— Войди в дом мой и стань женою моей! — раздался страшный голос чёрного господина, и длинная острая рука протянулась к ней.
Крик ужаса вырвался из её груди. Отшатнувшись от зияющей у её ног ямы, она хотела бежать, но ноги не слушались. Кошмар стал явью, силы покинули несчастную девушку, и она упала на усыпанную мёртвыми листьями жёсткую траву. Тут же десятки рук крепко схватили её, увлекая в царство тьмы. Голос её оборвался, и, не в силах сопротивляться, Наталья лишилась чувств. В след за ней бесшумно на своё место опустилась каменная плита, надёжно запечатав подземелье, готовое послужить этой юной деве вечной гробницей.
Мрак сгустился над тем местом, поглотив и развалины, и покрывший их лес, и всё живое словно умерло вокруг, и даже испуганный ветер замер, скованный сном могилы.
Однако, как бы ни была ночь длинна, всегда наступает утро, но в этот раз стояла мгла, точно и не рассветало. Низкие чёрные тучи покрыли небо плотным панцирем, закрыв окрестности Уилсон Холла от солнца на многие мили окрест. И сонное оцепенение не проходило, и обитатели замка по-прежнему тоскливо продолжали существовать, околдованные злой силой и не видящие этого. Только к середине дня доктор обратил внимание на то, что Наталья Всеволодовна не появлялась до сих пор ни к завтраку, ни к обеду. Вместе с Альфредом, получив дозволение Клары Генриховны проведать больную воспитанницу, они отправились к её комнате. В изумлении они обнаружили Фриду, замершую на своём месте у дверей девичьей спальни. С трудом приведя служанку в чувства, они узнали, что Наталья Всеволодовна комнаты не покидала, однако, на стук девушка не откликалась. Никто не реагировал на просьбы и увещевания открыть дверь, за которой царила гнетущая тишина. Пришлось Альфреду отправиться к госпоже Уилсон и просить дозволения выбить запертую дверь Натальиной спальни. Спустя четверть часа двое слуг смогли ворваться в комнату, но, к ужасу доктора и дворецкого, там никого не было. Дверь же оказалась запертой изнутри. Окно тоже было закрыто на задвижку. С каким-то суеверным страхом доктор осматривал каждый предмет, особенно тщательно проверяя запоры оконных рам.
— Думаю, господин доктор, эту версию рассматривать бессмысленно, — говорил ему Альфред, — до земли здесь далеко, даже ловкому и сильному мужчине не спуститься по этой отвесной стене.
Порядок, в котором была комната, совершенно сбивал с толку и доктора и дворецкого, уверенных, что Наталья решила бежать. О её таинственном исчезновении немедленно доложили Кларе Генриховне. Но, сколь не выпытывала старая леди у рыдавшей служанки сведения о минувшей ночи, та не могла вспомнить ничего, кроме холода и страха, охвативших её. Ни грозный взгляд, ни угрозы не помогали. Фрида клялась, что никто не проходил мимо и дверь не открывалась. Срочно были организованы поиски беглянки, но они ни к чему не приводили. Расспрошенные привратник и егерь твердили в один голос, что не видели ни следов на мокрой земле, ни чьей-либо фигуры, к тому же плащ девушки остался в замке, а уйти в такую пору в одном платье было немыслимо. Но через четверть часа после известия об исчезновении Натальи взволнованный конюх доложил, что из конюшни мистическим образом пропал белый конь. Эта новость вызвало множество толков, среди которых звучало предположение, что девушку увёз никто иной как поручик. Вскоре пришла весть о том, что на дороге в пяти милях от замка найден разбитый деревом жандармский экипаж, а при нём раненные офицер и сержант, отправленные в лазарет при ближайшем монастыре. И хотя старьёвщика, привезшего эту весть, долго расспрашивали о третьем человеке, находившемся в экипаже, он ничего о нём не мог сказать. Из этого госпожа Симпли поспешила сделать вывод, что именно Александр Иванович устроил побег, а после тайком прокрался в замок и похитил Наталью Всеволодовну, уведя её потайными ходами. Теперь в их существовании никто не сомневался, однако, поиски этих самых тайных ходов ничем не увенчались. Твердыня Уилсон холла надёжно хранила свои тайны.
А все: прислуга и жители рядом стоящей деревни, были вне себя от ужаса, узнав, что за ночь исчезли без следа сразу два человека. Старики говорили, что их унёс дьявол, и теперь, верно, настанет конец света. И каждый, исполненный искренним страхом, крестился, пересказывая товарищам новые пугающие слухи о проклятом замке.
В тот же день оклеветанный родными поручик очнулся в небольшой слабоосвещённой комнатушке со стенами, сложенными из старых досок. Тусклый свет, отбрасываемый догоравшим закатом, падал из маленького незастеклённого окна под самым потолком единственным сероватым пятном на середине комнаты у ног поручика. Немного придя в себя, Александр попробовал встать, но тут обнаружил, что накрепко привязан к грубому стулу. Голова страшно болела от полученного удара, безумно хотелось пить. Он попытался добраться до стены, двигая стул своим телом, но вскоре силы оставили его. В отчаянье он пытался зубами перегрызть верёвки, но и это оказалось ему не под силу. Александр хотел крикнуть, но пересохшее горло смогло издать только жалкий хрип. Голова его обречённо упала на грудь. Ему оставалось только ждать дальнейшей развязки. Так он сидел долго. Минуты казались ему вечностью. Вскоре свет окошка окончательно потух, и комната наполнилась ночной сыростью и мраком.
Постепенно теряя сознание от голода и боли, он погрузился в беспокойный сон, но через несколько минут вновь пришёл в себя, снова пытался освободиться, но это опять ему не удалось. Всё кружилось перед глазами, постепенно в тёмном углу поплыли красные и оранжевые круги, однако вскоре поручик понял, что эти световые галлюцинации не что иное, как слабый мерцающий свет от зажжённой свечи. Кто-то тихо вошёл в эту пустую мрачную комнату, пока он был без чувств. Кто-то теперь стоял рядом с ним, прямо у него за спиной. Всё кружилось и качалось перед глазами Александра, точно он был на корабле, попавшем в шторм. Некто, стоявший у него за спиной, начал двигаться, перемещаясь то в одну сторону, то в другую, но Александру никак не удавалось его увидеть. Постепенно его ухо начало различать невнятный шёпот, раздававшийся у него за спиной. Он не мог разобрать ни слова, в то время как шёпот медленно усиливался. Громче и громче долетали до него звуки на незнакомом ему языке, то шипящие как змеи, то ласкающие словно перо, то клокочущие как жерло вулкана. Неизвестный противник стоял прямо за ним, совершая странные движения, свет свечи метался по стенам комнаты, отбрасывая уродливые тени, которые как живые, сами собой шевелились вокруг него.
Всё неистовей метались чёрные образы на стенах, всё отчётливей становились слова, всё сильнее билось сердце, молотом отдаваясь в висках, на которых выступил холодный пот. Но внезапно всё оборвалось и замерло, и кто-то резким движением положил ему руку на левое плечо, произнеся загадочные, ни на что не похожие слова прямо у него над ухом.
— Кхаца… — прошептал Александр, откидываясь на спинку стула, к которому был привязан.
— Ты узнал меня, суженый мой, — прошептал её голос прямо в его ухо.
От этих слов Александр вздрогнул, хотел повернуться, но верёвки крепко держали его, не давая пошевелиться. Он вспомнил слова цыганки, поразившие его несколько дней назад на постоялом дворе, и от этого на лице его отразились гнев и презрение. Он считал всё сказанное ею блажью, прихотью девчонки, но теперь, когда оказался связанным с ней наедине, он горько жалел о том, что не смог предвидеть такого поступка с её стороны. Он клял себя за то, что тогда не стал переубеждать её, но разве можно доводам разума унять женскую страсть?
— Ты в безопасности, драгоценный, — произнесла она, прикоснувшись к его щеке своей мягкой, но холодной щекой. — Сокол мой, не бойся ничего, ты будешь жить! Теперь мы вместе, драгоценный, вместе…
— Нет… — покачал головой Александр. — Мы никогда не будем вместе. Развяжи верёвки и выпусти меня, я должен вернуться…
— Но куда ты пойдёшь? — рассмеялась цыганка, медленно обойдя вокруг него, не отрывая своей руки от плеча поручика. Затем она зажгла маленькую масляную лампу под потолком и поставила коптящий огарок свечи, державшийся в жестяном подсвечнике, на пол. — Я украла тебя, а все решили, что ты сам бежал, душа моя! Ты теперь беглец, ты теперь скиталец, ты теперь один из нас, драгоценнейший мой!
