— Не обращайте внимания, Ной. С Федором бывает.

И все же и это было сказано с чуть заметной издевкой. И Коршак обозлился, приготовился ответить резкостью. Однако разговор на этом прекратился.

Рано утром, задолго до рассвета, Коршака разбудили. Пришла машина. Водитель привез и одежду — полушубок, шапку и валенки. Коршак неуклюже и с трудом взгромоздился на сиденье УАЗа.

Воскобойников и еще двое каких-то мужчин, кроме экипажа вертолета, уже были на местах.

Когда вертолет набрал высоту и осела поднятая его винтами холодная пыль, Коршак увидел такое, чего никогда не мог увидеть, летая на транспортных самолетах. Там земля сначала бетонной полосой рванется навстречу, а потом вся она, с лесом и ручьями, с полянами и поселками, вздыбится, повалится куда-то вниз и набок, и потом ее уже не будет видно, а будут только облака, мгла. Отсюда же земля предстала словно в своем первозданном виде. Может, оттого, что земные дела людей даже с небольшой высоты были менее величественны: горы щебня, груды ящиков и бочек, штабеля шпал, стальные стеллажи с рельсами и все прочее, — заборы, дороги, жилье, вывески — все, что большим казалось внизу и заслоняло собою пространство и тайгу — все это умалилось и предстало в своих истинных размерах, а тайга сделалась такой, какой и представлял ее себе Коршак — темно-зеленой, с какою-то металлической тяжестью цвета, немеренной во все стороны. Сейчас, когда опала листва и отяжелела хвоя, каждое дерево было видно отчетливо — от самого подножия до макушки. Каждая веточка. И был виден каждый след на снегу, каждый прочерк живого. И все казалось значительным и нужным.

Вертолет шел чуть задрав хвост, неся скользящий след раннего солнца на блистерах, огромными толпами бежали внизу деревья. Возникло и, помаячив некоторое время черной, еще не замерзшей водой, исчезло озеро с ручьями, которые, словно сосуды к сердцу, сбегались к нему. Озеро не замерзло может быть оттого, что в глубине его что-то теплилось и боролось с морозом. Но тогда бы озеро парило. А оно не парило. Оно было недвижным.

Воскобойников сидел рядом. Коршак видел его обтянутое кожухом плечо. И он тоже смотрел молча вниз на тайгу и на озеро. И те двое тоже смотрели и молчали. Потом, когда озеро миновали, Воскобойников заговорил с теми двумя. Он что-то показывал им внизу, они отвечали, понимающе и одинаково кивая головами. Потом Воскобойников тронул Коршака за руку и прокричал ему в самое ухо:

— Мы говорим о старом пути! Он шел где-то здесь. Я после расскажу вам. — И замолчал.

«Почему же он писал мне в записке, что полетим на северный участок, а тут нет никаких признаков строительства?» — подумал Коршак.

Воскобойников снова коснулся его руки и кивнул в блистер: вертолет подлетал к реке. Она шла с юга на северо-восток, и курс вертолета и ее русло должны были скоро пересечься. Вертолет вышел к реке, а потом полетел над самым стрежнем — назад, навстречу течению. Солнце поднялось уже высоко, и вода, издали казавшаяся черной, теперь была светлой и прозрачной. Вертолет летел медленно-медленно, и стали видны камни на дне реки, видно местами песчаное, отливающее темным золотом дно. Летчики, неверное, уже не раз бывали здесь. Они легко нашли удобную площадку, вертолет завис, замер на несколько мгновений и потом стал снижаться, и когда он утвердился на земле, когда угас рев двигателя, а потом и свист тяжелых винтов, люди сошли на землю.

— Ну вот, — сказал Воскобойников, обращаясь к Коршаку, — здесь кончается моя карта. Мы сейчас прошли предполагаемый путь трассы. Строго по проекту. Сюда мы и должны выйти, если живы будем.

— В общем-то я догадался, — сказал Коршак, щурясь от солнца и еще плохо слыша сам себя. Он плохо слышал и голос Воскобойникова, но понял, что тот ему говорил.

— И озеро… Вот только озеро. Чтобы выйти сюда в эту точку, озеро надо перепускать. То есть озеро должно погибнуть. Севернее и южнее строить пока нельзя. Там болота.

— Скажите, — помолчав, спросил Коршак, — а эти двое?

— Они из Главстроя. И в общем-то они проектировали ату трассу…

Берег, где приземлился вертолет, был высоким и обрывистым. Он порос весь какими-то стрельчатыми с багрово-черной хвоей остроконечными деревьями. Деревья эти росли и на самом склоне, на красных камнях в расщелинах. Они спускались почти к самой воде, которая отсюда снова казалась черной и только самый берег точно был выложен узкой полоской серого галечника.

Коршаку очень хотелось спуститься к воде, постоять там. Люди уже тяготили его. И в той тягостности, что он испытывал сейчас, Воскобойников не был виноват. Коршак потерянно смотрел вниз на реку, на долгий противоположный берег.

Положение спас командир вертолета, ладный и крепкий мужчина лет тридцати с загорелым молодым лицом. Он сказал, тронув рукой краешек мятой фуражки:

— Ребята спрашивают, если долго будем здесь, рыбки бы коснуться. Может и красная попасть — время еще.

— А, ребята… Конечно, — усмехнулся одними губами, Воскобойников. — Наверное и оснастку прихватили?..

Он чуть принажал на слово «ребята». И командир вертолета шутливо развел руками.

День так и не разгорелся. Стало опять хмуро и пасмурно.

Люди, с которыми Коршак прилетел сюда, была заняты делом, своим — они что-то меряли, о чем-то громко спорили, и их возбужденные сиплые голоса доносило сюда, к урезу воды, где он стоял, глядя на упругие струи стремительного течения. И пилоты в отдалении старательно и трудолюбиво ловили рыбу, а зеленая большая машина стояла наверху, опустив свои бессильные сейчас, тусклые лопасти. И она казалась неживой и ненужной здесь. Коршак любил машины, умел и не разучился удивляться механическим умным сочленениям, любил их залах — теплый запах работавшего, процеженного через тонкие и хитрые фильтры масла. Не сейчас и ее присутствие мешало ему.

Коршак пошел вниз по течению, вдоль незнакомого берега. И чем дальше уходил он, тем спокойнее и уверенней чувствовал себя. Опять в его жизнь возвращались звуки и запахи тайги, и он вновь слышал, как вызванивает по донным камешкам вода, скрученная в тяжелые темно-зеленые жгуты, как шипит она возле толстых подошв его ботинок. Коршак прошел еще дальше, откуда уже не было слышно голосов. Здесь совсем было тихо. Он поднялся на косогор, оставив речку за спиной. Наверху было ветрено. Нет, это был не ветер, это было движение вольного воздуха, который шел сюда из каких-то больших просторов, где земля соприкасается с небом. И по-новому Коршак видел и реку, и тайгу, и тяжелое небо, и он подумал, ощущая всем своим телом прочность скалистой почвы под ногами, что с вертолета он охватывал и понимал меньше, чем сейчас. Кончилось, словно его и не было никогда, острое чувство одиночества.

На краю полянки горел костер. И командир вертолета, неловко пряча лицо от дыма, готовил что-то на огне. Это была большая рыбина, уже выпотрошенная и вымытая, она была странным образом надета на длинную палку и обмотана не то бечевкой, не то скрученной в жгутик сухой травой.

— Сейчас угощу вас. По-воздухоплавательски. Вряд ли вы ели что-нибудь подобное, — сказал он Коршаку.

Коршак улыбнулся и сел на корточки перед костром, вытянув к огню руки.

Деловой разговор закончился. И, сойдясь к костру, они ели рыбу, которую добыли и зажарили летчики; пили чай — и это все было тоже летное — и посуда, и заварка, и даже крошечные, но вполне настоящие галеты. Коршак искал взгляд Воскобойникова. Тот сидел чуть наискосок и тоже ел рыбу, аккуратно и неторопливо, а потом так же неторопливо и аккуратно пил чай из пластмассовой кружки.

Улетали, когда светлого времени оставалось только-только вернуться на «точку».

УАЗ ждал их на аэродроме, Аэродрома, собственно, и не было. Была времянка с необходимыми запчастями, кроватями и столом для экипажа, с печкой, с коротковолновой радиостанцией, блоками питания для нее, с антенной над несостарившейся еще крышей, с конусом-«колдуном» на тонкой мачте. Вертолет здесь оказывался всегда только один — один из пяти, которыми располагали железнодорожники-военные.