— Если бы вы изволили знать, как вы вульгарны, — прошипел голос леди Уилсон. — Эта ваша любовь на фоне траурных лент… Как вы смеете? Вы не видите, как она кощунственно омерзительна, как она оскорбляет память дорогого нам человека…

— А вы оскорбляете любовь, — спокойно и твёрдо произнёс Александр Иванович.

— Не смейте мне дерзить, молодой человек! — грозно произнесла старая леди. — Вы не смеете с сегодняшнего дня и шагу ступить в моём доме без моего дозволения! Как вы бежали от жандармов, и что вы сотворили с моей воспитанницей, этого я не знаю, и знать не хочу. Даже если было тайное венчание, я добьюсь того, чтобы его расторгли! В любом случае, вы не получите ни гроша, каковы бы ни были распоряжения на этот счёт моего покойного мужа! — она продолжала, презрительно глядя на них. — Теперь немедленно расстаньтесь, и никогда больше я не желаю видеть вас вместе!

Ответа не последовало, Александр и Наталья лишь плотнее сжали руки.

— Будь ты, моя дорогая, изначально воспитана мною, этот позор никогда бы не покрыл тебя, — кипя от клокотавшей в ней ненависти, проговорила Клара Генриховна.

Но тут она словно поперхнулась: пред нею Анна Юрьевна вела к дверям гостиной бледного Карла Феликсовича, поддерживая его под руку. Он шёл выпрямившись во весь рост, и чёрные волосы казались ещё темнее на фоне белизны его лица. Он был мужественен и стоек, а она нежна и прелестна. Метнув на них испепеляющий взгляд, Клара Генриховна поспешила войти в гостиную, и слуги, подавленные этой сценой, робко последовали за ней.

Александр Иванович и Карл Феликсович, бывшие заклятые враги, поравнялись у дверей. Мгновение глядели они друг на друга, и затем крепко пожали руки. Теперь это уже были два других человека, которым нечего было делить в этой жизни. Точно познакомившиеся минуту назад, они спокойно проследовали в гостиную, ведя под руки своих спутниц.

Все были молчаливы и сосредоточены, и для молчания у каждого были причины: одни приготовляли речь на оглашение завещания, другие всё уже успели сказать. В коридоре выстроилась прислуга, за их спинами стояли несколько арендаторов покойного господина Уилсона. Они осторожно переговаривались испуганным шёпотом, нервно стараясь заглянуть за двери гостиной, где вершилась их судьба. Пожалуй, никто в этой богатой зале с таким волнением не ждал оглашении воли последнего хозяина поместий, как эти плохо одетые люди с диковатым выражением хмурых лиц.

От обилия людей в самой гостиной стало несколько темнее. Глаза всех господ и дам были устремлены на высокие двери, в которые должен был вот-вот войти господин нотариус. В этот момент ни один монарх или святой праведник не мог быть столь долгожданным гостем, как обыкновенный служитель пера и бумаги, провинциальный интеллигент и светило, господин нотариус.

Все сердца разом замерли, когда на лестнице раздались чёткие и размеренные шаги. Дыхания прервались, когда эти же шаги зазвучали по коридору, и вот, под облегчённые и сосредоточенные взгляды слуг и арендаторов нотариус господин Каингольц вошёл в большую гостиную. Вежливо раскланявшись со всеми и учтиво поинтересовавшись здоровьем дам, он подошёл к маленькому, заранее приготовленному столику, на котором был разложен письменный прибор. Его статная фигура, словно отчеканенная под мануфактурным прессом, облачённая в чёрный суконный фрак и безукоризненные серые брюки, смотрелась особенно внушительной и солидной среди барочной мебели, простоявшей на своих местах больше века. Как актёр на сцене, он приковывал внимание каждого в гостиной зале. Неспешно он раскрыл небольшой потертый кожаный портфель и бережно извлёк из него жёлтую папку, на которой был отпечатан фамильный герб господина Уилсона. Так же неспешно из портфеля на свет появились некоторые другие бумаги. Надев пенсне, господин нотариус откашлялся и открыл папку, внимательно пробегая глазами каждую строку. Затем он снова откашлялся и перевёл взгляд на бумаги, потом ещё раз на папку… Время тянулось мучительно медленно, но ни единого слова не было произнесено.

— Начинайте уже… — воскликнула, не выдержав затянувшейся подготовки к вступлению, Клара Генриховна. — Прошу вас, Никита Ильич!

Нотариус ещё раз поклонился госпоже Уилсон, словно и не слышав резкого тона её слов, и неспешно начал.

— Итак, я думаю, что пора приступить, — произнёс он, осматривая гостиную из-под сверкающего пенсне. — Прежде всего, я желал бы почтить память покойного Михаила Эдуардовича Уилсона, сказав о том, каким прекрасным и добродетельным джентльменом он был при жизни. Немногие люди достигли таких вершин познания точных и философских наук, как его светлость. Он был человеком незаурядного ума и воображения.

— Прошу вас, перейдите к сути завещания моего супруга, — раздражённо произнесла Клара Генриховна, устремив на нотариуса негодующий взгляд.

Ничуть не смутившись этого, он продолжал.

— Добродетель, дамы и господа, всегда остаётся победительницей, хоть поначалу это может и казаться иначе. Наша жизнь есть череда решений, подчас судьбоносных и непоправимых, подчас малых, но в конечном итоге всех нас постигает один печальный конец, все мы приходим к общему знаменателю человеческий судьбы, таким образом…

— Да начинайте по делу! — воскликнул Алексей Николаевич, чуть не вскочив со своего места.

— Завещание, прочтите его! — выкрикнула госпожа Симпли, заламывая руки.

Никита Ильич поднял руку в знак соблюдения порядка и спокойствия.

— Воля нашего ушедшего пращура священна для нас. Последуем же мудрому пророчеству старца и покоримся ему…

— Начинайте, господин нотариус, — стальным голосом повелела Клара Генриховна.

Статный господин в чёрном фраке немного поколебался, откашлялся и устремил взгляд из-под пенсне вглубь жёлтой гербовой папки.

— Последняя воля его светлости Михаила Эдуардовича, дворянина по праву законного рождения, пятого виконта Уилсона, кавалера ордена Звезды и прочее, и прочее.

Нотариус снова откашлялся и перевёл дух.

— Настоящее завещание, — продолжал он, — составлено мною лично и при содействии почтеннейшего нотариуса Уилсон Холла Никиты Ильича Каингольца, моего верного и надёжного советника, и является последним и окончательным. В здравом уме и твёрдой памяти я излагаю мою последнюю волю, дабы она была доведена до всех моих ближних, которых я безмерно люблю в глубине своей души. И пусть они знают, что я крайне сожалею о том, что судьба не позволила мне чаще видеть их, зато теперь я смогу наблюдать за ними без всякой преграды.

Имущество моё представляет собой скромный капитал, накопленный мною и моими достойными предками за долгие годы, хранящийся в императорском банке и равный шестистам девяноста восьми тысячам пятистам девяноста четырём с половиной фунтам. Кроме того, я владею поместьем Уилсон Холла, общей площадью в сорок две тысячи акров, одноимённым замком, заложенном ещё во времена первых христианских государей, и несколькими домами в столице и других городах. А так же я обладаю значительным движимым имуществом, как то бесценные шедевры голландских мастеров семнадцатого столетья, запечатлевшие…

— Довольно, господин нотариус! — перебила его Клара Генриховна. — Перейдите уже к оглашению существенной части документа!

Никита Ильич покорно кивнул головой и перевернул несколько листов, лежавших в папке. Вновь поправив голос, он продолжал.

— Таким образом, после долгих и тщательных раздумий, я принял единственно верное решение. Я оставляю всё…

Повисла пауза. Нотариус делал вид, что силится разобрать слова. Нервы накалились до предела, казалось, что вот-вот случится взрыв негодования.

— Оставляю всё, — продолжал нотариус, — тем самым достойным людям, которых я лично укажу в день оглашения сего завещания…

Гром возгласов и криков заглушил последние слова.

— Это возмутительно! — перекрывая самые высокие ноты, восклицала госпожа Симпли.

— Обман! Это злая шутка старого дурака! — вторил ей Алексей Николаевич, потрясая кулаками.

— Неслыханно! Документ ничтожен! — басил Семён Платонович Симпли.