Наконец я мотнул головой, пришёл в себя и сказал:

— Таня это… Это не главное…

— А что главное?

— Ну, для начала…

— Ты меня любишь?

И снова бах. Только я стал подниматься на ноги (фигурально), как девушка зарядила мне ногой по коленке.

— Не как племянницу, — быстро прибавила Таня. — Или сестру, или дочь. Ты любишь меня по-настоящему? Как женщину?

Я поморщился. Таня смотрела своими большими чёрными глазами прямо на меня. Вид её личика, одновременно уверенного и отчаянного, словно полоснул меня по сердцу.

Я прикусил губы.

Я не мог отшутиться, не мог соврать; теперь — особенно теперь — это было неправильно.

Она требовала ответа.

В этот момент я сам почувствовал себя четырнадцатилетним ребёнком, который столкнулся с величайшим кризисом в своей жизни.

Мой взгляд невольно обратился на дверь. И почему Аня так долго возится? Могла бы вернуться. Прямо сейчас. Прямо в эту самую секунду. Если она это сделает, я всю свою жизнь буду ей благодарен.

Но шли секунды, и дверь оставалась закрыта. Я был лицом к лицу с Таней, которая, не мигая и сжимая коленки, требовала от меня ответа.

Что же мне сказать? Что вообще нужно говорить в такой ситуации, чтобы… нет. Я остановил себя. Всё это время я пытался подобрать правильный, единственный верный ответ, который вернёт происходящее в привычное русло. Но может быть это было неправильно? Может всё это время я обманывал и мучал Таню? Может я сам был виноват, потому что до этого момента ни разу не ответил на её вопрос? И поэтому, сам того не замечая, я лелеял в ней надежду?

Передо мной мелькнули тысячи картин. В некоторых я завязывал волосы девочке, которая, понурив голову, сидела передо мной. В других она улыбалась мне ослепительной улыбкой, по которой пробегали лесные тени, или, не отрывая взгляда, смотрела телевизор.

Тысячи картин. Тысяча и один образ. Пляж, лес, ванна; дом, улица, дорога; склеп, тень, ангел; сквер, пепел, Костёр. Два обожжённых трупа, которые обнимают друг друга среди пепелища… Все эти образы мелькнули передо мной и стиснули моё сердце с такой силой, из него, казалось, брызнула горькая кровь. У меня пересохло в горле. Мне потребовалось чудовищное усилие, чтобы сдержать себя и не вздохнуть. И всё это время Таня смотрела прямо на меня. Не отрываясь, не моргая, продолжая отчаянно зарываться ногтями в свои колени. Внутри меня гремела буря, но я не мог даже представить волнение, которое она испытывала… при том что переносила она его намного лучше.

Тут я понял, что сам избегаю смотреть на девушку. Я вздохнул, обращая на неё взгляд, и ответил…

— Таня… — проговорил я.

— Да или нет.

— Ладно. Я… Я не люблю тебя как женщину.

В последнюю секунду мои глаза обратились в сторону.

Я смотрел в лицо бездны, но теперь не мог встретить взгляд четырнадцатилетней девочки.

Я мог закончить прямо на этом, но чувствовал ничтожное желание оправдаться, а потому продолжил говорить:

— Я никогда не испытывал к тебе… такие чувства. Я люблю тебя, но люблю тебя как… Ладно, будет глупо, если я скажу «племянницу». Просто люблю. Знаешь, я помню, когда я тебя встретил. Это немного странно, но я действительно помню. Это было через несколько недель после твоего рождения. Ты лежала в люльке. Такой маленький белый комочек. Родители, мои родители, непрестанно следили за тобой. Я помогал им. Я всегда был ответственным ребёнком…

Я помню, что ты мне тогда напоминала тамогочи. Кормишь, укачиваешь тебя, раз два, раз два… Я пытался представить, что ты вырастишь и станешь настоящим человеком, но сделать это было непросто… А потом ты действительно выросла. Я помню тебя шестилетнюю. Восьмилетнюю. Я помню, когда пришёл с родителями в квартиру, в которой ты проживала с Аней на рождество, и оставил подарок тебе под подушкой. Я помню, когда ты впервые стала называть меня «дядей».

Я не помню, когда я тебя полюбил, но это была не та любовь, которую ты хочешь. Наверное, так отец любит свою дочь. Ради тебя я готов даже прыгнуть под автобус. Для меня ты семья. Самая важная, но… нет. Я не вижу в тебе женщину, хотя ради тебя я готов бросить любую из них.

Когда ты впервые попыталась соблазнить меня, я испугался. Но не потому что не знал, что мне делать, а потому что беспокоился за тебя. Я не мог сказать тебе твёрдое нет, потому что не мог ранить твои чувства… Теперь я понимаю, что совершил ошибку. Прости.

Тишина.

Я не мог приподнять взгляд и посмотреть на Таню. Страшнее всего мне было увидеть слёзы. Горькие слёзы, которые разливались по её светлому личику. И в то же время просто сидеть на месте и смотреть на свои руки было мучительно. Казалось, время растягивается, словно натянутая резинка, и с каждой секундой неумолимо приближается к моменту, когда ей придётся лопнуть.

Наконец Таня заговорила:

— А отец… может поцеловать свою дочь?

Я резко посмотрел на неё.

Девушка сложила руки на коленях и косилась в сторону.

— Хотя бы в щёку…

— В щёку… можно.

— Вот как. Хорошо, — быстро пробормотала и кивнула Таня. — Тогда…

Она встала, неловко приблизилась и повернула голову. Я приподнялся. Таня покраснела. Я наклонил голову и прижал свои пересохшие губы к её щеке. Я почувствовал, как она вздрогнула и почти отпрянула, но удержала себя.

— С-спасибо.

— Незачто, — ответил я растерянным голосом.

— На самом деле я не против, если ты, эм… будешь моим…

Я кивнул.

— Хотя всё равно немного обидно, но я потерплю. Я уже взрослая, — прибавила девочка. — Ты же не думал, что я заплачу или закачу истерику?

— Мне кажется, ты закатила…

— Не считается! Ну ладно, — наиграно вздохнула Таня. — Пойду в свою комнату. Мне нужно немного прийти в себя.

С этими словами она прошла к себе и закрыла дверь.

Затем открыла, неловко прокашлялась и спросила:

— Можно я буду называть тебя «папа»?

Я быстро замотал головой.

— Хм. Ну и ладно. Дядя мне больше нравится, — высунув язык сказала Таня и захлопнула дверь.

Я вздохнул и свалился на софу.

В этот самый момент раздался щелчок, и в прихожей показалась Аня.

— Ты слышала?

— Да.

— И с каких пор ты об этом знаешь?

— Что она в тебя влюбилась? С самого начала.

— Правда? — удивился я.

— Я её мать.

— Хм… Ну да. Точно.

— Ты всё сделал правильно.

— Надеюсь.

— Если бы ты признался ей в любви, я бы вызвала полицию.

— Я не педофил.

— Да, тебе нравятся постарше.

— А ты откуда знаешь?

— Я твоя сестра.

Я прыснул.

— … Хочешь прогуляться? — поправляя волосы спросила Аня.

— Нет. Пусть это будет моим наказанием, — ответил я, продолжая разглядывать закрытую комнату Тани, из которой доносились и полоскали меня по сердцу звуки жалобного рыдания…

…

…

…

Придя в себя, Таня первым делом направилась в ванную — помыть заплаканное личико, — и по возвращению в зал уже давила улыбку. Мне при этом всё ещё было немного неловко. Я снова был один, — собственно, Ане всё ещё нужно было сходить в налоговую. Таня, верно заметив моё смущение, сказала:

— Нужно плакать, если тебя отвергают. Это формальность. А вообще я в порядке.

— Правда? — спросил я наигранно подозрительным голосом.

Она показала мне большой палец.

Я вздохнул.

— … К тому же всегда можно попробовать ещё раз.

И напрягся.

— Через пару лет, чтобы это не было слишком странно, — быстро прибавила Таня.

— … Удачи.

Она кивнула.

— Кстати, дядя…

— Что ещё?

— А мы правда были в той пустыне? И куда делся твой дом?

— А…

Совсем забыл. Нам ведь ещё предстоял «этот» разговор. Я вздохнул и посмотрел на кухню.

— Напомни, где твоя мать хранила алкоголь?..

…

В итоге судьбоносную беседу решено было отложить до момента, когда вернётся Аня. Это позволило мне немного собраться с мыслями. Как ни странное, душевное потрясение, те «американские горки», через которые протащила мою душу Таня, привели меня в своеобразное состояние катарсиса, в котором я смог достаточно спокойно подойти к решению этого вопроса.