Андрей расхохотался:

– Ну, Полиночка, ну и злючка! А ведь верно говоришь: днем кувалдочкой такой вот Вася намашется, вечером чубчик накучерявит – и Арнольдиком вышагивает.

– Ага, а потом на комсомольских диспутах Овода и Джемму обсуждают, пуская слезу по поводу революционной самоотверженности героев, – уже серьезно отозвалась Полина и взяла Рябинина за руку. – Пойдем, прогуляемся.

Они побродили по парку и уселись в беседке у пруда.

– Полина, скажи, случается, что ты танцуешь или поешь? – спросил Андрей.

– Конечно. В близких компаниях, на даче, на вечеринках у подруг. Наташа Решетилова у нас прекрасно поет, играет на гитаре; Танечка Платонова – бойкая танцорка. У нас есть и кавалеры, да, можешь представить, – Костя Резников, Илюшка Судочкин. Хорошие ребята. Костик дружит со Светой Левенгауп, Илюшка – ухажер Татьяны.

– С Левенгауп меня знакомили, эффектная девушка, – вспомнил Андрей.

– Ага, она в «Музах» частенько засиживается. Света – богемная барышня. При случае я тебя с моей компанией познакомлю. Да они завтра наверняка все на премьеру твоего Меллера явятся!

– Хотел бы спросить, Полина: как в городе принято одеваться на подобные мероприятия?

– Хм, расфуфыриваются кто во что горазд, премьера все-таки, событие! – улыбнулась Полина.

– Придется купить костюм.

– Да уж постарайся. Явишься во френче – могут принять за «гепеушника», будешь людей смущать, – рассмеялась Полина.

Когда утомленный трудовой город отходил ко сну, город ночной и праздный только-только просыпался. Мурлыкая под нос куплетики, одевался у зеркала красавец-щеголь: затягивал узел яркого галстука, легким движением накидывал на плечи шелковый клифт [88] (последнее произведение знакомого портняжки), выставлял наружу накрахмаленные манжеты, любуясь отблеском дорогих запонок. Наклонив голову и поглядывая исподлобья, проверял франт линию напомаженного пробора и, пристукнув каблуками, выходил на улицу.

Она ждала его – освещенная желтым светом фонарей и разноцветными огнями вывесок, вся пропитанная запахом еще теплого, уставшего асфальта.

Обретали второе дыхание извозчики. Слышались их призывные крики и дробный цокот копыт двужильных лошадок. Ночной клиент – самый щедрый, тут не до «товарищей» и «граждан», только «барином» и величай!

– Куда прикажете, барин? Отвезу с ветерком хоть на край света!

Рано, родимые, рано – щеголь желал немного пройтись, показаться уличной публике, разглядывая себя, красавца, в витринах закрытых магазинов, наслаждаясь вниманием наивных девушек и беспризорных попрошаек.

Солнце уже утащило с собой жару, дышалось легко, душа жаждала приключений. Можно было покутить в ресторане, поиграть в казино или провести вечер с девочками.

Вот и они, еще свеженькие, выспавшиеся после вчерашних забав, обсуждают последние новости. Проститутка – романтичная и загадочная личность для испорченного классической литературой русского интеллигента. Не может образованный великоросс подавить в себе щемящего сочувствия к «падшим», тем более если оно оплачено. Сами жрицы любви подобным клиентам всегда рады – больше болтовни, меньше работы для тела. Впрочем, душещипательные клиенты – редкие посетители проституток: частое общение с девочками быстро развеивает образы, вбитые в головы русскими писателями. Постоянный клиент деловит – он платит деньги и получает желаемое. Получает по привычке, ведь «постоянные» – люди серьезные: зажиточные нэпманы либо их отпрыски, высокопоставленные совслужащие и фартовые [89] жиганы. «Постоянные» – любимые клиенты проституток: они хорошо платят, обходительны и не «дурят». Наиболее неприятны кутилы «по случаю»: заезжие коммивояжеры, командировочные различного ранга (причем чем мельче чиновник, тем придирчивей и гаже), ударившиеся в разгул компании. С такими – держи ухо востро: могут попросить «поганого», долго не достигать успеха вследствие сильного подпития, впадать в ярость и даже побить морду. Личико же у девочки – один из рабочих инструментов, а больничный лист не выдадут – не придумали профсоюзов проституток в тотально опрофсоюзенной Советской стране.

Ее внешность нет нужды описывать: трудно что-либо добавить к портретам, выполненным Андреевым или Куприным. От прежних советские проститутки отличались лишь жизненным опытом. Тех, кто постарше, изрядно помотало в годы гражданской – от тачанок махновских атаманов и комиссарских обозов до промарафеченных [90] борделей врангелевского Крыма. На их глазах уходила старая эпоха и создавалась новая, и вкус эта смута имела характерный – кроваво-самогонистый, смрадно-пороховой и угарно-кокаиновый.

Впрочем, таких «стреляных», прожженных профессионалок уже оставалось немного. Все больше становилось молодых шлюшек: сбежавших из деревни скороспелых бессовестных красавиц, приехавших за неведомым им самим счастьем; беспризорных «шалашовочек», привыкших с подростковых лет к невзгодам и жестокости; оставшихся без куска хлеба мещанских дочерей-сирот. Грезы о безоблачном счастье в лице богатого жениха быстро исчезали, и верхом мечтаний становилась перспектива сделаться постоянной подружкой удачливого налетчика.

Наш щеголь проходил мимо них куражисто и вальяжно, подмигивая близко знакомым.

– Эй, красавчик, погуляем? – окликали его девочки. – Заждались тебя, стосковались.

– Позже, кошечки, позже, – отмахивался щеголь и проходил мимо. Сегодня он желал играть.

С разрешения властей в городе работали два казино, доходы от которых шли на народное просвещение. Посему на клиентов непролетарского состояния смотрели сквозь пальцы. Посетителей игорных домов с распростертыми объятьями принимала радушная братия маркеров, крупье, «служителей чаевых» и шулеров. В каждом казино были свои завсегдатаи, их игорная братия не «доила», а уважала и величала по имени-отчеству. Заглядывали и «попечители» из угро и ГПУ.

Безусловно, лучшим казино считался «Парадиз» – огромный игорный дом с многочисленными залами рулетки, покера, рестораном и «закрытыми кабинетами». В «закрытых кабинетах», или на «частных столах», делали игру постоянные клиенты. Маркеры и посторонние выставлялись за дверь, и никто, кроме игроков, не знал размеров банка. Заведение получало доход за аренду самих «частных столов» и за выпитые за игрой напитки.

Близилась полночь, когда в стеклянные двери «Парадиза» вошел молодой человек. Ему низко поклонился швейцар, почтительно поприветствовали маркеры и крупье. Он был завсегдатаем игорных домов, известным мастером карточных забав и звался Аркадием Ристальниковым. Игроки величали его Аркашей-Парижанином, а в весьма узких кругах, например, в банде Гимназиста, именовали Кадетом. Присутствие Ристальникова в казино придавало заведению привкус некоего полузабытого декаданса. Аркадий, изысканно тонкий, с вечно скучающими огромными глазами, одетый во французский смокинг, вызывал тихое восхищение. Появлялся он бесшумно, проходя через залы неторопливой расслабленной походкой, снисходительно поглядывал на столы и здоровался со знакомыми слабым безучастным рукопожатием.

Ристальников появился в городе два года назад и сразу обратил на себя внимание ГПУ. Личность его казалась органам явно контрреволюционной. Однако спасал юный возраст – Аркадию тогда было не более семнадцати, и, следовательно, он вряд ли мог активно участвовать в гражданской войне. Уголовка тоже не спускала с него глаз, но Парижанин вел себя пристойно, не шельмовал в картах и близко не общался с подозрительными. Он мало пил, играл в меру, а к утру уезжал домой. Замечали, правда, его пристрастие к марафету, но это было широко распространенным явлением. Околоигорная публика знала, что Аркадий не работает, и где он добывал деньги на игру и гардеробы, оставалось тайной.