Лежавшие солдаты были похожи на болотные кочки. Карлов брел от одного к другому, едва передвигая ноги, нагибался над каждым, тормоша и говоря одно и то же:

— Ребята, ребята, девяносто третий… Вытащить надо. Вытащить — там же наши ждут. Ребята…

И один побрел к болоту. Страшно было вновь ступить в эту жижу, из которой с таким трудом только что вылезли, — от грязи, от болотной мокроты ломило все тело. Он поколебался мгновение, помедлил. Со стороны показалось бы, что человек выбирает дорогу, а тут все равно куда шагнешь. И он пошел. И уже отойдя по болоту метров десять, Карлов услышал позади себя чавканье шагов…

Двух тросов оказалось мало. Трех метров не хватило. Вот они, два конца, лежат друг от друга в трех метрах, и никакими судьбами их не свяжешь, хоть сам ложись в струну.

— Глуши, — сказал Карлов. Он помолчал и добавил жестко: — В общем, вот что, танкисты. Я сам сдохну здесь и вас угроблю: выхода иного, как вытащить эту колоду, у нас нет. Вытащить и идти к роте. Здесь вырубки кругом. Не раз здесь работали трактора. Здесь можно найти что угодно. Тросы тут есть. Ищите. Экипаж на броню и малым газом — ищите.

Когда вернулись с ворохом рваных и ржавых тросов на броне, дымом затянуло болото и вырубки так, что собственных ног не было видно.

Ни о чем в жизни старший лейтенант еще не мечтал так, как о том, чтобы срастить два троса. Ему и на память приходило, что когда-то возле расположения он видел трос, что на полигоне тоже остались куски троса, помнится, с гашником. Ему казалось, что уже тогда он хотел прихватить их, да вот не прихватил. Впору бежать туда или машину послать.

С девяносто третьего невозможно было разглядеть буксирующий танк. Да и сам трос был виден только до узла. И Карлов, командуя буксировкой, видел, как осторожно приподнялся узел над болотом, дрогнул, поползли петли, потом намертво затянулись, теперь их рубить надо будет. Более тысячи лошадиных сил сотрясало глухую тишину болота. И девяносто третий, подминая под себя бревно, прошел ровно на длину корпуса. Грязь лилась через открытый люк механику на колени. Но было уже не до чистоты. Еще раз занесли бревно вперед, и еще на корпус прошли. И еще раз. Теперь они делали это механически, отработав движения, как при стрельбе. И еще раз. Потом Карлов остановил движение. Девяносто третий изорвал под собою почву, но на днище пока не сел.

— Ну, ребята, еще раз…

Патрубки девяносто третьего били прямо в жижу. Еще сантиметров десять погружения — и сливай воду. Движок встанет — захлебнется грязью.

Битва с болотом продолжалась уже три часа. С башни Карлов почти бездумно следил, как медленно проходит танк мимо пня, от которого все и начиналось. И вдруг он понял — выбрались.

…Длинный командир девяносто третьего, неуклюже вскидывая грязные босые ноги, пытался плясать.

— Что ты радуешься, дурень! — устало сказал ему механик. — И сапоги потерял, и все еще только начинается…

— Сапоги — хреновина! Хреновина, Петька! Новые куплю.

Командир девяносто третьего свалился на землю, полежал навзничь, раскинув руки, потом перевернулся на живот и ударил черными в крови кулаками по земле:

— Выдернули! Это ж надо, старшой, вы-дер-ну-ули!

Карлов сам радовался, что выдернули. Но когда сидели в болоте, ему казалось, что стоит выбраться — и все будет ясно. А теперь радость угасла: по рации майор не отвечал, дым застилал видимость. А впереди — болото, и никто не знает, где оно кончается и как его обойти. Развернуться, отыскать следы роты и двинуть по ним с разгона — на это он уже не был способен. Второй раз по колее не пройти, в дыму механики полного газа не дадут и он сам не сможет дать полного газа — знал: судорогой руки и ноги сведет. И сидеть здесь больше нельзя. Он думал, что майор теперь, вспоминая о нем, морщится так, как умел морщиться только он, Гапич. Карлов представлял себе сейчас лица ребят и завидовал им. Они вместе все. А он тут. Никогда еще Карлов не был так непоправимо одинок, как сейчас.

«Товарищ старший лейтенант (вначале было — целых три года — «товарищ лейтенант»), вашему взводу прикрыть развилку. Подавить противотанковую батарею «голубых», по зеленой ракете — атака!» Или: «На марше замыкаете колонну, скорость — тридцать. Сверить часы». И так всегда, всю его прежнюю жизнь кто-то решал за него, что и когда делать. От подъема до отбоя. И считал он, что самое трудное — это выполнить сложный приказ. Порою даже думал про майора: «Да, хорошо тебе командовать. А ты попробовал бы сам подтянуть гусеницы на морозе». Оказывается, самое трудное — приказывать. Сначала надо знать, что приказывать. А он, старший лейтенант Карлов, один на один с горящей тайгой, с дымом, застилавшим все видимое пространство, один на один с двумя, оказывается, не всесильными танками, один на один с двумя экипажами, которые ждут от него истин, как он сам ждал их от Гапича еще несколько часов назад.

Карлов бессмысленно смотрел перед собой, не зная, что делать. Даже нервная дрожь появилась. И каким-то невероятным усилием воли он подавил ее, эту дрожь, и заставил себя думать. И думал он, произнося про себя все слова до конца, которые приходили ему на ум. Даже губами неслышно шевелил… Мы шли под углом к проселку, чтобы сократить путь. Проселок идет по тайге. Значит, надо выйти на этот проселок. И другого пути нет. Вернее, он есть: вернуться в райцентр… О том, чтобы вернуться в часть — на всеобщий позор, — Карлов даже не подумал. Нет. Второй вариант представал перед ним, как возвращение в райцентр. Он знал этот деревянный одноэтажный городок — там только три здания каменных, вернее, бетонных, в три этажа: школа, райком и Дом культуры. Карлов и на танцы туда ездил, и на концерты ансамбля, сверкая новыми сапогами и скрипя портупеей… Он любил полевую форму: гимнастерку с сапогами и ремни, фуражку полевую с зеленым околышем и зеленой кокардой… Он даже представил себе, что танки можно поставить перед школой — там пустырек небольшой — и дождаться возвращения своих, или… Что там дальше, Карлов не загадывал.

Второе решение, заманчивое своей надежностью, представлялось ему так: выйти из опасной зоны и поставить танки на пустыре перед школой. А там уже связаться с командованием. Но он поймал себя на том, что со спокойным удовлетворением думает об этом втором варианте… Нет, только вперед на проселок. Двигаться надо, огибая болото, но держаться как можно ближе того направления, которым ушла рота.

И Карлов приказал включить габаритные огни, а сам пошел впереди головного танка. Механик его хорошо видел. Он шел по пояс в дыму и слышал позади себя сытое и опасное ворчание танковых моторов, глухой шелест гусениц.

И все-таки Карлов гордился собой. Гордился тем, что вытащил эти машины почти голыми руками, гордился тем, что убедил своих ребят, что имеет право командовать ими и что дано это право не только офицерскими погонами, а еще и тем, что он больше их умеет и больше знает.

Время от времени Карлов поглядывал назад. Все же сорок пять тонн ползет за ним следом, и ведет машину уставший, почти слепой от дыма младший сержант.

А еще он был доволен собой оттого, что решился выходить из болота вперед и по нехоженому.

Тревога сжала ему горло, когда он понял, что и сам ничего не видит впереди, а танк, перематывавший гусеницы в десяти метрах за его спиной, рисовался размытым темным пятном. Теперь и назад они уже не смогли бы вернуться. Только вперед. Где-то есть же она, эта проклятая дорога. Должна быть. Карлов остановился и подождал, когда танк осторожно подкатится к нему вплотную.

Карлов не предполагал, что все трудное только начинается, что страшное самое впереди — там, куда он с таким упорством ведет две свои машины, что изо всех возможных мест самое безопасное — болото.

— Ну что, Тюпкин, — спросил он механика, — меня-то хоть видишь?

— Мало-мало, товарищ старший лейтенант.

— Осталось немного, — соврал Карлов. — Еще несколько минут, и мы выйдем на проселок.

— А потом?

— Ох, и торопливый ты, Тюпкин. Потом видно будет.