А еще мне страсть как хочется побывать в его жилище – поглядеть на маленькие безделушки и вещи, которые встречают его каждый день; перебрать их и расспросить о нем… Но самой напроситься в гости к Андрею стыдно, неловко…

Завтра я его не увижу. Они с комсомольцами отправляются в лес, на заготовку лапника для украшения зала губкома… Неужели я тоскую? Да нет, просто мне жалко, что он станет добычей злющих-презлющих комаров. И вообще, довольно об этом».

Воскресным утром жителей города разбудили визг пил и стук молотков на Главной площади. Шумная команда губкомоловцев возводила у постамента поверженного Александра II деревянную трибуну. Обыватели гадали: какой же это праздник наступит в понедельник? Трибуны выстраивали для демонстраций и митингов, приуроченных к важным событиям, а таковых в середине мая честные мещане не припоминали.

Горожане отстали от жизни, ибо 19 мая 1924 года страна готовилась встретить вторую годовщину пионерской организации. Однако вряд ли кто-либо осудил невежество обывателей – пионерский союз был еще малочисленным и плохо известным.

На следующий день улицы огласились громом барабанов и воем пионерских горнов. Некоторые зеваки по старинке приняли пионерские колонны за скаутские, но внимательный глаз отличал бедный наряд демонстрантов и красные галстуки.

Пионеры трудовой школы номер два тоже спешили на митинг. Как и положено, вел колонну комсомолец и вчерашний ученик ткача, семнадцатилетний вожатый Петя Горкин. Сопровождали юных ленинцев и педагоги – директор школы Анна Сергеевна и учительница немецкого языка Полина Кирилловна. Если любимую всеми «немку» пригласили на митинг пионеры, суровая директриса вызвалась пойти сама – для олицетворения высшего руководства учебного заведения. Подчеркнуто строгая тридцатидвухлетняя Анна Сергеевна вызывала трепет даже у «товарищей из наробраза». «Ярая большевичка!» – уверенно говорили о ней коллеги.

Городские педагоги считали Анну Сергеевну человеком прагматичным и удачливым. Еще бы! Дворянка по происхождению, сумела удержаться на работе и «пробиться» в партию, «ухватила выгодного муженька» – директора кирпичного завода Ферапонтова, пусть молодого, но перспективного и крайне авторитетного в губкоме.

Жизнь посторонних людей и вправду представляется окружающим слишком просто, а значит, превратно. Еще каких-нибудь восемь лет назад была Анечка Смирнова, дочь отставного подполковника артиллерии, прелестной женой офицера инженерных войск. Списанный по ранению капитан-сапер Лисовский с романтизмом встретил большевистский переворот и даже собирался служить новой власти. Однако верный долгу офицерской дружбы муж Анечки не отказал в гостеприимстве однополчанину, оказавшемуся монархистом и членом антибольшевистской организации. Фронтовые приятели угодили в «чрезвычайку» и через три дня без лишних разбирательств были расстреляны.

Аня о судьбе мужа Володечки ничего не знала и продолжала ждать. Бывшую дворянку и жену контрреволюционера уволили из школы, где она преподавала музыку, лишив тем самым хлебной пайки и карточки на дрова. Она мыла полы в солдатских казармах, меняла последние драгоценности на продукты и, пытаясь обогреть холодную квартиру, жгла в печурке мебель и тома русских классиков.

Однажды, зимой девятнадцатого, доведенная нуждой до отупения, поймала Аня себя на том, что хочет лишь одного – чтобы упала у ее дома лошадь, а она, подоспев к дохлой кляче первой, попросит у возницы, Христа ради, кусочек конины на пропитание.

В ту зиму приглянулась она розовощекому сотруднику ЧК Семену Артамонову. Приходил чекист в гости, обхаживал, приносил в подарок сало, хлеб, сахар и от души смеялся над тем, как завороженно смотрела его возлюбленная на разносолы. Не понимал Артамонов, отчего молодая женщина плакала и отвергала сватовство столь видного жениха.

Всесильный Артамонов и рассказал Ане, что ее муж Володечка Лисовский расстрелян аж в декабре семнадцатого и что ждать его попусту. Аня с тоской поглядела на серое небо, украдкой смахнула слезу и отправилась растапливать на огне снег и сосульки, чтобы приготовить чай ухажеру.

Артамонов добился восстановления Ани на службе, и она вновь начала учить детей. Ее блеклую тень стали узнавать на улицах, кланяться «товарищу Анне Сергеевне» и уступать место в очередях за продуктами.

А летом вошли в город белые части. Откуда-то появились хлеб и крупчатка, заработали рестораны, и Анна Сергеевна опять растерялась. Благодетель Артамонов ушел вместе с Красной армией. Деникинцы кричали о скором падении Москвы, невесть откуда появившиеся мальчишки-гимназисты в армейских мундирах бросали ей в лицо проклятия и называли «большевистской лярвой». Соседи жалели Анну Сергеевну и советовали сходить к коменданту города, рассказать о заслугах отца и мужа перед Отечеством, попросить участия. Она грустно улыбалась и отрешенно ждала какого-то чуда.

Красные вернулись осенью. Снова исчезли продукты, но появился вездесущий Артамонов. Он стал комиссаром дивизии и поэтому гостил в квартирке Анны Сергеевны совсем недолго. Уже через три дня Артамонов ушел в поход, а еще через месяц погиб где-то в Сальских степях. О героической кончине славного комиссара Анну Сергеевну известили двое его сослуживцев. Сама того не желая, оказалась Анна Сергеевна причастной к судьбе именитого большевика. Партийцы начали относиться к ней с благоговением и почетом, называя «невестушкой покойного товарища Семена».

Когда газеты написали о разгроме врангелевской армии, поняла Анна Сергеевна, что власть Советов утвердилась окончательно и что у нее есть свое место в большевистской стране. Как и многие униженные революцией, забитые и растоптанные, поруганные и доведенные до состояния жалких зверьков люди, Анна Сергеевна признала Советскую власть. Годы ужаса, казавшиеся веками, стерли из памяти светлое детство и юность, любовь к Володечке Лисовскому и всю беззаботную дореволюционную жизнь. Старый мир превратился в призрачный и несуществующий. Он вспоминался, как дорогая и безнадежно потерянная безделушка, – с коротким вздохом и смирением перед необратимостью обстоятельств.

Как и многие люди, Анна Сергеевна поверила в новую власть и даже полюбила ее. Любовь эта и явилась средством выживания, тем целительным бальзамом, с помощью которого надорванная безумием психика нации сохранила способность мыслить и существовать. Страх, ненависть, звериная жестокость и непримиримость классовой бойни сменились безмерной тягой к жизни и трудовым энтузиазмом.

Анна Сергеевна стала активной общественницей. Она принимала участие во всех диспутах и собраниях, рьяно громила «оппозиции», клеймя фракционеров-отщепенцев последними словами. Ее даже упрекали за излишний азарт и нетерпимость, на что она неизменно отвечала: «Фракции приведут к расколу, а значит, – к хаосу. Я-то его видела!»

Начальник губнаробраза Обухов был давнишним приятелем славного Артамонова, он сентиментально уважал Анну Сергеевну и добился назначения ее директором второй трудшколы.

Как-то раз познакомилась Анна Сергеевна с Климом Ферапонтовым, двадцатипятилетним директором кирпичного завода. Ферапонтов влюбился без памяти в строгую и статную учительницу, Анна Сергеевна ответила взаимностью, и уже в конце 1922 года они поженились.

Во время ленинского призыва Анна Сергеевна подала заявление в партию с объяснением: «Не могу мыслить себя вне РКП(б)». И это было чистой правдой, она не лукавила.

Пионерские колонны дошли до площади и стали вокруг трибуны. С нее демонстрантов приветствовали вожди губернии, комсомольские авторитеты и начальство из наробраза. Дошла очередь и до секретаря губкома партии. Товарищ Луцкий широко улыбнулся, отечески оглядел «полки большевистской смены» и начал говорить о рабском прошлом и «светоче истины» – товарище Ленине.

– …И уж кому, как не нам, старшему поколению партийцев, не помнить годы царского угнетения? – пафосно вопрошал Луцкий.

Никто из присутствующей молодежи и не сомневался, что «губернский орел» и «первый коммунар» товарищ Луцкий эти времена помнил, помнил с болью и пламенной ненавистью. Сомнения в словах секретаря губкома могли закрасться лишь у тех немногих старых рабочих, что остались в живых после мясорубки гражданской; или у тех, безмолвных, безвременно погибших городских пролетариев, что по первому зову партии пошли на бой за ее власть и сложили свои головы на фронтах. Они-то могли рассказать об «угнетении» царским режимом преуспевающего лавочника Гриши Гирковина!