметил Жиган.

Филимон лишь пожимал плечами:

— Решает. Он — шеф. Ему виднее.

— Близорукий какой-то твой шеф, — с легкой укоризной говорил Жиган.

— Какой есть, — влив в себя водку, отвечал Филимон.

Выпив, приятель, втянувший Жигана в это грязное дело, становился разговорчивее. Рассказывал о проблемах Колесникова с дочерью, о муже Клементины, явно затаившем обиду на тестя, о полукриминальной карьере самого Колесникова.

Жиган внимательно слушал. На ум ему приходило изречение какого-то ветхозаветного мудреца. Изречение гласило: «Никто не бывает к нам так жесток, как самые близкие люди». Мудрец выражался фигурально, имея в виду не конкретную жестокость, а невнимание, требовательность и неосознанную жестокость родственников. Но в случае Колесникова мудрость могла иметь прямое значение. По мере того, как Жиган узнавал все больше и больше подробностей, его интерес к родственникам Владимира Петровича возрастал день ото дня.

Опустошив бутылку, Филимон уходил, а Жиган прокручивал в памяти услышанное и возвращался к своим раскладам.

«Нельзя сидеть, сложа руки, — размышлял он. — Надо попробовать зайти с другого конца. Кто-то же скупает эти тачки. Вывозит их из Москвы. И где-то паленым тачкам перебивают номера. Значит, надо попытаться найти перекупщика и мастерскую. Но где их искать?»

Он подходил к окну. Над многомиллионным городом-монстром зажигались первые звезды. Город встречал приближающуюся ночь мириадами огней, неоновыми сполохами реклам, сиянием подсветок зданий и статуй. Город не хотел тонуть во мгле.

Всматриваясь в вечернюю синь, Жиган курил сигарету за сигаретой. А за два квартала от него в пустой однокомнатной квартире так же всматривалась в надвигающийся мрак молодая вдова…

Как это часто бывает в жизни, одна роковая случайность, цепляясь за другую, тащит третью, третья — четвертую, и вот уже случай с неотвратимостью снежной лавины поворачивает человеческую судьбу вспять.

В один из воскресных дней Вера Хохлова, гуляя с друзьями по парку, заглянула в тир. Тогда Вера впервые и взяла оружие в руки. Пневматическая винтовка не показалась ей ни тяжелой, ни чужой. Скорее наоборот. Она ощутила сладкое, щемящее чувство, будто прикоснулась к нежному и любимому существу. Прицелившись, Вера плавно нажала на спусковой крючок, и жестяная мишень в дальнем углу тира, жалобно всхлипнув, кувыркнулась и повисла вниз головой. Девушка снова прицелилась, выстрелила, перезарядила винтовку, прицелилась, выстрелила… — и так, пока не закончились свинцовые пульки. Когда Вера наконец отложила винтовку, десять жестяных фигурок — по одной на выстрел беспомощно свисали на противоположной стене тира.

— Ну, ты и снайпер! — одобрительно загудели ребята за спиной, — прямо ворошиловский стрелок.

До сих пор парни не обращали на нее внимания, считая некрасивой. И вдруг все в их школьной компании изменилось. Мальчишки оживились и с нескрываемым любопытством рассматривали ее, словно увидели впервые. Их подружки молча переминались с ноги на ногу, ревниво переживая чужой успех.

— Пошли отсюда, — сказала тощая блондинка с вертлявым задом, схватив своего парня за руку и потащив к выходу. — Можно подумать, других занятий нет, как только стрелять по банкам!

Вера будто не слышала, не в силах оторвать взгляд от черного, гладкого ствола. Этот холодный предмет казался ей живым, родным и чутким, понимающим ее с полуслова. Сейчас ей больше всего на свете хотелось снова прижаться щекой к прикладу.

Старик за стойкой тира, до сих пор безучастно наблюдавший за происходящим, поднялся и, прихрамывая, подошел к посетителям. Его желтое в глубоких морщинах лицо напоминало восковую маску. Казалось, сама смерть смотрит на мир его глазами, усталыми глазами вохровца, которому приходится доживать свой век, влача жалкое существование в городском парке.

— Удивительно! — низким, охрипшим голосом произнес хозяин тира, наклонившись к Вере.

— Удивительно? — переспросила Вера, отводя глаза.

— Да, конечно! Неужели ты не видишь, как оно тянется к тебе? Оружие, оно, как живое.

Девушке стало почему-то страшно от таких слов. В душе шевельнулось недоброе предчувствие, будто это был решающий момент в ее жизни.

— Но я никогда прежде не стреляла, — сказала Вера.

— По большому счету, это не важно. Опыт сам по себе не может заменить настоящего чувства, а умение метко стрелять ничего не стоит, если нет страсти. Человек, придумавший аркебузу, был поэтом, переложившим стихи на язык пороха. Когда рассеялся дым от первого выстрела, мир стал совершенно иным.

— И что же изменилось?

— В мире стало меньше зла. — В бездонных глазах хозяина заплясали холодные, голубые искорки; неуловимым движением руки он вдруг положил перед Верой лист бумаги с мишенью. — Доплати еще немного, и ты сама сможешь в этом убедиться.

Десять выстрелов прозвучали один за другим.

— Неплохо, — сказал старик, отдавая Вере мишень. — Три девятки. Может, попробуешь еще?

Пока мальчишки выгребали из карманов мелочь, чтобы купить новую мишень и партию пулек, Вера стояла, не смея пошевелиться. Но стоило ей снова взять винтовку, как все в одно мгновение изменилось. От скованности не осталось и следа. Выстрел за выстрелом она вгоняла пули в мишень. Ее приятели замерли, предвкушая необычное.

Когда смотритель тира, прихрамывая, доплелся до бумажного листка на стене, он долго возился с мишенью, щурился, разглядывая ее на свет и бормоча что-то себе под нос. Наконец старик вернулся к стойке, где его с нетерпением ждали.

— Десять из десяти, — прохрипел он, протягивая листок девушке, и добавил: — Это талант.

— Талант убивать! — с ненавистью бросила тощая подружка и скривилась в злобной усмешке.

Последние слова прозвучали как приговор. Оттолкнув оружие, Вера бросилась к выходу. Почти до вечера бродила по аллеям парка, не замечая гуляющих, не слыша музыки. Только вернувшись домой, обнаружила, что все еще сжимает в руке злополучный клочок бумаги с мишенью.

Прошло две недели. Все, что произошло в тире, теперь казалось ей сном, наваждением. В то же время она помнила, какое испытала чувство, впервые взяв в руки винтовку. Состояние душевного смятения закончилось после визита к директору школы.

Веру вызвали прямо с урока. Идя по коридору, она терялась в догадках, что же могло случиться.

— Это и есть ваша Хохлова?! — с нескрываемым разочарованием произнес мужчина в коричневой замшевой куртке, похожий на французскую кинозвезду, поднимаясь навстречу Вере.

— Я же говорил, — подобострастно залепетал директор, с ненавистью глядя на Веру. — Видимо, ваш знакомый ошибся. Вряд ли это была та девочка. Будь у нас в школе такой талант, я бы давно знал. Нам не помешало бы иметь собственного Вильгельма Тел-ля. — Он захихикал.

От этого смеха Вере стало не по себе — словно смеялись над ней. Ей захотелось поскорее вернуться в класс.

— Я могу идти? — спросила она робко.

— Подожди секундочку, — остановил ее мужчина и представился: — Иван Артемьевич Чернов, тренер по стрельбе. Понимаешь, я ищу девушку, внешне очень похожую на тебя. Один мой приятель убежден, что она обладает феноменальной меткостью. Мне бы очень хотелось с ней встретиться. Если это на самом деле так, мы могли бы вместе попробовать развить эту способность в нечто большее, ну, ты должна понимать: для настоящего спортивного успеха одного таланта мало — нужны еще опыт, мастерство, выдержка…

— Напрасно вы ей это все объясняете, — недовольно буркнул директор. — У меня таких, как она, в школе две тысячи, и, поверьте моему педагогическому опыту, талантливы они только в одном — голову взрослым людям морочить, так что вряд ли вы найдете здесь своих будущих олимпийских чемпионов.

— Ну, а что, если это была я? — вдруг вырвалось у Веры.

Директор кисло ухмыльнулся. В его планы явно не входило спорить с ученицей, тем более при постороннем человеке.